Где Бела?

Звук рога дал ему ответ, и он с облегчением вышел из строя и побежал обратно на возвышенность, где построилась кавалерия. Не Бела, а Матикас, солдат с моста, который посоветовал ему увести свою маленькую армию. Этот человек, должно быть, провел в седле более двух дней, и привел только половину всадников, которых ожидал Валерий.

— Ваш командир?

Фракиец поднял голову, и Валерий увидел, что только его дух удерживает его в вертикальном положении. — Мертв.

— А остальные? — Должно быть, в его словах был намек на непреднамеренное обвинение, потому что глаза мужчины на мгновение вспыхнули.

— Тоже мертвы. Никто не бежал, трибун. Все пали. Ты слишком веришь в реку.

Валерий подавил волну отчаяния. Еще одна ошибка. — Сколько пересекли? — спросил он.

Матикас пожал плечами. Сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения. Он застонал и выпрямился. — Ваши приказы?

Каждый фракиец истекал кровью по крайней мере из одной раны. Их копья были расщеплены или исчезли, а шкуры их измотанных кавалерийских лошадей были покрыты пеной. Как он мог просить еще что-нибудь от этих людей? — Мне нужно, чтобы ты снял давление с флангов.

Командир отряда нахмурился и посмотрел на бурлящую орду перед мостом, как будто на несколько секунд забыл о битве. В конце концов, он кивнул и отдал приказ на своем родном языке.

Валерий увидел нежелание на лицах мужчин, и декурион выпалил еще один поток слов. Затем он посмотрел на римлянина. — Я сказал им, что сегодня вечером мы поскачем со звездами.

— Я надеюсь, что это правда.

Солдат надел шлем и затянул ремешок на подбородке. — Я тоже надеюсь на это.

Когда они ушли, Валерий воспользовался моментом, чтобы осмотреть битву со своей слегка возвышенной позиции. Он был у северных ворот, мост находился в двухстах шагах справа от него. К этому времени уже невозможно было сосчитать переправившихся бриттов. Несколько тысяч теснили истончающуюся стену легионеров-ветеранов Фалько, и еще тысячи устремились на восток и запад, стремясь быть одними из первых, кто захватит Колонию, а не умрет на острие гладия. Римский строй теперь изгибался, как охотничий лук, и неизбежно приближался к нему с угрожающими внешними крыльями, три, четыре, пять кельтов молотили по каждому римскому щиту. Он наблюдал, как фракийская кавалерия разделилась и пошла широким полукругом, в результате чего лошади двух истощенных эскадронов одновременно врезались во фланги бриттов. На мгновение вспыхнул яркий металл, когда длинные кавалерийские мечи ударили по обнаженным головам бриттов, но это не могло продолжаться долго, и в следующий раз, когда он посмотрел, их уже не было; сотни жизней погасли, как пламя масляной лампы.

Но эти жизни не были потрачены впустую. Мгновенное замешательство в кельтской толпе позволило Фалько восстановить стой и дало Валерию время подбежать к командиру ополчения.

— У нас есть только один шанс, — крикнул он, чтобы его было слышно сквозь лязг железа о железо. — Сейчас их слишком много. Мы должны сформировать «черепаху» и пробиться к храму.

Фалько повернулся к нему, и Валерий увидел, что, хотя он дышит, как переутомленный вол, его правая рука была по локоть крови, а глаза ярко сияли боевым задором, заставляющим человека думать, что он бессмертен. Морщинистое лицо исказила дикая гримаса, и он стряхнул с себя руку Валерия, как будто это была рука незнакомца, и повернулся, чтобы вернуться к строю.

— «Черепаха», — снова закричал Валерий. — Мы должны сформировать «черепаху».

На мгновение на усталых чертах появилось понимание, и Фалько оглядел уменьшающуюся группу своих ветеранов. Валерий понял момент принятия решения. Маленький торговец вином втянул живот под потрепанной кольчугой и вытянулся по стойке смирно.

— Боюсь, что это приказ, которому я не могу подчиниться, трибун, — сказал он. — Мы, старики, прошли сегодня столько, сколько смогли. Мы останемся там, где стоим, и дадим вам столько времени, сколько сможем выиграть ценой наших жизней. Собери своих безбородых детей и отведи их туда, где они могут принести больше пользы.

— Нет, — отчаянно закричал Валерий, когда его друг отвернулся.

Фалько оглянулся через плечо и очень неторопливо сказал: — Выведи их, Валерий. Поторопись. У вас есть только минуты. Я не могу дать вам больше.

Он хотел остаться и умереть вместе с ними, но предстояла еще одна битва, и Лунарису понадобится его помощь. — Подразделения Лондиниума! Ко мне! Построиться «черепахой».

Реакция была автоматической и незамедлительной, панцирь черепахи сомкнулся над ним и вокруг него. Их осталось около ста тридцати, все они тяжело дышали, многие были окровавлены или хромали.

Прежде чем присоединиться к первой шеренге строя, он в последний раз огляделся. Ветераны теперь едва держали свои щиты, а рука любого человека с мечом устала бы после сорока минут тяжелого боя, но ополчение Фалько продолжало сражаться. Бритты оттеснили фланги, и то, что раньше было линией обороны, превратилось в небольшой очаг из рубящих, хрюкающих, пропитанных кровью уцелевших. На южном конце кармана осталось одно отверстие, похожее на горлышко амфоры, но быстро сужающееся. В двадцати футах от него Фалько сформировал небольшой отряд из дюжины раненых и измученных людей у входа в брешь. Валерий услышал, как он крикнул, требуя последнего усилия, и, когда он занял свое место перед черепахой, старый торговец вином поймал его взгляд и, отсалютовав в последний раз, повел своих людей в отчаянную атаку, которая раздвинула брешь на несколько драгоценных футов.

— Сейчас, — крикнул Валерий. — Бегом, к северным воротам. Ни за что останавливаться!

Как один, сто тридцать пар ног начали бить со всей оставшейся силой, и бронированный панцирь прорвался сквозь заслон воинов в сторону Колонии. Оказаться внутри черепахи после непрекращающегося шума битвы означало попасть в мир теней, где бойня за щитами представляла лишь слабый интерес для тех, кто находился внутри. Шум сражений и смертей превратился в приглушенный рев, а атмосфера была похожа на переполненную сауну, в которой сидят окровавленные безумцы с дикими глазами, воняющие страхом и содержимым их грязного белья, кашляющие, блюющие и проклинающие богов и самих себя. Здесь, даже когда ноги спотыкались о лица мертвых друзей, можно было поверить в выживание, что еще несколько минут назад казалось нелепым.

— Они выберутся?

Валерий оглянулся через плечо и увидел, что человек позади него в черепахе был Грацилис, крепкий кампанец. Удар меча сильно помял его шлем, а на одной щеке образовалась рваная рана, вероятно, от острия копья, направленного ему в глаза. Она все еще сильно кровоточила, но Грацилис игнорировал это.

— Нет, — проворчал он, когда что-то ударилось о внешнюю сторону его щита. Он слышал, как Грацилис шепчет что-то вроде молитвы, но у него не было времени на молитвы. Трава под его ногами превратилась в металлическое дорожное покрытие, и он быстро прикинул. — Осталась половина, — крикнул он, и строй изменил направление на сорок пять градусов. — Держите щиты поднятыми, а ноги двигающимися. — Импульс был всем. Они поднимались по пологому склону через ворота в Колонию. Если он был прав и бой не позволил бриттам приблизиться к воротам, они должны были добраться до вершины холма, где находились бы всего в двухстах шагах от храмового комплекса. Но теперь каждый шаг был мучением. Огонь горел в его икрах и бедрах, а нижняя часть спины, казалось, была сломана. На щите, который никогда не был легким, казалось, сидит дюжина мужчин, и он потерял всякую чувствительность в левой руке и плече. Люди вокруг него стонали и кричали, призывая свои тела к усилию, которое должно было выйти за пределы человеческих возможностей. Безжизненно. Он чуть не вскрикнул от облегчения. Дорога была ровной. — Осталось двадцать с половиной шагов. — Голос у него был хриплый, хриплый. — Уже недалеко, мои «мулы». Только одно последнее усилие.

Он рискнул бросить взгляд между щитами вперед, и ужас увиденного чуть не лишил его ног последней силы. Сотни повстанцев устремились от западных ворот к храмовому комплексу. Они оказались в ловушке. Он боролся с паникой, пока его мысли метались в поисках другого выхода, но его не было. Они не могли повернуть назад. Если бы они стояли и сражались, то были бы уничтожены. Был только один ответ. Это было невозможно, но это нужно было попытаться сделать или умереть.