«Черта с два закону жанра!» - прошептала про себя девушка. Негнущимися пальцами расстегнула китель, достала из внутреннего кармана покорёженный портсигар и закинула в рот все свои обезболивающие таблетки. Минуту ничего не происходило, а затем, начиная с груди, по телу начало лучами расходиться тепло, снимая боль. Она знала, что у нее есть не более пяти минут, прежде чем они свалят ее с ног. А значит, действовать нужно было быстро. Ни о каком спасении ученого уже и речи идти не могло. Главное, чтобы тот не достался славитанцам. Во что бы то ни стало.

Приложив нечеловеческие усилия, она, держась за стеллаж, поднялась на ноги и двинулась в сторону следующей двери. Ее сломало взрывной волной, открыть ее не составляло особого труда. Валявшиеся на полу оглушенные и израненные люди ничего не могли ей противопоставить. Сделав несколько контрольных выстрелов, девушка медленно, но неотвратимо, как сама смерть, продвигалась вглубь поезда, надеясь дойти, наконец, до вагона купе.

Дверь в соседний вагон была не заперта. Видимо славитане не рассчитывали, что кто-то зайдет так далеко. Выдернув чеку из гранаты, Лора приготовилась подороже продать свою жизнь и распахнула дверь.

Сложно сказать, повезло ей или нет, но следующий вагон и вправду оказался вагоном купе, в котором, в окружении нескольких солдат, сидел на скамье сам господин Шмидт.

- Горите в аду, твари… - прошептала девушка, бросая гранату под ноги солдатам.

Раздался ужасающий взрыв, людей, будто поломанных кукол разбросало по купе. Не теряя ни минуты, девушка бросилась к еще живому Шмидту, на ходу делая еще один выстрел из револьвера, добивая славитанца.

Сам доктор оказался лишь слегка контужен, осколки не зацепили его. Вытаращенными глазами полными ужаса он смотрел сейчас на свое творение и не мог вымолвить ни слова.

Дальше, все развивалось слишком быстро. Едва только дверь соседнего вагона распахнулась, в купе забежало еще около десяти солдат, винтовки которых тут же были направлены на Лору. Недолго думая, та взяла доктора в заложники, приставив к его голове револьвер и прикрывшись им, как живым щитом.

- Вам не уйти с этого поезда, господин капитан, - с ужасным славитанским акцентом и надменной улыбкой процедил сквозь зубы вражеский офицер. – Бросайте оружие и ваша смерть будет быстрой.

- Мне и не нужно с него уходить, - сплюнула девушка кровь и также улыбнулась. Действие таблеток медленно заканчивалось и силы постепенно начали ее покидать. Слава богу, хотя бы не мутнело в глазах, спасибо господину доктору, к голове которого был сейчас приставлен револьвер с единственным оставшимся патроном.

- Что вы имеете в виду? – улыбка сменилась недоумением на лице славитанца. – Ах ты ж су…

Обрывок фразы застрял в его горле, когда девушка нажала на спусковой крючок, вышибая Шмидту мозги. Отпустив в мгновение обмякшее тело доктора, девушка разжала пальцы, выпуская ненужный более револьвер.

- Слава Астории!

Прогремел залп винтовочных выстрелов, прошивших грудь девушки насквозь. Та упала там же, где стояла, не в силах больше сопротивляться.

За несколько мгновений до того, как ее механические глаза потухли, она вновь услышала взрыв. Это минеры отработали ее последний приказ, подрывая мост. Секунда свободного падения и хлынувшая в вагон ледяная вода смыла все следы ее преступлений. Этот вагон отныне будет ей и памятником, и могилой. Она выполнила свой долг и заслужила вечный покой.

- Почему ты все еще не спишь? – спросил мужчина девушку, нежно поглаживая ту по лежащей у него на груди голове. Пальцы его приятно зарывались в кудри ее черных волос, массируя кожу и изредка лаская ушко.

- Глупый вопрос, - нежно потянувшись, промурлыкала та, - Как только я усну, этот день закончится и придет время расставаться.

- Но… этот момент же неотвратим, - осторожно заметил тот, - А так ты еще и невыспавшейся поедешь в этот свой Ейсенрейх.

- Ты так говоришь, как будто это мое решение, - недовольно тряхнула головой девушка, привстав и уставив на него немигающий взгляд своих голубых глаз. – Будь моя воля, я бы навсегда осталась здесь, с тобой.

- Я люблю тебя.

Свинцовое небо, ядовитый рассвет и желтый газ, медленно оседающий в низинах воронок от снарядов. Струясь, будто вода, он стекает в окопы, заставляя солдат покрепче прижимать противогазы к лицу и молиться, чтобы сейчас их не застала врасплох штыковая атака противника.

Ульрих сидел сейчас вместе со всеми. Точнее сказать, с теми, кто остался после последнего артиллерийского обстрела. Железные протезы не могли защитить ни от газа, ни от шальной пули, ни, тем более, от тяжелой бомбы. Они давно перестали вселять страх во врагов. Человек привыкает ко всему, как бы ни боялся этого вначале. Нехватка медикаментов и врачей делали свое нехитрое дело, в рядах вверенных ему людей уже вовсю зияли прорехи. Новых стальных людей становилось все меньше. То ли пропаганда стала работать хуже, то ли инвалиды и впрямь сами делали выбор в пользу поезда домой. Одно дело быть калекой, но живым, другое дело – иметь все конечности, но быть одновременно разорванным на части случайным снарядом.

Которых, к слову, становилось все больше. Постепенно, союзная артиллерия начала сдавать свои позиции и почти терялась в грохоте вражеских орудий. Новых поставок снарядов и продовольствия приходилось ждать неделями, растягивая скудные запасы на сколько угодно длинный срок. Планы по продвижению на юг разбивались о банальную нехватку человеческих и военных ресурсов. Сейчас их едва ли хватало, чтобы удерживать полуразрушенные укрепления.

За последний месяц, едва ли не десяток его бойцов дезертировали, побросав винтовки и оторвав шевроны особого отряда. Конечно, все это держалось в строжайшей тайне, но, когда люди видели, что и железные люди не выдерживают и бегут, что же им оставалось.

Ульрих не думал о бегстве. Конечно, он хотел бы сейчас быть далеко отсюда, ехать по серпантинам с Лорой на автомобиле с откидным верхом. Подставлять недельную щетину горному ветру и видеть, как ласково та прижимает ладони к рулю. Но быть офицером для него значило куда больше, чем просто носить мундир. Он присягнул на верность своей стране и бежать сейчас, бросив свою форму, значило предать не только своих людей, но и свою страну и самого себя.

Вечером того же дня пришел новый приказ из штаба. На рассвете планировалось новое наступление на траншеи врага. Доложив своему отряду эту весть и выслушав от них все, что они думают и о нем, и о начальниках из штаба и обо всей этой войне, Ульрих вышел из блиндажа, чтобы покурить.

- Сколько из них останется со мной до рассвета? – задумчиво покачивал он головой, - А сколько останется в строю после завтрашней атаки? И все это, чтобы мы продвинулись на пару километров, только и всего.

В ту же секунду он попытался прогнать от себя упаднические настроения:

- Там, наверху, не дураки уж сидят, не тебе их критиковать! Что это такое, лейтенант? Что за разговоры! Приказ есть приказ!

Сплюнув, он вернулся обратно в блиндаж.

Под свистки офицеров, треск трещоток и начавшуюся канонаду союзной артиллерии, солдаты покидали свои ночные укрытия, выстраиваясь в ровные шеренги по всей длине траншей.

Ульрих не досчитался, по крайней мере, шести своих солдат. Под грохот пушек он что-то говорил оставшимся о долге, о победе, о величии Астории и прекрасном будущем, уготованного им. Было видно, что они ему более не верят, да он и сам находил в этих пафосных словах мало правды. Просто повторял заученные давно слова, прописанные каким-то седовласым полковником на странице учебника.

- За Асторию! За кайзера! Вперед! – закричал Ульрих, выхватывая из кобуры пистолет и бросаясь вон из окопа.

Над его головой непрерывно свистели пули, то тут, то там разрывались снаряды, поднимая в воздух комья грязной черной земли. Кричали люди: одному солдату прямо у него на глазах взрывом оторвало обе ноги, тот вопил, вцепившись в обрубки конечностей, но шальная пуля прервала его страдания, заставив безвольной куклой уткнуться лицом в грязь. Застрочил вражеский пулемет, одной очередью выкосивший добрую половину его отряда, затем замолчал – перегрелся.