Ага, а вот и специалист на лавочке в курилке дымит папироской… ух ты!.. и не с обычным табачком вовсе, а основательно так заряженной гашишем. Где-то я читал, что посредством приема наркотиков ментаты частенько повышают свои магические способности, не без ущерба для собственного психического здоровья, разумеется. Впрочем, разрушать психику посредством любых препаратов здесь никому не возбраняется. Так что кому курительный табак, насвай и марихуана, а кому кокаин, героин и их синтетические аналоги — ничего не запрещено. То есть, всё для блага человеков. Вот только, если в состоянии наркотического опьянения человек совершает тяжкое преступление, связанное с жизнью и здоровьем других людей, наказание будет значительно более суровым, соверши он подобное в здравом уме и твердой памяти. Короче, готовится чародей к допросу Ваньки Силаева. Теперь было бы неплохо узнать, на каком таком основании какой-то левый тип собирается залезть в мою голову.
— Уважаемые господа судейские, — подал голос теперь уже я, — позвольте узнать на основании каких моих противоправных действий вы будете проводить процедуру ментаскопирования моего сознания? Лично мне кажется, что ничего противозаконного я не совершал. Поэтому прошу вас, уважаемый Константин Михайлович, — я выразительно посмотрел на председателя уездной судейской палаты, — немедленно прекратить весь этот балаган…
Мои дерзкие речи вызвали растерянность на физиономии судьи, однако прокурор не растерялся, взвыл, будто резаный:
— Ваша честь, да что вы его слушаете! Немедленно в железа заковать и в холодную на недельку, чтобы не умничал тут перед уважаемыми людьми!
— Погодь, Геннадий Олегович, — Судья строго посмотрел на Идрисова, — процессуальные моменты играют важную роль в проведении равноправного и справедливого судебного соревнования. — Ага, самого что ни на есть равноправного и справедливого. — Так что, будьте добры изложить… хм… доставленному в качестве свидетеля Ивану Силаеву, по какой причине он будет подвергнут процедуре ментаскопирования.
— Хорошо, Константин Михайлович, — тут же прокурор поменял «праведный гнев» на абсолютное спокойствие, отчего его высокий голос стал менее визгливым и противным. Затем обратив свой «светлый лик» на меня сирого, начал объяснять, за каким таким Беном кому-то понадобилось рыться в моей памяти. При этом он перешел на сугубо канцелярский язык: — Иван Силаев, вы будете подвергнуты процедуре ментаскопирования на основании заявления графини Марфы Тимофеевны Астрахановой, давшей честное благородное слово, что ей известно о вашей причастности к исчезновению четырех сопровождавших Её Сиятельство лиц. Выражаясь простыми словами, вы, юноша, подозреваетесь в их убийстве. Надеюсь, очень скоро ваша вина будет полностью доказана, и из статуса «подозреваемый» вы перейдете в разряд «подследственный». Вам понятно?
Откровенно говоря, меня начало подташнивать от разыгрываемого передо мной фарса. Сил нет дальше терпеть судейский произвол. Меня собираются обвинить в гибели людей на основании заявления какой-то неуравновешенной психически девки лишь только потому, что она дворянского звания. Ну да, ликвидировал четырех мудаков, собиравшихся ввалиться в мое жилище с целью убийства хозяина и не простого убийства, а с усекновением головы. Тьфу на эту избалованную сучку с людоедскими наклонностями! На первый взгляд, чистейшей воды самооборона. С другой стороны, ушлые крючкотворы повернут все так, будто я коварно заманил ничего не подозревающих гвардейцев в гости. Ага, в два часа ночи после бурного секса с Машей вышел на улицу и пригласил четырех мужиков бандитского вида поговорить за рюмкой чая. Лично мне смешно. А вам? А ведь не отвертеться, будь я обычным Иваном Силаевым. То есть, закон что дышло, как хотят, так и воротят господа судейские.
Разумеется, никакой ментат уездного даже губернского масштаба не в состоянии проломить защиту моего сознания, хотя бы под действием самой тяжелой наркоты. Теперь, по заверениям Николая, маг уровня «мастер иллюзий», даже ментат «грандмастер» не способен проломить защиту моего разума, усовершенствованную, благодаря нашим совместным с ним усилиям.
По сути, у меня на данный момент есть выбор. Либо развеять состоятельность обвинений со стороны высокородной гадины, внушив эксперту-менталисту доказательства моей полной невиновности. Либо, предъявив законникам свой княжеский титул, не допустить самой возможности проведения каких-либо экспертных мероприятий по отношению моей благородной персоны. Что лучше: продолжать оставаться для всех обычным пейзаном Ванькой Силаевым, или все-таки объявить во всеуслышание, о том, что с недавних пор являюсь князем Засекиным-Силаевым Иваном Игнатовичем?
Хотя, если хорошенько подумать, никакого выбора, по существу, у меня и нет. Формально я уже не принадлежу к крестьянскому сословию, и если начну валять дурака, не представившись князем, моя новая родня, в первую очередь прадед, могут серьезно на меня обидеться, за нанесенное, хоть и неумышленно, оскорбление рода Засекиных. Короче, надомной отныне довлеют совершенно иные законы и правила, чудить с которыми, я, пожалуй, не рискну.
— Насколько я понимаю, слово обычного селянина будет ничтожным в сравнении со словом, данным графиней? — Я вопросительно взглянул на прокурора.
— Правильно понимаете, молодой человек, — благостно закивал старший советник юстиции.
— В таком случае, ответьте мне, Ваше Высокоблагородие, чем будет являться слово потомственного представителя уважаемого княжеского рода против заявления какой-то взбалмошной девки из непонятно какого дворянского семейства?
— Сделает его ничтожным… — на автомате ответил прокурор, но тут же, опомнившись, завизжал, аж в ушах засвербело: — Да что такое ты себе позволяешь, щенок⁈ Какой князь⁈ Где ты его увидел⁈
На что я гордо кивнул головой и с нескрываемой издевкой в голосе сказал:
— Позвольте представиться, уважаемые господа и… — посмотрев на графиню, я состроил недовольную мину и через губу пренебрежительно выдавил: — дамы, перед вами князь Засекин-Силаев Иван Игнатович собственной персоной. Прошу любить и жаловать. — Чтобы не быть голословным, извлек из внепространственного хранилища (а кого мне отныне опасаться?) грамоту, удостоверяющую подлинность моих слов, и протянул её главному уездному судье, как лицу, облеченному наиболее высокой властью из всех присутствующих чиновников.
Поначалу тот ничего не понял, но ознакомившись бегло с содержанием документа, воззрился на меня совершенно другими глазами. При этом было интересно наблюдать трансформации, проходившие с его лицом. Поначалу оно было красным от гнева на какого-то наглого селянина, посмевшего заявить о своем княжеском происхождении. Однако по мере прочтения грамоты судейская физия становилась все бледнее и бледнее и в конечном итоге стала белой, как мел. Я его прекрасно понимаю, ибо он, как мелкопоместный дворянин, хотя бы и на высокой государственной должности посмел оскорбить представителя одного из самых известных и влиятельных российских благородных родов. Тут уж либо бесплатный билет на Сахалин светит, либо, того хуже, намыленная рукой опытного палача веревка. Впрочем, сразу и не понять, что лучше: петля на шее, или беспросветное существование в качестве каторжанина без малейшей надежды на освобождение.
Наконец, господин судья дрогнувшим голосом еле слышно пролепетал:
— Прощу прощения, Ваше Сиятельство, ошибочка вышла. Не извольте гневаться. — Блин, как же быстро переобулся, даже не в полете, а стоя на одном месте. Чудеса, да и только. Что значит богатый судейский опыт и приобретенная за годы службы чуйка насчет разного рода неприятностей, грозящих обрушиться «Ниагарским водопадом» на голову любого, кто станет упорствовать в своих, вне всяких сомнений, абсурдных заблуждениях по поводу моей виновности.
Что касаемо прочих присутствующих лиц, знаменитая «немая сцена» из бессмертной комедии Гоголя «Ревизор» надеюсь, знакома каждому человеку, считающему себя культурным и образованным? Если так, несложно мысленно представить, застывших с открытыми ртами и в причудливых позах присутствующих. Блин, я худею!
