Лунарис сделал выбор, и Валерий мог понять почему, но это было не то место, которое он выбрал бы для себя. Комната, в которую он вошел, была с низким потолком и имела размеры примерно тридцать на пятнадцать шагов, с пятью или шестью сидячими нишами, где мужчина мог заниматься своими делами в относительной конфиденциальности. В другом заведении вид офицерского мундира вызвал бы тишину в разговоре, но здесь его коллеги-посетители проигнорировали его присутствие. Отблеск алого во мраке сказал ему, что он не единственный армейский среди всех этих моряков. Он протиснулся к стойке сквозь толпу, соперничая за внимание нескольких сильно разукрашенных и не полностью одетых женщин.

— Что будешь?

Лунарис сказал, что гостиница принадлежала отставному легионеру-ветерану, который продал дом в Колонии и переехал в Лондиниум. — Я из Двадцатого, — сказал он, как ему и было приказано.

Мне плевать, если ты с «верблюжьими горбами», — рассмеялся трактирщик. — Что будешь?

Ну что ж, все выглядело так, как будто это место перешло к новому владельцу. — Все, что угодно.

— Теперь ты заговорил. На прошлой неделе к нам поступила партия с Сардинии. Кувшин тебе обойдется на пару сестерциев дороже, но ты не пожалеешь. — Он повернулся, чтобы уйти, но Валерий схватил его за рукав.

— Если я это сделаю, я буду не единственным.

Мужчина рассмеялся, не обращая внимания на угрозу. — Поступай как знаешь. Ты получишь место вон там. — Он указал на темный угол. — Я попрошу раба принести его.

Валерий протиснулся в угол и сел спиной к дверному проему, который, судя по запаху, вел то ли в кухню, то ли в уборную, а может, и в то и другое. Молодой человек с повязкой на глазу принес ему кувшин, до краев наполненный темной жидкостью, и поставил рядом с ним облупившуюся чашу. Раб потянулся, чтобы налить вино, но Валерий отмахнулся от него. Он огляделся, уже сожалея о импульсе, который привел его в дверь. От шума и дыма после многочасового пребывания в бане у него слегка закружилась голова. Он только что решил уйти после единственной чаши, когда за его спиной поднялась небольшая суматоха, когда двое пьяниц столкнулись в дверном проеме, бормоча проклятия.

Звук одного из голосов зазвенел в его голове предупредительным звоночком, и он приподнялся, потянувшись к ножу на поясе. Слишком поздно! Рука обвилась вокруг его горла, и он почувствовал мозолистую руку на затылке в классическом борцовском приеме, который, как он знал, мог сломать ему шею, как сухую ветку. Он вцепился в руку обеими руками, пытаясь вырваться из железной хватки, которая уже душила его, но давление на затылок усилилось, и зрение стало затуманиваться.  «Я мертв», — подумал он. В то же мгновение хватка ослабла, и, когда он задыхался, рев смеха ударил по

его ушам. Высокая фигура в красной тунике, спотыкаясь, заняла место напротив него и уставилась через стол пристальными покрасневшими глазами.

— Есть выпивка для старого приятеля, красавчик? У меня почти закончились наличные. РАБ! Раб! Еще одну чашу и принеси еще кувшин.

Креспо.

— Думал, ты у меня там, а? Всего один поворот, и – треск – ты пропал. — Сицилиец усмехнулся. — Однажды я так убил человека. Выглядело так, как будто у него была голова была задом наперед. РАБ! О как раз вовремя. — Мальчик прибыл со второй чашей и еще одним переполненным кувшином и отступил, бросив испуганный взгляд на Креспо, пока римлянин осторожно наливал вино в две чаши.

— Аве! — Он поднял чашу в знак приветствия. — Двадцатый и победа. — С неохотой Валерий взял свой сосуд и повторил тост. — Двадцатый.

— И проклятие бриттам и всем их больным шлюхам.

Валерий уставился на него, но улыбка на лице Креспо не дрогнула.

— Может быть, мне следовало убить тебя. Ты не причинил ничего, кроме неприятностей, старому Креспо, красавчик. Легат висел у меня на спине целый месяц. Мог меня вышвырнуть. Но Креспо слишком умен для них. — Он постучал по носу. Валерий заметил, что он плохо сросся; на лезвии топора теперь была отчетливая выемка. — Слишком умен. Получил перевод. — На секунду глаза остекленели, и центурион раскачивался взад и вперед от талии, его голова мягко покачивалась на длинной шее. Креспо явно пробыл в таверне какое-то время, возможно, всю ночь, судя по мятой одежде и темной тени на подбородке. Валерий вспомнил сцену в силурской хижине. Хорошо, что он наткнулся на Креспо пьяного и при дневном свете.

Та же мысль, очевидно, пришла в голову его нежелательному спутнику.

— Может, мне тебя убить, — прорычал он, вытаскивая кинжал из-под туники и вонзая его в и без того исцарапанную столешницу. Шум привлек внимание всех в таверне, и Валерий увидел, как хозяин сунул руку под свою стойку, где он, несомненно, держал большую дубину специально для подобных ситуаций. Он поймал взгляд мужчины и слегка покачал головой. Негласный вопрос. Ты уверен? В ответ Валерий одарил Креспо самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен.

— Почему ты хочешь убить меня? У нас было небольшое недопонимание, вот и все. Подобные вещи случаются постоянно в пылу сражения. — Он вспомнил испуганные глаза силурки, смотревшие на него через плечо Креспо. Одним движением он мог взять кинжал за рукоять и воткнуть лезвие в правый глаз Креспо. Центурион будет мертв, прежде чем он успеет моргнуть. Все в таверне видели, как Креспо вытащил нож. Может возникнуть несколько неудобных вопросов, но об этом он позаботится позже.

Креспо нахмурился. Он держал обе руки на столешнице, и Валерий решил, что, если правая рука двинется к ножу, он убьет его.

— Недопонимание? Конечно. В пылу битвы. — Рука шевельнулась. Но только до чаши. Он сделал глоток и провел тыльной стороной ладони по губам.

— Расскажи мне о переводе, — предложил Валерий, надеясь, что это было где-то далеко и очень опасно. Подойдет Германия или даже Армения. Пару сезонов игр в пятнашки с «аламанни» было как раз то, что нужно Креспо.

— Секрет, — сказал Креспо, снова постукивая себя по носу.

— У старых товарищей не бывает секретов, Креспо. Ты это знаешь. Мы сражались в одной линии щитов и делили скамейку в уборной. Откуда у нас могут быть секреты?

— К прокуратору. В его штат. Он жалкий засранец, Кат Дециан, но мысль у него правильная. Сожми их, пока не пойдет кровь. — Он сделал паузу, и Валерий увидел, как его мозг борется с вином в организме. —  Ты никому не скажешь, что я это сказал?

Валерий старался не показывать своего разочарования. Прокуратор означал Лондиниум. Слишком близко. — Что, что он жалкий засранец?

— Не то, другое. Сжать их. Это секрет.

— Сжать кого?

— Кельтов, — сказал Креспо, как будто ответ был очевиден. — Они кормились за счет Рима в течение многих лет. Субсидии и налоговые льготы. Пока мы с тобой обливались потом и истекали кровью, они катались в нем. Теперь они хотят все вернуть.

— Кто хочет все вернуть?

— Большие люди. — Центурион подмигнул. — Влиятельные люди. Субсидии и налоговые льготы. Только теперь все это кредиты.

Большие люди? Влиятельные люди? Так же, как Креспо, рассказывающей о своей новой работе, Валерий знал о субсидиях и налоговых льготах столько же, а это было очень мало. Звучало так, как будто он Креспо перевелся из Двадцатого как раз вовремя и, казалось, чрезмерно гордился своим назначением. Но кем он был? Просто еще одним кровососущим сборщиком долгов. Значит, несколько бриттов опоздали с уплатой налогов? Может быть, у кого-то отберут ферму. Что ж, Креспо как раз подходил для этого. Но что действительно имело значение в данный момент, так это то, что он был достаточно пьян, чтобы быть безобидным, и Валерий решил, что будет лучше держать его в таком состоянии, по крайней мере, до прибытия Лунариса. Он налил вино из кувшина в две чашки, убедившись, что чаша Креспо наполнена до краев.

— Расскажи мне о Глевуме…

Уже смеркалось, когда он вышел из таверны, и Креспо, пошатываясь, шел за ним, мотаясь от одной стороны дверного проема к другой и бормоча что-то о мести. У него все еще был нож, и Валерий подумывал спустить его к реке и выяснить, умеет ли он плавать с полным брюхом вина, но все, чего он действительно хотел, это убраться подальше от этого человека. Близость к Креспо заставляла его чувствовать себя грязным. У каждого солдата были свои темные места, но у Креспо было сердце Аида. Изнасилование силурки, очевидно, было не первым. Далеко не первым. И были намеки на еще более страшные преступления.