— Разрешается! — говорит он полякам, окружившим его. — Все разрешается! Жить, дышать, существовать, работать! Разрешается!
Идут советские солдаты Польшей…
Измученные люди приветствуют их.
У колодца, у распятья, распростерши руки, словно желая обнять солдат, стоит плачущий от счастья старик поляк. На перекрестке дорог, у часовенки, стоит женщина с ребенком. Ребенок машет солдатам ручонкой. В часовне — мадонна с ребенком. Мадонна кажется беженкой.
Идут советские солдаты… полевой дорогой…
И Савка Панченко продолжает свою песню, начатую им на Дону.
…Стихает песнь…
Солдаты подходят к какому-то огромному лагерю.
Электрифицированная колючая проволока в четыре ряда окружает лагерь.
У ворот — полосатые будки. Немцев нет.
Солдаты входят в ворота.
Это лагерь смерти.
Трупный запах висит в воздухе…
Бараки… Виселица… Колокол на столбе посреди плаца…
Притихшие идут солдаты.
Вася Селиванов впереди.
Они подходят к какому-то странному сооружению.
Трубы, похожие на фабричные.
Удушливо пахнет мертвечиною.
Крематорий.
Лежат не сожженные еще трупы…
Отдельно — головы…
Стол, на котором разделывают трупы.
Печи.
Темные носилки с трупами у печи.
Осторожно, словно по кладбищу, идут солдаты.
Каменное лицо у Васи Селиванова: он привык к трупам.
Солдаты подходят к какому-то бараку.
Здесь — склад женских волос, скальпы, содранные с убитых женщин.
Русые косы… Черные косы…
Склад обуви. Гора ботинок, сапог, туфель…
Солдат Иван Слюсарев подымает детский башмачок с помпоном.
Смотрит.
Слеза на глазах солдата…
— Крошкой был… — говорит солдат и смахивает слезу.
Вдруг свирепеет Вася.
— Брось! — кричит он, вырывает башмачок, сжимает его в кулаке и трясет им: — Ничего! Ладно!..
…Они идут по этим страшным местам странно молчаливые, горькие, — у каждого кровоточит душа.
Но не плачут солдаты — они не умеют плакать.
Поле за полем проходят они… Через буйную, выращенную на человечьем пепле капусту, мимо рвов с трупами…
На пятом поле у бараков с красным крестом их, наконец, встречают люди.
Это толпа уцелевших заключенных.
Калеки, безногие, безрукие, изможденные, юноши, ставшие стариками, девушки-старухи, дети на костылях в полосатой тюремной робе — они безмолвно смотрят на освободителей и плачут от счастья.
Вася Селиванов останавливается перед ними.
— Русские? — спрашивает он.
Растерянно молчит толпа.
Длинный, худой, похожий на скелет поляк выступает вперед. Он показывает на букву «Р» (П) на своей робе.
— Я есть поляк! — говорит он. — А то, — показывает на других, тыча пальцем в их метки, — чех… француз… болгар… бельгиец… грек… Опять чех… хорват… серб… голландец… норвежец…
— Вся Европа в общем! — усмехнулся Вася, посмотрел на калек. — Горькая ж вы Европа! — обернулся к своим. — Что ж, ребята, будем Европу освобождать!.. — Слюсареву: — Веди людей в батальон, пусть их там покормят…
Слюсарев смотрит на эту страшную толпу и говорит негромко:
— Пошли, что ль, бедолаги!.. — И после паузы со вздохом: — А я-то думал: чужая слеза не жжет!
Француз выходит вперед и что-то пылко произносит.
Поляк переводит:
— Он говорит: «Спасибо вам! Теперь мы будем жить!..» Жить! — повторяет поляк и плачет.
Слюсарев идет через лагерь, а за ним ковыляет все это мученическое человечество…
— Они будут жить!
Поляк подходит к Селиванову и говорит, с трудом подбирая русские слова:
— В том доме… проше пана… русская девушка есть… Умирает… — И показывает на барак. — Я покажу!
Он идет в барак, и Вася — за ним.
На койке лежит что-то, закутанное в тряпье, и стонет. Боже, как она стонет!..
Вася наклоняется над койкой. Неловкой рукой отбрасывает тряпье и видит спину.
Страшная это спина!
Словно кожу содрали с нее, и кровь запеклась черно-бурой массой…
— Били… ой, Иезус-Мария, как девушку били!.. — шепотом объясняет поляк. — Потому что русская. А потом привязали к столбу, и целый день она стояла там… пока фашисты не убежали… а мы вызволили…
Селиванов наклоняется к девушке…
Русые косы у девушки… Ей лет семнадцать.
— Косы-то русые… — хрипло говорит Вася. — Как звали ее?
— Не вем… Тут имен не знают… Я и свое имя почти забыл…
Вася бережно берет девушку на руки, подымает и несет из барака. А в глазах воина слезы. Они бегут по лицу, а он не замечает их… Он несет ее через весь лагерь.
Навстречу ему идет колонна пленных. Они идут, потупив вороватые глаза, стараясь не глядеть на печи, на трупы…
Они идут мимо колонны, которую ведет Слюсарев.
Остановилась колонна. Мученики лагеря увидели фашистов.
Подняв костыли, они на всех языках мира кричат:
— Убийцы! Садисты!.. Бандиты!
Стоит Вася с девушкой на руках. Виновато проходят пленные.
…Случайный домик у дороги. Штаб полка на походе.
— Нет, пока не нашел! — говорит Автономов майору Дорошенко и разводит руками.
Дорошенко молчит.
— Но вы не теряйте надежды, Игнат Андреич! — робко прибавляет корреспондент. — Польша вся впереди…
Ударом сапога открывается дверь.
Появляется Вася Селиванов с девушкой на руках.
Молча несет он ее через комнату и кладет на диван.
Майор и корреспондент тревожно следят за ним.
Вася вытирает пот со лба, смотрит на Дорошенко.
Глухо говорит:
— Девушка… Косы русые…
Дорошенко бросается к дивану. Склоняется над девушкой.
Долгая пауза.
Наконец, подымает голову майор.
Смотрит перед собою. Мрачные его глаза полны слез.
— Как же поступать теперь с врагами? — тихо спрашивает он. — Как же поступать теперь с ними?
Тихо стонет девушка.
Вася осторожно подходит к ней. Наклоняется.
— Как же звать тебя? — тихо плачет он. — Вера? Лида? Надя? — (Пауза.) Тихо стонет девушка. — Как же мне называть тебя?
…Прямо на зрителя ползут самоходные орудия.
Грохот тяжелых машин.
Теплый, летний дождь…
На орудийном стволе сидит мокрый и веселый боец.
Вытягивает руку. Кричит:
— Висла, ребята!
…Берег Вислы. Сумерки. Окоп.
В нем — солдат Иван Слюсарев и Савка Панченко.
Савка мурлычет свою песенку, начатую еще на Дону.
Теперь в ней строфа о Польше.
— Варшава горит!.. — говорит Слюсарев, показывая на противоположный берег. — Знаменитый город Варшава.
— А ты был в нем?
— Не был. (Пауза.) Буду.
— А как убьют?
Слюсарев смеется:
— Как меня убьешь? Я бессмертный. Я, брат, до Берлина дойду. Теперь недалеко. Всего раза три переобуться.
— Смотри, смотри! — вдруг вскрикивает Савка. — Плывет кто-то…
Теперь видно: по реке кто-то плывет. Только одна голова видна.
— Стреляй! — шепчет Савка. — Стреляй!
— Подстрелить всегда успеем… — рассудительно отвечает Слюсарев. — Покуда я его на мушку возьму.
Ближе подплывает человек к берегу.
— Девка! Ей-бо, девка! — удивленно шепчет Савка и даже хватается за винтовку Слюсарева.
— Не сбивай прицел! — сердито ворчит Слюсарев. Девка не девка, а на мушке я ее подержу!
Измученная девушка выходит из реки и падает на песок…
…И вот она сидит и пьет чай в ротном блиндаже.
Здесь Вася, Автономов, Слюсарев, Савка…
На плечи девушки наброшена чья-то шинель.
— Значит, вы от варшавских повстанцев? — спрашивает ее Вася.
— Да… — отвечает она, улыбаясь. — Я из Жолибужа.
— Вы смелые ребята!
— Мы продержимся. Но нам нужна помощь: боеприпасы и сухари.
— Мы отвезем вас к командующему, — говорит Автономов.
— Мы слышали о нем, — говорит девушка. — Как я рада, что я среди вас!.. — Она почти с неясностью оглядывает и блиндаж и всех, кто в нем.
— Вы очень хорошо говорите по-русски… — замечает Вася.
— Да? — усмехается девушка.
— Да. Вы говорите без акцента, ну просто как русская.
