Павлу более всех остальных парков были милы гатчинские пейзажи, с его отъездом несколько запущенные, уж больно местами трава была высокой. Но сейчас, когда Павел Петрович неожиданно приехал во дворец, где провёл большую часть своей жизни, испуганные придворные чины нагнали садовников. Император даже не сделал взыскание за то, что парк ранее не поддерживали в должном виде, уж больно понравилось Павлу Петровичу лицезреть, как прямо на глазах преображаются гатчинские красоты.
— Ваше Императорское Величество! — прервал полёт мыслей государя Пётр Алексеевич Пален, петербургский генерал-губернатор, становившийся более чем просто главным чиновником столицы.
— Позовите Кутайсова! — повелел император и, словно оправдываясь, объяснил Палену, зачем именно. — Иван Павлович мне также докладывал о возможной измене. Посему совместно и обскажете всё, что происходит.
Кутайсова не сразу нашли. За время поисков брадобрея Палену удалось разговорить государя на отрешённые темы и понять, какую всё-таки позицию имеет император. Строг ли он? Будет ли расправа, или стоит предупредить решение государя и самому просить о снисхождении. Пётр Алексеевич уже тонко чувствовал настроения русского императора и часто мог предугадать направление мыслей государя. Это, как раз, и было главное оружие Палена — знать, что может сказать император в следующую секунду.
— Говорю с вами, Пётр Алексеевич, словно с самим собой, — усмехнулся император, после резко стал задумчивым и пробормотал. — Пётр Алексеевич…
— Простите, Ваше Величество, вы сейчас вспомнили о своём великом прадеде, чьё имя я недостойно ношу? Никто не сравнится в деяниях своих с Петром Алексеевичем Великим, если только не его достойнейший правнук, — сказал Пален с умеренным, на грани того, чтобы не возмутился император, пафосом.
Павел Петрович откровенно не любил лести, пафоса, но когда вопрос касался его сравнения с великими предками, будь это Пётр Великий или иной прадед, Карл XII Шведский, позволял говорить приятные слуху слова. Пален пользовался такой возможностью более всех остальных придворных.
— Нет, определённо, Кутайсов получит взыскание! Сколь его долго могут искать? Впрочем, есть у меня один вопрос не для Ивана Павловича. Я спрашивал уже у Безбородко и спрошу вас, — император пристально посмотрел на своего любимца. — Как вы допустили, что в издании журнала «Магазин общеполезных знаний» вышли два вирша Надеждина… Сперанского? И почему до сих пор этот журнал издаётся?
— Позвольте, Ваше Величество, сперва ответить на второй вопрос! — дождавшись разрешительного жеста от Павла, Пален продолжил. — Это издание о моде быстро уловило суть того, что требуется. Там вышли и по сию пору продолжают издаваться статьи, разоблачающие никчёмность французской моды. Кроме прочего, через журнал мы провели заметки о важности и даже эпохальности становления вас, Ваше Величество, как магистра Мальтийского ордена.
— Шельмы! — усмехнулся Павел. — И помогают и вредят. Осталось понять, чего более.
— Ваше Императорское Величество, вы желаете спросить о вирше, прозванном «Узник», или о стихосложенном повествовании о Полтавском сражении? — Пален вновь предугадал интерес государя, впрочем, в данном случае это было несложно.
— Вот я и говорю, что «Узником» Надеждин вредит и вызвал моё неудовольствие, а вот «Полтавой»… — Павел задумался. — И отчего этот юнец полез в дела, которые его и вовсе не касаются? Писал бы и далее вирши, да служил в Уложенной комиссии.
В пяти шагах от прогуливающихся мужчин появился ещё один… Мужчиной Кутайсова было сложно назвать, если использовать не физиологические особенности, а, скорее, характер и отношение ко многим вопросам чести. Между тем, если мерять по характеристикам физиологии, то Кутайсов как раз за последний месяц сильно прославился. Как же, он урвал себе в любовницы саму мадам Шевалье, ну, или Луизу Пуаро! Француженку, приехавшую в Петербург со спектаклями и пленившую не один десяток мужчин.
— Пришёл, негодник!
Павел улыбнулся, завидев чуть в стороне Кутайсова. Между тем, это поняли и Кутайсов, и Пален, улыбка императора была скованной.
— Герой дамских романов, — улыбка государя несколько сошла и образовала скорее гримасу раздражения. — На мадам Шевалье поступил анонимный донос, что она шпионит на Францию [Луиза Пуаро в РИ, действительно, обвинялась в шпионаже на Наполеона].
Донос был отправлен императору, в его ящик, куда мог кинуть бумагу любой, уже после ареста Сперанского. Сделал это Карп Милентьевич, один из людей арестанта. Были там и другие доносы. Вот только Сперанский не знал, что именно Палену было доверено разбирать множество доносов и просто язвительных писем. Павел, было дело, сам хотел иметь такое вот общение с народом, но когда среди множества доносов и хвалебных писем он обнаружил карикатуры на себя и оскорбления, то доверил проверять почтовый ящик Петру Алексеевичу Палену.
Тот и проверил, и был искренне удивлён, когда нашёл донос и на себя, что, мол, врёт, имел сношения с английским послом, ныне, на фоне обострения со Швецией, попавшим в императорскую немилость. Естественно, такие вот писульки, которые также, между прочим, были ответом Сперанского на арест, подверглись испытанию огнём. Как следствие, бумага не выдержала и превратилась в пепел.
А вот донос на любовницу Кутайсова был успешно доставлен государю. Пален нынче был вроде бы как в союзниках с брадобреем, пусть эти отношения и никак не афишировал, но у Петра Алексеевича не могло быть друзей, только попутчики. И Кутайсова, будь возможность, Пален с удовольствием ударит.
— Ваше Императорское Величество, всё поклёп завистников, — в шутливой манере сказал Кутайсов, и Павел улыбнулся уже более искренне.
Император и сам не верил в то, что мадам Шевалье была шпионкой. Она всего-то в Петербурге второй месяц. Что можно узнать за это время? Да и женщина-шпион? Для Павла Петровича, имевшего собственное рыцарское мировоззрение, подобное слабо укладывалось в голове. Это только почившая матушка ломала истинные отношения между рыцарем и дамой, когда женщины могли шпионить. А так более в мире подобно никто себе не позволяет.
Император ускорился, быстрее обычного подошёл к кромке воды у озера и резко остановился.
— Что по Сперанскому? — жёстко начал говорить Павел, стоя спиной к своим сановникам. — Почему он в Петропавловской крепости, а более никто из заговорщиков не взят? Иван Павлович, это вы принесли мне донос на Суворова! И главное обвинение Сперанского в том, что он говорил о заговоре с фельдмаршалом и с этим…
— Тимковским Ильёй Фёдоровичем, временным секретарём генерал-прокурора сената, — уточнил Пален, быстрее Кутайсова понявший, о ком разговор, как и куда именно дует ветер императорской мысли.
Павел нахмурился и смотрел на водную гладь, как обычно смотрит в окно, с чуть повёрнутой на бок головой. Наступало время не гнева, но императорского неудовольствия.
— Да, этот молодой и неблагодарный человек, но верноподданный, — дал свою оценку личности Тимковскому император.
Государь говорил с брезгливостью. Павлу не особо понравился сам факт того, что Тимковский, должный быть всем благодарен Сперанскому, написал донос на своего благодетеля. Именно Михаил Михайлович Сперанский рекомендовал Тимковского Илью Федоровича себе на смену в сенате. И вот, ещё вчерашний студиозус, пусть и весьма исполнительный, пишет на Сперанского или донос, или поклёп. Ещё нужно бы разобраться в деле.
— Уверен, Ваше Величество, что господин Тимковский внутренне терзался, но у всех нас главнее за остальное — это стремление службы вашему величеству, — произнёс Кутайсов, опередив Палена, который также хотел донести до Павла похожие мысли.
Именно Иван Павлович Кутайсов, после согласования действий с Петром Алексеевичем Паленым, и сделал так, что Тимковскому Илье Федоровичу почти не оставили выбора, кроме как написать доносы на своего руководителя генерал-прокурора Алексея Борисовича Куракина и на Сперанского. Тимковского стращали тем, что он не только лишится своих должностей и отправится практиковать в Сибирь, но и может быть обвинён в измене наряду со Сперанским. Кроме того, нажимали и на семью Ильи Фёдоровича. Вот он и сдался, действительно, внутренне терзаясь, но отнюдь не из-за озвученных Кутайсовым причин.
