— Сбежал Берген из дому, как только по весне мать опять забеременела. Приживался то тут, то там, покуда зимой до моей избушки не добрался. Так и стали жить — мне все веселее, чем одному, а он и в младые годы силой недетской наделен был: где дрова наколоть, где воды колодезной натаскать. И в стаде окрестном крепкие руки нужны были и в поле, и в кузне, а как однажды девку от лиха одноглазого отбил, так тут староста и вовсе начал нам заказы на погань подгонять.

— Ты, старче, про Возгара вещать хотел, — Яра подмигнула лучнику янтарным глазом, а того аж в жар бросило, до того рыжей озорство было к лицу.

— Это присказка покуда, скорая ты моя, сказка впереди будет, — старик усмехнулся, устраивая поудобнее Есеня, который от усталости уже носом клевал, но держался на краю сна, боясь хоть слово рассказчика упустить. — Но коль просишь, перескочу с дюжину зим. Повадился кто-то по окрестным стадам девок пугать. Как стемнеет, и какая задержится с поля ли, или по воду пойдя, слышит голос манящий, ласковый, а пойдет на него, так заблудится и может не один день плутать. Вроде страшного ничего — все гулёны эти в сохранности возвращались, да рассказывали, что манил их кто-то из родни почившей, кого бабка любимая, кого батька иль брат с сестрой. Нашему-то старосте дела до сплетен чужих не было, покуда из своих никто в лес на голос не ушел, а вот соседи всполошились и позвали знатока. И все б ничего, да к Бергену тогда девка одна точно пиявка пристала, что ни ночь — она под окнами торчит. А парень хоть могучий, да робкий — ни отказать не может, ни брать не хочет — отвернется на лавке к стенке и храпит, спит, стало быть. Я ж так рассудил — походит-побродит, да надоест, но того в расчет не взял, что баба липучая попалась. Кто ж знал, что дурачок один заезжий, увидев, как дурында эта посреди ночи за околицу прется, решит, что она под чарами?!

Упомянутый «дурачок» хмыкнул в усы и швырнул в рассказчика охапку сена. Зимич лишь рукой махнул, и сухие травы осыпались, не долетев. На удивленный вздох Яры старик пояснил:

— Чуток умений от отца мне таки перепало. Даже при чужом жилье домовик кой на что способен. Сам волю дал — теперь терпи, — Зимич подмигнул и травинки вкруг лежащего Возгара встопорщились, покалывая сквозь полотняные портки и застревая в волосах. Яра тихо хихикнула, но тут же прикрыла ладошкой алый рот под хмурым взглядом воина.

— В общем, томить долго не буду, а то детворе балабольство спать не дает, — полукровка с улыбкой оглядел уже вовсю сопящего скальда и дремлющего, но бодрящегося из последних сил Есеня. — Заприметив, что девка, кругами вкруг лесной избушки ходит, решил наш умник, что в доме том нечисти обитель. А лучшее средство от нечисти какое?

— Драконий огонь, — шепнула Яра.

— Верно. Пламя очищающее. Нет, чтоб постучать, спросить: «Мил люди, что делается?!» Этот ухарь хворост под окном поджог. От него трава занялась да к дому потянулась. Девки с перепугу и след простыл, мы с Бергеном в одним портах выскочили, а тут, здрасьте — стоит молодец, меч на изготовку, драконий коготь в зубах оберегом держит — на нечисть сподобился. Ох и огреб он тогда от медвежонка моего ручного, — Зимич усмехнулся.

— Твоему медвежонку тоже досталось, признай, — видно было, что Возгару история эта против шерсти, зато домовик заметно повеселел.

— А чего ж не признать, признаю. Оба потом при свечах зубы выбитые друг другу на место вставляли в надежде, что прирастут.

— Так изба-то не сгорела? — Яра даже не пыталась скрыть довольной ухмылки, отчего лучник помрачнел еще больше.

— Обошлось. Только крыльцо подпалило, да поляну выжгло. Зато, как разобрались во всем, оказалось, что знакомец новый — парень не промах — толковый, хоть и дурной.

Хапунья разлилась тихим смехом, стараясь не тревожить рунопевца, а Возгар, фыркнув обиженно:

— Да ну вас, — отвернулся и сделал вид, что уснул.

Сна, однако, ни в одном глазу не было. Слышал, как ворочается Зимич, как посвистывает малец, как шуршит сено под рыжей воровкой. Солнце уже вовсю заглядывало сквозь щель под крышей, когда встрепенулся воин — Яра, стараясь не шуметь, соскользнула вниз и наружу вышла. Лучник сел, вглядываясь в слуховое оконце.

— Следом ступай, иль в битве всю решительность злыдни утащили? — Зимич не спал, охраняя покой Сеньки.

— Может, по нужде какой отошла. Хорош я буду — за девкой подглядывать, — буркнул Возгар.

— По нужде в плаще, с котомкой и оружием не выходят.

Действительно, все с собой забрала рыжая хапунья — и вещи, и спокойствие, что до встречи с ней в душе лучника царило. Воин стиснул зубы — Яра вновь пыталась от него ускользнуть!

*

Яру Возгар нагнал уже у леса. Хапунья шла скоро, перекинув через плечо вещевую котомку, спустив на плечи накидку из драконьей кожи, отчего волосы ее спорили яркостью с красным златом осенней листвы.

— Стой! — крикнул, запыхавшись, жалея, что оставил в стойле Усиня. Рыжая лишь глянула мельком, не сбавляя шага.

— Яра, да погоди ты! — наконец, нагнал, хватая за руку, разворачивая на себя. — Далече собралась?

Золотые глаза уставились с усмешкой, огненные искры озарили радужку.

— Какое тебе до того дело, наемник Возгар? — съязвили алые губы.

— Коль спрашиваю, значит есть! — рыкнул воин, не выпуская тонкой девичьей руки.

— И что, силой удержишь, иль рваным ремнем опять стреножить попробуешь? — она не вырывалась, но и ближе не шла. Стояла, гордо вздернув подбородок, да прожигая его горящим взглядом.

— Просто не отпущу, — выдохнул прежде, чем разум возобладал над действием языка.

— Нет у тебя власти решать, куда мне идти и что делать, — вновь сдерзил непокорный рот, обнажая ровные зубы не в улыбке ласковой, но в лютом оскале.

— Да помолчи ты, непокорная! — рявкнул, притягивая к себе, сгребая в охапку и впиваясь в губы — упрямые, своевольные, пылкие, как вся она.

Стукнули девичьи кулаки в широкую богатырскую грудь, впились ногти острые в плечи под рубахой, прикусили зубы край наглого языка, но держал Возгар крепче капканов, стискивал в объятьях так, что сама Доля вырвать из них не смогла б, и сдалась Яра. Первыми обмякли ладони, не яростной битвой, но ласкою отвечая на хватку неистовую, после поддались губы, принимая и одаривая негой в ответ, а затем и все тело девичье прижалось податливо, не противясь более хотейкам мужским.

И стояли они, позабыв как дышать, другого мира на двоих не ведая и не желая, и спутывал соленый ветер Фьордов волосы — угольно черные Возгаровы с огненно рыжими Яры. И колесница Солнца, восходя в зенит, освещала союз, равного которому мир не видывал больше сотни лет…

Оторваться от губ Яры было сложнее битвы с десятком злыдней. Тягучая жаркая сладость разжигала пламя внутри Возгара. Спутанные игривым ветром рыжие волосы проступали в черноте мужских косм разгорающимся огнем, дремлющим до поры в тлеющих углях. Потеряв счет времени, отринув прочий мир, они то боролись, то уступали друг другу, поочередно признавая и первенство, и поражение, вбирая ласку и нежность, пробуя боль и страсть, будто впервые. И стало бы жухлое осеннее поле их первым ложем, если бы не раздражающе громкий женский окрик:

— Сенька! Куда тебя драконье племя унесло?! Лишь бы баклуши бить, да ворон считать, а кормилице родненькой помогать и не думает! Что взять со столичных деток? Небось, там, в Бабийхолме, тяжелее ложки и в руках ничего не держал….

Возгар с Ярой одновременно обернулись к голосящей на весь стад бабе. Несправедливость поклепа на только что прибывшего сироту отозвалась в сердцах их праведным гневом. На окраине поля, там, где Виданин плетень отмечал край стада, стояла старуха. Неопрятные седые космы скрывали половину лица, а неприкрытая часть скалилась беззубой ухмылкой и щурилась, вглядываясь в даль. В костлявых пальцах громкоголосная теребила край окровавленного фартука.

«Бергена кровь», — понял Возгар, вмиг возвращаясь в мир, где друг мыкался меж жизнью и смертью. Посерьезнело и Ярино лицо — раскрасневшееся от поцелуев оно на глазах бледнело, гасли в глазах янтарные искры и слабели руки, сомкнутые в объятье на шее воина.