Ее заметил Йозеф, принявший решение бежать вместе с остатками своих подчиненных. Он буквально споткнулся об нее в проходе. Подувший ветер унес ядовитый газ прочь. Проверив пульс, он приказал одному из санитаров тащить ее на себе. Неулыбчивый здоровяк поморщился, выругался сквозь зубы, но перечить майору он не мог.

Они шли вдоль дороги, пытаясь остановить какой-нибудь транспорт, идущий в сторону штаба. Мимо проезжали переполненные грузовики с раненными. Наконец, их подобрала гужевая повозка. Потеснившись, они устроились поудобнее в телеге. Начинал моросить мелкий дождь.

Йозеф не знал, почему он в этот момент так переживал за жизнь Лауры. Она была ему, по большому счету, никем. Просто очередная медсестра, выдернутая из-за студенческой скамьи и отправленная в самое пекло траншейной войны. Но чувствуя ответственность, он приглядывал за ней. Учил, наставлял, он же первый раз, увидев ее нервный срыв, предложил ей сигарету. Ему казалось, что этой девочке совсем не место в пристанище боли, крови, кишок и смерти. Она слишком выбивалась из окружения своими манерами, речами и повадками. Однако пережив с ней несколько мучительных месяцев, он прикипел к ней. Она слишком сильно напоминало ему о доме. О том времени, когда Йозеф был обычным хирургом в одной из столичных больниц. Напоминала о семье. Не имея возможности видеться с женой и детьми, он пытался дать ей ту отеческую любовь и заботу, запасы которой были не растрачены. Да и не куда их было тратить. Вокруг царствовали война и фронт.

Бывало, что он кричал на нее, мог отвесить подзатыльник, но лишь так он мог показать свое соучастие, так выразить, что ему не все равно. Потом, по прошествии нескольких месяцев, она пообтесалась, набралась опыта, научилась быть расчетливой и бесчувственной. Он с определенной гордостью наблюдал, как из мелкой соплячки, она становится взрослым человеком. Был ли он рад этому – определенно, а как иначе пережить весь творящийся вокруг ужас. Надо быть сильным, жестоким, иметь холодную голову и превосходно ориентироваться в условиях неопределенности. Однако, эта уходящая на его глазах юность, вызывала в нем неосознанное чувство тоски. Всепоглощающей, обволакивающей, склизкой, захватывающей сердце в плен. Он вспоминал о сыне, которому в следующем году исполнялось семнадцать, он переходил в последний класс и, как и его одноклассники и друзья, мог бы мобилизован и отправлен на фронт. А там, он надеялся, ему бы попался такой же унтер-офицер, который бы научил его сына как уцелеть в этой кровавой и жестокой бойне. Как не сойти с ума и выжить. Выжить, хотя бы выжить, да не попасть в лазарет, где такие как он расчетливым умом определяли судьбы молодых людей, решая кому жить, а кому умереть. Эти молодые люди, вчерашние школьники, которых государство все последние десять лет пичкало патриотическими лозунгами, не были подготовлены к драке, не были подготовлены к тому, чтобы встретиться лицом к лицу с точно такими же как они. И это было самое страшное, смотреть в такое же юное лицо мальчишки с винтовкой, но в другой форме, и с ужасом понимать, что его выбор сделан. Чего греха таить, Йозеф и сам был разносчиком пропаганды, говорил о прекрасном будущем и великом прошлом, но забывая о сером настоящем. Он часто ругался со своим стариком, который прошел в молодости восточную кампанию и сидел сейчас в своем кресле-качалке и недоумевал – неужели все забыли за эти двадцать лет, какой это был ужас и страх. «Да, отец, - думал хирург сейчас, покачиваясь всем телом на очередных ухабах, - Мы забыли. Вы слишком мало говорили нам о той войне. А если и говорили, то о геройстве, чести и достоинстве. Как армии вставали друг на против друга и шли в бой, шеренга за шеренгой, под цветастыми флагами и рокот боевых труб. Это казалось красивой сказкой, а сейчас же, сказка скорее напоминала ночной кошмар. Место чести и достоинства заняли газовые атаки и бессмысленные мясные штурмы. В таких условиях честь – это первое, что умирает в человеке. Когда твои враги ведут себя как звери, очень сложно оставаться человеком, каким бы ты ни был до войны». Эта девочка, была тем немногим, что могло помочь сохранить остатки человечности в изуродованном, искалеченном и изрезанном сердце старого Йозефа. И если бы она сейчас умерла, то вместе с ней умерли и те крохи тепла в его сердце. Хирург боялся этого, а поэтому постоянно проверял, дышит ли Лаура, ежеминутно щупал пульс и просил извозчика везти быстрее.

Через час они прибыли в расположение части. Стройным рядом стояли деревянные казармы, работала кухня, чуть поодаль находился лазарет. Отдыхающие солдаты были кто где: кто-то играл в винт, устроившись на летней зеленой траве, кто-то курил и бездельничал, смотря вдаль, в сторону фронта. Даже здесь, за несколько километров чувствовалось его немое присутствие. Доносились раскаты вражеской и дружественной артиллерии, но их шум был отдаленным, глухим.

Не теряя времени, майор направился в сторону лазарета, приказав санитару Паулю следовать за ним, тот подчинился. Йозеф ругался с местным врачом, пытался выбить себе операционную – все они были заняты свозимыми с фронта солдатами. Наконец, он достал из кармана позолоченный портсигар и вместе со всем содержимым протянул его мужчине. Тот, поморщился, принял взятку и провел их внутрь. Дальше, жизнь Лауры и так висевшая на волоске, оказалась только в руках Йозефа. И он не мог допустить ее смерти, неважно какой ценой это могло ей обойтись.

Оставшись с ней один на одни в пустой комнате, он снял с нее одежду и бросил в кучу, на ней еще оставались остатки яда. Открыл кран и обмыл бесчувственную девушку, уделив особое внимание глазам. Он не смотрел сейчас на нее как на женщину, но как на ребенка, которому нужно помочь и выполнял выверенные до автоматизма действия. Чудо техники, кислородная маска тоже пошла в дело. Появившаяся в начале войны, она сильно сократило число летальных исходов. Правда только, если людей успевали довезти до стационарных оборудованных госпиталей.

Дыхание Лауры выровнялось. Введя антидот, он накрыл ее тело простыней и сел на стоявшее в углу кресло, закурил. Все, что он мог сделать, он сделал. Дальше была только долгая реабилитация, выздоровление и отправка домой. «Ты выполнила свой долг, девочка».

Лаура пришла в себя на исходе дня. Она обнаружила себя укрытой одеялом, лежащей на нормальной подушке в большой палате на несколько человек. Извечный запах сырости лез в нос. Не открывая глаз, она начала прислушиваться к звукам комнаты. Не было слышно ни стонов, ни ругательств. Только острые шутки, смех и звуки игры в скат. Это было очень плохим знаком. «Инвалидное отделение» - мелькнуло в голове у медсестры, она вскрикнула. Почти сразу же, чья-то заботливая рука легла ей на лицо.

- Тихо, девочка, тихо, - успокаивающе твердил чей-то голос, - Ты в безопасности. Все прошло. Скоро домой.

- Кто вы? – Лаура не узнавала собственного голоса. Какой-то слабый, хриплый, безжизненный, больше напоминающий стон.

- Я Грэг, - ответил голос. – Ефрейтор Грэг, если будет угодно. Ты хочешь есть или пить?

Девушка отрицательно помотала головой.

- Скажите, Грэг, вокруг темно? – с толикой надежды в голосе, задала она глупый вопрос.

- Нет, - помедлив, ответил ефрейтор, - Так бывает, ты, главное, глаза не открывай.

- А если открою? – с упрямством спросила Лаура.

- Боль и жжение вернуться. Да и, - он опять замолчал на мгновение, - Без толку это все.

Девушка бессильно заплакала.

- Не плачь, доктор нанес какую-то мазь, просил меня проследить за тобой. У него скоро закончится операция и он придет. Если будешь плакать, то боль вернется.

- Пусть вернется! Пусть! Я хочу чувствовать! – она разрыдалась. Грэг молчал.

Через несколько минут открылась дверь и послышались приближающиеся шаги.

- Вот и все, - всхлипывая, прохрипела Лаура, - Звуки – это единственное, что мне осталось. Почему меня просто не бросили там умирать! Я не хочу так жить! Я не хочу…