Наемник кивнул, боясь, что язык сболтнет лишнего и выдаст гнев, бурлящий в крови. Тяжко, трудно было принимать лучнику иную правду. Глава драконоборцев понимающе покачал головой, а после, по-стариковски кряхтя, поднялся и пошел прочь. А затем остановился и, не обернувшись, сказал:

— Та, кого ищешь ты, и сама встречи избежать не сможет. Судьбой связаны вы неразрывно. Конь твой да Мокроус помогут в поисках, они, что юный волхв, меж двух миров плывут, в оба заглядывая.

*

Толку от Мокроуса в поисках было столько же, сколь от плевков через плечо для отпугивания злыдней. Разве что плюнешь и в аккурат попадешь в идущего следом выродка. Но при таком раскладе и до драки недалеко. Выдра же явно сочла Возгара и коня личными слугами, назначенными Драгостом любые капризы мохнатого удовлетворять. Стараниями копытного и хвостатого «проводников» запасы провизии наемника изрядно обеднели, а нервы натянулись, как тетива перед выстрелом. Даром что в голове никак не хотел укладываться сказ драконоборца о давних временах. Мысленно лучник возражал старику, то и дело раздраженно взмахивая рукой или кивая неоглашенным вслух доводам. Но даже в безмолвном споре с самим собой Возгар проигрывал. Глубоко внутри острой занозой засело знание — прав Дракост, как пить дать, прав!

Размышляя и негодуя, лучник позволил Усиню самому выбирать путь, предполагая, однако, что тот пойдет в горы, по узким пастушьим тропам. Ведь издревле известно — любят ящуры пещеры средь высоких скал. Но конь предпочел берег, и спустя несколько часов пути наемник уже подозревал, верному товарищу просто нравиться звук копыт по гладкому камню. Да и хулиган — Мокроус явно предпочитал близость Фьорда, то скатываясь в воду и плывя за всадником, то мокрый от усов до хвоста, карабкаясь по штанине на луку седла и, озорно прищурившись, отряхиваясь. В очередной раз поморщившись от летящих в лицо брызг, Возгар спрыгнул с коня. Гладкие прибрежные скалы сменились черным песком, открытый простор Фьорда сужался, вылизывая сушу Твердыша длинным языком лагуны. Копыта Усиня вязли в мелких песчинках, и воин отпустил удила, давая коню волю. Получив свободу, верный товарищ далеко отходить не спешил. Дернул ушами, повел мордой, точно вслушиваясь в окрестный мир, а после тихо заржал и, тут лучник готов был покляться, на хитрой выдриной морде отразилось понимание. Мокроус кивнул, облизнул длинным языком нос и затрусил по берегу в направлении выходящего в море уступа.

— Сговорилась животина о чем-то, — понял наемник, вспоминая слова Дракоста о близости четвероногих спутников к обоим мирам.

Пропитанный солью морской воздух оседал на коже, пробирался под одежду и глубже — в саму душу, вызывая в памяти картины давно забытого прошлого. Вот еще молодой и веселый Гордар впервые берет сына в открытые воды и смеется, когда малец пытается, свесившись за борт, поймать салаку голыми ручонками. Вот Дракост рисует бузинным соком на коже предплечья защитные руны, благословляя на первую охоту, и помогает натянуть звонкую тетиву. Вот Зимич кидает в булькающий над костром котелок ароматные травы и заводит очередной сказ…. А вот рыжая девка волочет раненого юнца по черному берегу в укромный грот…

Возгар остановился как вкопанный. То, что виделось сном и забылось под ворохом лет, проступило внезапно с небывалой ясностью: камень, похожий на ежа ощерившегося, выступающий из воды; уступ скалистый в гнездах поморников; гладкие, на ступени похожие глыбы, уходящие в морскую глубь; и узкая полоска черного песка, идущая к гроту. По ней его полуживого волокла та, кто то ли привиделась, то ли в самом деле спасла из пучины юного рыбака. Неужто наяву случился с ним давний сон?

Подтверждая догадку, громко фыркнул Усинь, а Мокроус, воротившись, цапнул сквозь сапог. Впереди, там, где темные скалы смыкались со сталью вод, чернел грот, тот самый, где отрок впервые познал девичью ласку и теплоту. Лучник прищурился — зоркий глаз уловил всполох огня. В гроте кто-то таился.

Цыкнув на животину, чтоб под ногами не мешалась, наемник притаился за ближайшим камнем, высматривая — мало ли кто облюбовал укромное место. Костер в гроте разгорался. Точно сухой плавник кинули, подумалось Возгару. Однако, выброшенный на берег штормами плывун вспыхивал быстро, но также скоро и гас. А огонь в гроте набирал силу, мерцал зарницей, готовой с клонящимся к закату солнцем состязаться.

— Экое чудо-чудное, будто саму жар-птицу кто в гроте держит, — шепнул наемник и тут же, озаренный догадкой, потянулся за луком. Не мог костер, человеком разожженный, полыхать на весь проем. Там внутри, что в печном горниле сейчас пекло. Лишь одна тварь на всю Вельрику могла выдержать подобное!

Медленно, тихо, бережно положил лучник на тетиву стрелу заговоренную. Осторожно крадучись двинулся вперед. Черные глаза не отрывались от блестящего входа. Жаром горел на шее оберег. Кипела, бурлила кровь в тренированном теле, подогретая азартом охоты. Шаг — и вот уже видна чешуя, золотым янтарем отливающая на свету. Взгляд — и шипастый хвост расчертил черный песок у входа. Вскинутый лук — и когтистая лапа высунулась на свет, а следом выпластались и кожистые крылья.

Янтарный дракон покинул грот, выползая на берег Фьорда и расправляясь к полету. Возгар встал в полный рост, чувствуя, как заходится бешено сердце, стуча в висках, ощущая кожей зной от чешуйчатой погани, готовый к выстрелу, натянул тетиву… И встретился взглядом с глазами ящера, где золотые искры плясали в янтарном пламени.

— Что медлишь, богатырь? Иль думаешь в полете меня легче достать? — знакомый хриплый голос прозвучал усмешкой.

Крылья опали, тускнея, обнимая плечи плащом, чешуя обернулась броней, хвост перекинулся в руку коротким мечом. Тело сжималось, из драконьего становясь человечьим, девичьим. Под янтарной шкурой билось сердце, точно кто лучину за тонким покровом спрятал, а под ним во чреве подобно горнилу горело второе, поменьше.

— Кем мне стать для тебя, добычей или погибелью? Выбирай, охотник Возгар! — волосы цвета меди взметнулись облаком, алые губы скривились зло.

— Яра?! — лучник крепче натянул тетиву, принимая вызов.

Яра взмахнула огненным мечом. Заговоренная стрела взмыла в небесную высь.

— Думал, без боя сдамся? — рыжая шагнула вперед.

— Схватки я ждал, а вот на задушевный разговор с ящуром не надеялся, — ухмыльнулся лучник.

Раскаленная сталь опалила песок, расплавляя до черного камня. Выпущенная стрела ушла в темные воды Фьорда.

— Меткий Возгар промахнулся? — Яра выгнула бровь.

— Грозная драконица летать разучилась? — вопросом ответил наемник.

— Ишь, речистый какой! — плащ сам собой поднялся над девичьими плечами, раскрываясь янтарными крыльями.

Лучник присвистнул: вот уж точно, одежда, что вторая кожа!

— Стрелять будешь, иль любоваться? — янтарным золотом чешуя рассыпалась по рукам.

— Бабой ты всяк красивее, чем чудищем крылатым. Знал бы раньше, что все обман… — побелели костяшки пальцев, сжимающие верный лук. Взмахнули кожистые крылья, поднимая черную песчаную взвесь.

— В обмане людям нет равных, куда уж ящерам до них, — огнем полыхнули девичьи глаза, да таким, что мужчину в жар бросило.

— Не ты ль со мной миловалась, планы выпытывая, да про заказ Крезов расспрашивая? — острие заговоренной стрелы блеснуло в лучах заката.

— Не я ль последней в роду осталась, вынужденная жить татью преступной, сама зла никому не делая? Иль в том уж повинна, что с хвостом и крыльями из яйца вылупилась? — блики огня скользнули по острию меча, поднятого в защиту.

— Последняя?! — Возгар выплюнул с горечью, будто редькой язык опалило. — А в утробе твоей чей приплод? Иль скажешь, и в том нет вины, что с одним легла, покуда другому дите вынашиваешь?!

— Так вот, что тебя гложет… — Яра вмиг потускнела, точно пламя кто мягким войлоком накрыл. Опустился сжатый в чешуйчатых руках меч, опали, становясь вновь плащом, кожистые крылья. — Не поверишь ты в то, что я расскажу, сын Гордара.