- Лаура, это я, - чья-то рука обняла ее руку, - Грэг, спасибо, оставь нас наедине.
Снова послышались шаги – это ефрейтор вернулся к игре в карты.
- Йозеф, это ты? - с надеждой в голосе вопросила медсестра и снова сорвалась на плач. - Зачем, Йозеф? Кто тебя просил? Разве я умоляла меня спасать? Почему ты не мог просто меня пристрелить! Зачем ты обрек меня на такую жизнь?
- Я, - голос замолчал, - Я не мог тебя там бросить. Я хотел…
- Так ТЫ хотел? Ты думал в тот момент о себе или обо мне? Что ты хотел себе доказать? Прошу, убей меня. Убей меня здесь и сейчас! Даю тебе слово, как только меня выпишут отсюда – я убью себя сама, если ты не хочешь мне помочь! – сквозь слезы, хриплые угрозы бедной девушки не могли никого напугать.
- Я не мог…
- А оставить меня такой ты мог? Что я буду делать?! Просить подаяния на паперти по воскресеньям, а в остальные дни на улице? Ты мог просто спасти меня, пройдя мимо!
- Прости, - его голос задрожал, - Я не думал…
- Я хочу курить, - на мгновение успокоившись, попросила девушка.
- Тебе нельзя сейчас, легкие ни к черту, - попробовал ее образумить хирург.
- Дай мне сигарету, чтоб тебя! Прошу! На этот раз я тебя прошу! Не заставляй меня умолять! – послышался звук открываемого портсигара и щелчок бензиновой зажигалки. Рука прижала зажженную сигарету к губам Лауры. Сделав вдох, она страшно закашляла. – Чтоб тебя! Я даже курить не могу! Я ничего не могу, я хочу просто сдохнуть! Возьми, возьми все, что у меня есть, деньги, часы, серьги, бери – это все тебе, просто убей меня!
- Ты не в себе, Лаура, - успокаивающе продолжал Йозеф, - Это пройдет, люди как-то живут без рук и без ног, а тут только глаза…
- Только глаза?! Только глаза? Только глаза… - девушка заревела, - Если в тебе нет смелости убить меня прямо здесь и сейчас, то проваливай к черту и не появляйся больше никогда!
- Хорошо, - мужчина попытался подняться, - Если я буду нужен, попроси Грэга меня позвать.
- Нет, - она схватила его руку, почувствовав подступающее всепоглощающее одиночество, - Не уходи, прости, останься, только не оставляй меня одну…
На следующий день Йозеф не пришел. Грэг сказал, что его взяли под стражу на несколько дней за оставление своего поста. Это были самые мучительные нескончаемые дни. Они тянулись настолько долго, что девушка думала, что сойдет с ума. Через пару дней Лаура начала вставать с кровати, благо, это оказалось не так сложно, как сначала ей показалось. Однако вся скудная мебель, что была в их палате постоянно предательски норовила неожиданно возникнуть у нее на пути. Ударившись особенно сильно, Лаура не выдержала и расплакалась, опустившись там, где стояла. И не кому было ее утешить, она слышала, как шаги сначала приближаются, а затем удаляются, растворяясь в тишине. Никто не хотел иметь с ней дела. Ее обнаружил вернувшийся Грэг, приобнял, помог подняться, такой маленькой, беззащитной и слепой девочке. На обед они обычно ходили вместе, он помогал ей приноровиться к новой реальности.
Ефрейтор где-то раздобыл для нее специальную палку, которая подарила девушке хоть какую-то надежду выйти из больничной палаты и почувствовать свежий воздух. Они любили подолгу разговаривать с мужчиной на отвлеченные темы, наслаждаясь последними лучами уходящего лета.
- Почему ты мне помогаешь? – неожиданно для самой себя, решилась она задать вопрос Грэгу.
- А ты бы хотела остаться одна? – без тени издевки в голосе ответил он вопросом на вопрос.
- Нет, - она помотала головой, - Просто, у тебя же, наверное, и у самого забот хватает.
- Какие заботы у старого калеки? - усмехнулся тот, - Я скоро поеду домой, точнее, в то место, где был мой дом.
- А что случилось? – Лауре не нравилось, в какое русло сворачивал этот диалог. В горле застыл ком. – Тебя там наверняка ждет жена, дети.
- Меня там никто не ждет уже почти три года, - его голос изменился, стал похож на голос брошенного старца, - Жена умерла от чахотки еще в начале войны, а дети – разъехались кто куда. Не пишут уже давно, надеюсь, у них все хорошо.
- Прости, - она попыталась нащупать в траве его руку, положив пальцы на его грубую ладонь, - Я не хотела…
- Все хорошо, - опять ухмыльнулся тот, - Я уже давно свыкся с этой мыслью. Да и какой прок моим детям от инвалида, не способного себя прокормить? До войны я был столяром, а сейчас, без половины руки, вряд ли смогу что-нибудь сделать.
Не выдержав, Лаура опять разрыдалась. Каждая фраза, каждое случайно брошенное слово выбивало ее, заставляя безудержно реветь.
- Не плачь, ну, ну, - его рука легла ей на плечо, - Тебя-то точно ждут дома родители, соскучились чай.
- Я… - слова давались ей с трудом, - Я не знаю, ждут ли они меня такой.
- Не говори глупостей, - посерьезнел Грэг, - Родители всегда буду любить своих детей, неважно, какое горе с ними произойдет. Они ждут тебя, точно тебе говорю!
Они продолжили сидеть молча. Лаура гладила свежую траву, вслушивалась в пение птиц. До ее ушей доносились отголоски фронта – он был сейчас так далеко, но и так близко одновременно.
К вечеру к ним в палату привезли еще несколько человек. За игрой в карты они обсуждали как идут дела на фронте, как жесток и ужасен противник и как удалы наши храбрые воины, сражающиеся из последних сил.
Лаура просто лежала на своей койке и не участвовала в их разговоре - все мысли ее были заняты размышлениями о возвращении домой. О том, как поезд несет ее далеко на север, через горы, поля и равнины. Как он ритмично постукивает своими колесами, проезжая деревни и небольшие городки. Как на него поднимаются новые люди и выходят старые попутчики, желая хорошей дороги. Как она наконец-то оказывается перед крыльцом отчего дома, ее встречает мама с младшей сестрой, отец как обычно в своей мастерской – рукодельничает каждую минуту, лишь бы прокормить их. Она медленно поднимается к ним по этой лестнице, прижимается к материнской груди, растворяясь в покое, слышит запах готового обеда – ее ждали с утра. Как они заходят внутрь, они расспрашивают ее о войне, а она не находит нужных слов, чтобы не заставить их застыть в ужасе.
Но ведь, всего этого не будет. Не будет ни вида равнин, ни деревень и городов, ни родительского дома. Теперь будет только тьма, всепоглощающая, обволакивающая, сводящая с ума холодная тьма. Лаура опять разрыдалась, но тихо, почти беззвучно, как ребенок, который не хочет, чтобы его наказали еще раз за слезы. Ей очень не хотелось привлечь внимания, чтобы кто-то коснулся нее, начал успокаивающе или приободряющее хлопать по плечу, чтобы жалели ее. Это все не имело никакого смысла – на войне, это не имеет никакого смысла. Есть живые, выполняющие свой долг, есть мертвые – которых уже ничего не тревожит, а есть они – те, которые больше не нужны ни тем, ни другим, будто замершие между двумя мирами. В голове всплыли недавние угрозы Йозефу о самоубийстве. Она два дня гнала от себя эти мысли, но сейчас, слыша смех и разговоры людей – она опять почувствовала огромную дистанцию, километры, разделявшие их. В ее воспаленном мозгу возник план – надо просто дождаться, когда Грэга отправят домой, тогда уже всем будет на нее наплевать. Никто даже и не заметит, если она воткнет себе в грудь нож или вилку, главное, чтобы хватило духу и не потерять сознание раньше времени. Все-таки лучше вилкой, тупыми столовскими ножами только курей пугать.
Страх отступил, будто его и не было, вместо него пришла решимость – просто дождаться отъезда Грэга и все будет кончено. Она сможет исправить ошибку Йозефа.
Так прошло несколько дней, за праздными разговорами и прогулками, пока наконец, Грэг не сказал, что уезжает домой. Она пожала ему руку на прощание, пожелала удачи, и они простились. Больше не оставалось никого, кто мог бы ее остановить.
Она сидела уже несколько минут, то сжимая, то разжимая вилку в руке, не в силах собраться с мыслями. Они роились в голове Лауры, сталкивались в полете и затем совсем растворялись, пугаясь учащенного сердцебиения, будто птицы, которых спугнул внезапный выстрел. В мыслях все казалось так просто – поднести вилку к горлу, а затем просто со всей силы вогнать ее поглубже, перебив артерию. Смерть не будет быстрой и безболезненной, но она освободит ее от поломанной оболочки. Она видела несколько подобных смертей, когда недавно ампутированные, желтолицые солдаты, молодые парни, вскрывали себе вены или вбивали вилки в грудь. Когда-то их успевали спасти или предвосхитить сослуживцы или санитары и ей это казалось такой глупостью. Ведь на родине говорили о прекрасных протезах из дерева и металла, которые могли бы помочь калекам существовать. Но сейчас, это не казалось ей ни глупостью, ни слабостью, ведь для глаз не найти замены, сколько не ищи и не броди по протезиционным отделениям – исход лишь один. И она была в шаге от того, чтобы закончить свои блуждания в темноте.
