Подошли Автономов и Вася Селиванов.
Американец, как волчок, быстро повернулся к ним и сердито закричал:
— Да, да, не спорьте со мной, пожалуйста! Вы спасли мир. И это я вам говорю. Меня зовут Мак Орлан, корреспондент. Если бы не вы, Гитлер свернул бы шею старушке Англии. Вот так, — он показывает рукою. — Крак! Как это… Как курице!.. — Он хохочет. — Я буду писать о вас. Ваше имя?
— Лейтенант Селиванов.
— Автономов, корреспондент.
— Корреспондент? — обрадовался американец. Хватает его руку: — Я хочу трясти вашу руку, черт вас возьми. Русский корреспондент! О’кей! Я говорю от имени моего шефа: дайте нам статью… Нет, десять статей об этой войне, будь она проклята! И о том, как вы бьете немцев. Мир хочет знать русских героев. Америка любит русских. Мой шеф хорошо платит за статьи о русских…
— Извиняюсь… — вежливо откашлявшись, вступил в разговор Иван Слюсарев. — Разрешите обратиться. А как там… не слыхать насчет второго фронта?
Бойцы подошли ближе.
— Второй фронт? — захохотал Мак Орлан. — Не спрашивайте меня о втором фронте! Спросите Черчилля! — Он вдруг увидел банку свиной тушенки в руках Слюсарева. — О! Свиная тушенка? Америкен? Вот — второй фронт! А? Хорошо?
— Свиная тушенка? — переспросил Слюсарев. — Нет, нехорошо. Невкусно. «Студебеккеры» — хорошо, а свиная тушенка — уж вы не обижайтесь — неважная…
— Свиная тушенка нехорошо? — захохотал Мак Орлан. — Я буду писать это! Свиная тушенка нехорошо, второй фронт лучше. Но свиная тушенка есть, а второй фронт — нету. Я буду писать это! Вам нужен второй фронт.
— Нам еще нужен второй фронт.
Это сказал Дорошенко. Он незаметно подошел сзади. Все обернулись к нему.
— Нам еще нужен второй фронт сегодня, — повторил он. (Пауза.) — Через год нам уже не нужен будет второй фронт. Мы сами разобьем фрицев… И придем в Германию…
Американец удивленно и чуть испуганно посмотрел на него.
— Вы одни придете в Германию? — переспросил он тихо.
— Придем. И в Германию… и в Берлин… и на Моабитштрассе.
…Прямо на зрителя мчатся машины.
Пехота на грузовиках.
Пыль из-под колес.
Пыль на касках.
Солдат на грузовике вытянул вперед руку, кричит:
— Буг, ребята!
…Буг.
Зачерпнув котелком воду, пьет Савка Панченко.
Пьет долго… булькает вода в глотке.
Вокруг — солдаты. Стирают портянки, купаются, лежат на песке…
— Ну как, скусная? — спрашивает его солдат Бровкин. Савка недоуменно чмокает губами.
— Не пойму… — говорит он наконец. — Вода як вода…
— А ты что ж думал, молоко?
— Молоко не молоко. А все ж таки! — И разочарованно прибавляет: — Необыкновенная должна б тут быть вода. Пограничная…
…Стоят на крутом берегу Буга солдат Иван Слюсарев и сапер. Слюсарев искупался. Гимнастерку чистую надел.
Расчесывает бородку.
Ласково смотрит на реку.
— До края дошли, — говорит он. — Свою землю освободили, на чужой стоим.
— Что ж, не пойдем дальше? — лениво спрашивает сапер.
Слюсарев думает.
— Отчего не пойти? — отвечает он, наконец. — У русского человека душа добрая. Пойдем, что ль, теперя чужих освобождать?
…Забрызганный грязью фронтовой «виллис» подкатывает к саду. За рулем — старший лейтенант Вася Селиванов. Рядом майор Дорошенко.
Они идут в сад и там у редакционных машин находят Автономова. Корреспондент радостно здоровается с офицерами.
— Вот гости так гости! — восклицает он.
Вася с любопытством смотрит, как из походной ротации падают отпечатанные экземпляры газет. Большой портрет бойца все время мелькает перед ним.
— Вот она где делается, солдатская слава! — говорит Вася. — Ну, показывай, Федор Петрович!
— Торопимся мы, — перебивает его Дорошенко. — В штаб вызывали, ну и… А я с просьбой к вам, Федор Петрович.
— Прошу!
— Д-да… — пожевал губами майор. — С просьбой…
Задумался, молчит.
Молчат все.
Только ротация стучит да стучит.
— Тихо у вас тут в тылу, хорошо! — негромко произносит Вася и оглядывается. Яблоко упало с ветки.
— Я слушаю вас, Игнат Андреич! — говорит Автономов.
— А, да!.. Странная, конечно, просьба, вы извините. Вот вы… журналисты… вы как птицы, вы всюду летаете. Сегодня здесь, завтра там. Так ведь?..
— Ну да!.. — ничего не понимая, соглашается Автономов.
— Да. А мы узкой полосой живем. В узкой полосе наступаем. По уставу: два километра по фронту.
— Из окопа в окоп, как кулик с кочки на кочку… — смеется Вася.
— Я хотел попросить вас, — глядя в землю, продолжает майор. — Помогите мне… детей моих найти!..
Вздрогнул корреспондент, растерянно смотрит на майора. Притих Вася.
— Мы сейчас Польшей пойдем, — продолжает майор. — Лагеря, тюрьмы — все тут. Может, попадутся вам на пути? А? Девочку Галей звали… Сейчас ей… да… семнадцать лет… Косички русые… А мальчик — Юрик. Ему одиннадцать. Вот я вам карточку покажу.
И, торопливо достав карточку, дает ее корреспонденту.
Две детские головки, русая Галина, вихрастая Юрина.
Дорошенко с мольбой смотрит на корреспондента.
— Так не забудете? Девочку Галей звали… мальчика Юриком…
И, круто повернувшись, уходит.
Корреспондент растерянно смотрит ему вслед.
— Я буду искать… — тихо говорит он.
…Стоят на берегу Буга солдат Слюсарев и сапер.
— Ну что ж! — говорит Слюсарев. — Пойдем Польшей. Не знаю, может, ногам по чужой земле будет тяжелей идти, а душе, душе, я считаю, будет легче. Чужая слеза не жжет! Чужое горе — не свое!
…Идут войска Польшей…
Дороги… улицы… лесные просеки… поля…
Едут верхом Вася Селиванов и Автономов.
Под Васей — резвый жеребец, у Автономова — тяжелая артиллерийская лошадь.
— Ну, как командир? — спрашивает корреспондент.
— А ничего! Воюет.
— Тоскует?
— Нет. Теперь, кажись, надеется, — отвечает Вася и косится на лошадь Автономова. — Где вы такую кобылу добыли?
— А что? — обеспокоился Автономов.
— Ничего! — усмехается Вася. — Могучий конь. Трактор!
— Артиллеристы одолжили… Я сейчас у них был… Едут.
— Нет! — вдруг, встряхнув кудрями, говорит Вася. — Одинокому парню на войне лучше! Живешь, как птица поет… без вздоха.
— Едут.
— Ато что ж? — продолжает Вася. — И не засмеется он никогда. Туча тучей. Бойцы и то обижаются. Солдат любит, чтоб командир веселый был. С веселым командиром и воевать веселей… и умирать веселей…
— Эх, Вася! Война-то — невеселое дело!.. Смерть, кровь, горе, грязь…
— А на это на все наплевать надо! — вдруг рассердился Вася. — И не смотреть! Да! — После паузы, тише: — Я теперь, Федор Петрович, циником стал. Я теперь на все равнодушно смотрю. Я бесчувственный… — И он даже сплевывает через плечо.
— Ой ли? — смеется корреспондент.
…Идут войска Польшей…
Вот ворвались в город… дерутся на улице… рвут колючую проволоку…
Вот бежит по узкой улице среди готических зданий закопченный пороховым дымом солдат Иван Слюсарев.
Бежит с винтовкой наперевес.
— Выходите, люди! — кричит он. — Немца больше нет!
Вот сильным рывком вышибает Савка Панченко дверь в подвал. Кричит в темноту:
— Эй! Живые есть? — Ждет секунду и опять: — Эй, выходи, не бойсь! Мы прогнали немцев!
И тогда из подвала робко выходят люди. Это поляки. Они идут словно слепые, зажмурив глаза и спотыкаясь.
Ветер ударил им в лицо. Солнце брызнуло в глаза. Они жадно открывают рты, дышат, дышат всей грудью, впервые за много месяцев.
И один из них говорит удивленному Савке:
— Семь месяцев, проше пана, не видел солнца… — И объясняет: — Я из Майданека убежал…
Вот идет по разрушенной улице Вася Селиванов. На колючей проволоке, на фонарях, на домах огромные доски с надписью:
«Verboten».
—
«Воспрещается».
Вася останавливается у одной доски, подымает с земли еще дымящуюся головешку и ею — как карандашом — зачеркивает надпись и пишет: «Разрешается»!
