— Мне с ней идти, помочь чем? — воин замер на пороге, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь в таинство родов заглядывать.

— Брысь отсель, — каркнула одноглазая старуха, да со скрежещущим смешком добавила, — помог уж дите заделать, дальше не мужская забота. То, что баба вынесет, ни один из вас и представить не сможет, богатыри!

Не успел Возгар возразить дерзкой карге, как ладонь Виданы мягко, но настойчиво легла на его плечо.

— Все верно идет свои чередом, тебе только ждать осталось, — и дверь бани закрылась, отделяя загадочный, нарождающийся новый мир от устоев привычного.

Ноги сами собой подкосились, опуская воина на ступени крыльца. Тут же рядом с другом опустился Берген, одобряюще хлопнув товарища по спине, да хмыкнув в поддержку, а по другую сторону кряхтя устроился Зимич, исподволь заглядывая Возгару в лицо, но не решаясь завести беседу.

Так сидели они бок о бок, понимая друг друга без слов и не ведая времени, пока громкий младенческий крик не разрезал тишину дня.

— Человек? — подскочил Возгар, потаенно до последнего боящийся, что родится крылатый ящер.

— Не, кот навроде мяучит, — усмехнулся в бороду домовик и тут же получил укоризненный взгляд от всегда сдержанного Бергена.

— Человек, — подтвердила Видана, выходя на крыльцо и вытирая окровавленные руки льняной тряпицей.

Ставший отцом воин улыбнулся, а ведунья лишь задумчиво покачала головой:

— Видно, нет у мира больше нужды в драконах.

*

Ярл Тур не дождался пока разродиться Яра, лишь условился с Бергеном о встрече в «Драконьем брюшке» как все разрешится. Молчаливый, надежный как скала богатырь, с первого взгляда приглянулся воеводе. Такой и в бою спину прикроет, и дружину за собой поведет. Понимал ярл, что подвиги ратные для него отходят в минувшие времена и все чаще мыслями был не с вэрингами. Вот только Яра с ее неудержимым пламенем нарушила планы Тура и тайным хотейкам на взлете крылья подрезала.

Невеселую думу думал Ярл, держа путь по Великому тропу на Бабийхолм. Рудный вэринг и Мошка — все, кто остался от некогда большой дружины, держались чуть позади и разговорами не докучали, чуяли, что не до них. По всему выходило, что рано теперь на покой. Худа ли хороша была власть Креза над Вельрикой, а все ж держала она в узде и злыдней с полукровками и кой-какой порядок в торговых да рабочих дворах давала. А сейчас, как прознают о кончине правителя, и седьмицы не пройдет — подтянутся к границам неприятели. Даром, что величавший себя Великим успел за короткую жизнь изрядно насолить соседям: на юге стада чужие данью обложил, как исконные земли, на востоке стену выстроил, вынуждая караваны в обход идти, да по пути от товаров избавляться, а вглубь Фьорда и сам ярл Тур в поисках Авадали не единожды ходил. И походы те мирным плаваньем разве что хоромные летописцы назвать могли. А про чащобы и топи Туру даже думать не хотелось. Но сами собой всплывали из памяти виденные бесчинства выродков и полукровок, разоренные дома, растерзанный люд и девчушка в задранном сарафанчике — его Рёна.

Именно «моей» и никак иначе привык ярл про себя называть бойкую молодуху в этот краткий поход. Не шла из мыслей и грез хозяйка «Драконьего брюшка». Снилась пышногрудая, ласковая, податливая, охочая до любви; и тогда немолодой уже воин вскакивал поутру возбужденный, радостный, что юнец, впервые радости плотские вкусивший. Да и в течение дня то и дело вспоминалась ему то Рёнина улыбка, то заливистый смех, то замечал какой ухват ее в чужих делах иль жестах. Тогда невольно туманился взгляд Тура, а ладонь сама собой разглаживала старый, сбереженный алый плащ, весь в штопках и заплатах и оттого еще более дорогой сердцу. Знал ярл, что надобно сделать, куда идти и что сказать. Понимал, какое решение на его плечи возложили три Доли, но на подходе к Бабийхолму свернул с широкой дороги, что к Крезову холму вела, и направил коня на окраину. Постовые вэринги, стоящие у въездных ворот признали богатырскую мощь воеводы, окликнули:

— Ярл, батюшка, ты ли это!? Вот ведь радость нечаянная! Теперь хоть люд успокоится. А то все сами не свои из-за ящура окаянного, — тот, что постарше до земли склонился, а юнец молодой чуть на колени не шлепнулся и руки лобызать начал.

— Полно, братцы, — не любил Тур меж мужчин ни плаксивой слабости, ни раболепной покорности. — Рогволод, Хельг, распрямитесь. — Имена дружинных сами собой сорвались с языка. На память плохую воевода никогда не жаловался.

— Не время спины гнуть, да портки о камни протирать. Грядущее вэринг должен встречать с прямой спиной, ясным взором, решимостью в сердце и силой в руках.

Стражники согласно закивали:

— Что делать-то нам прикажешь? Гудит стольный град, что улей потревоженный. Ни в чем порядка нет.

— Службу свою по чести несите. Глядишь, уже в одном порядок устоится, а на него другое обопрется, и третье подтянется, — дав наказ, Тур направил кобылу вдоль крепостной стены.

— А ты-то куда, батюшка ярл? — не удержался старший вэринг, хоть и покраснел от стыда под гневным взглядом следующего за Туром Мошки.

— Дело у меня неотложное, особой важности, — бросил воевода через плечо, пряча в усах неудержимую мальчишескую ухмылку.

«Дело» Тура вышло на порог «Драконьего брюшка», повинуясь непреодолимому сердечному зову. Ясные, синие, что полуденное небо глаза, щурились, всматриваясь вдаль, туда, где над крышами и куполами Бабийхолма еще вился дымок тлеющих крезовых хором. Неспокойно было бабьей душе, будто надвигалось что-то неминуемое, а вот злое или доброе не поймешь.

— Лихо, не иначе, глаз темный прищурило, — решила Рёна, вытирая о фартук влажные руки. — С новой властью договариваться злата не наберешься, да и знать бы кому на лапу давать, а то пустые траты дыру в кошеле протрут.

Над околицей поднялась пыль. К постоялому двору приближалась группа всадников — воинов, судя по выправке.

— Ну, вот и первые пожаловали, долго ждать не пришлось, — нахмурилась хозяйка, но, приглядевшись, всполошилась, схватилась за грудь, где забилось, затрепетало крылами глупое сердце. Золотились на солнце кудри с проблесками седины, тусклым блеском отливал легкий доспех, развивался на ветру алый потертый плащ. Тур!

Замерла Рёна, глазам своим не веря, краткий миг раздумывая, что пристало приличиями, а затем рассмеялась звонко, будто девчонка, горя не знавшая, развязала, бросила оземь кухонный фартук и кинулась со двора навстречу дорогому гостю.

— Рёнушка, голубушка моя! — ярл уж спешился и сам торопился к ней, распахнув объятия.

— Соколик мой ненаглядный, солнце ясное, Тур! — кинулась на шею, шепча ласковое, сокровенное, подставляясь поцелуям жарким и сама целуя в ответ.

Хмыкнули, переглядываясь, рудный с Мошкой, да ту же притихли: Рёна с Туром одновременно, лобызаний не прерывая, вскинули руки, грозя вэрингам кулаками.

— Стоят друг друга, — одними губами шепнул старший товарищу, и юный кивнул, соглашаясь.

— Ой, да что это я на пороге-то вас держу! — хозяйка «Драконьего брюшка» внезапно одумалась, оторвалась раскрасневшаяся от богатырской груди и суетливо затараторила, — устали с дороги, небось, надобно и присесть в тепле, и покушать сытно. Пироги-то горячие еще, да и о медовухе со сбитнем я похлопочу…

Рёна ринулась было внутрь, увлекая за собой вэрингов, да Тур не дал, удержал за руку, обратно к себе притягивая:

— Нет у нас времени на пиры и разговоры длинные, лишь один вопрос задать тебе хочу, а после о защите Вельрики думать надо, — строго, серьезно звучал воеводов тон. Женщина подобралась, напрягаясь внутренне, готовая ко всему. А ярл внезапно под бородой зарумянился, будто чего смутившись, закашлялся, горло прочищая, и молвил:

— Нет у меня ни дворца, ни гор златых. Жизни покойной и долгой обещать не могу, да и сам давно за зенит отведенных дней перевалил. Но мочи нет медлить. Знать я должен — пойдешь ты за меня, Рёна?

Женщина замерла, моргая часто-часто, прогоняя непрошенные, застилающие глаза слезы. А после подняла голову и, встретив безотрывно ждущий ее ответа взгляд, сказала твердо: