Иван Павлович Кутайсов был ещё и главным исполнителем плана высмеивания князя Алексея Куракина, когда через некоторых сенаторов, ставших таковыми по протекции императорского брадобрея, распространялись оскорбительные шутки о генерал-прокуроре. Нужно было продвинуть на должность Петра Васильевича Лопухина, и это, видимо, удалось.
— Вы, Пётр Алексеевич, выпускайте незамедлительно этого… Сперанского. Видеть его не желаю, за вирш «Полтавское сражение» дарую ему… — Павел задумался. — Тридцать тысяч рублей. Никто не скажет, что я не расплатился за его работу в Уложенной комиссии и за вирши. Вот только… Тут же не всё однозначно.
— Взять его под внимание и отслеживать, что и где скажет, с кем встретится, — догадался Пален.
— Всё верно. И пусть Суворов узнает о том, что Сперанский сидел в крепости из-за него. И коли не успокоится в своих призывах и ругании моих начинаний в армии, то не посмотрю, что он, шельма, умудрился добыть великую победу и в моё царствование, — сказал Павел.
На Суворова был написал обстоятельный донос, но тут уже анонимный, якобы от одного из приближённых к фельдмаршалу офицеров. И в таком случае анонимность императором посчиталась, как необходимость. За открытый донос на Суворова любой офицер в любом обществе был бы подвержен презрению и ежедневными вызовами на дуэль. Да и такого доносчика Павел Петрович сам бы сослал [в РИ, скорее всего, Кутайсов также написал донос на Суворова, может, и небеспочвенный, так как полководец был принуждён отправиться в свои имения с запретом показываться в столице, ну, а молчать особо не стремился. И, скорее всего, кто-то из генералов, что отправились с Суворовым, «стучал»].
Кутайсов умело выставлял Суворова в собственно продиктованном доносе, как главного возмутителя спокойствия в империи. И тогда все, кто общался с полководцем, оказывались под ударом. Таким манёвром Кутайсов с Паленым, причём под руководством последнего, решали многие задачи. Так вышло, что со Сперанским были связаны все те чиновники, которые могли бы успешно противостоять возвышению Петра Алексеевича Палена.
Государственный казначей Алексей Иванович Васильев? Так он тесно работал со Сперанским, даже в приятелях ходили. Учитывая тот факт, что финансовая реформа постепенно, но приносит свои плоды, и бумажные ассигнации несколько даже подросли к серебряному рублю, Васильев мог использовать свои успехи и при дворе. Теперь же Алексей Иванович под подозрением.
Державин? Гаврила Романович был личностью, как сказали бы в будущем, медийной. Он и служащий, который не имел особых нареканий, да и пиит, имеет много связей. И теперь, насколько Пален понял характер Державина, тот будет молчать и проявлять максимум лояльности, чтобы только его не связали со Сперанским. Следовательно, не станет участвовать в придворных интригах.
Ну, а о Куракиных, скинуть которых для Кутайсова и Палена было необходимо, и говорить многое не стоит. Они сами продвигали Сперанского и тоже попадают под подозрение.
Так что ударить именно по действительному статскому советнику Михаилу Михайловичу Сперанскому — это демонстрация силы новых фаворитов. Этот же удар являлся шагом для ещё большего усиления ближайшего окружения императора. Теперь Пётр Васильевич Лопухин становится генерал-прокурором, в то время, как влияние Александра Андреевича Безбородко идёт на спад из-за невозможности канцлера, по состоянию здоровья, навести порядок. Был бы Безбородко здоров и полон сил, никакие Палены не смогли бы головы поднять, особенно проходимец Кутайсов.
Брадобрей был, конечно, скользким и неприятным человеком, даже малообразованным, если сравнивать с другими сановниками. Но чего не отнять, умён и прозорлив. И Кутайсову не был понятен один момент. Почему вопрос с арестом Сперанского висел в воздухе до разговора Палена с этим чиновником. Чего хотел петербургский генерал-губернатор от Сперанского, сильно беспокоило Кутайсова, который предполагал, что Пален ведёт свои игры.
Согласись Михаил Михайлович Сперанский с предложением Петра Алексеевича Палена, так и никакого ареста не случилось бы, а донос, который, пусть и написан Кутайсовым, до императора бы не дошёл. Но договориться не получилось, и у генерал-губернатора не вышло заполучить себе тайных бойцов для грязных дел.
— Пусть все думают, что я проявил милость, но не ошибся, — выказывал свою волю государь. — Сперанского объявите, как…
— Молодого человека, который запутался, мог быть вовлечённым в дела против государства, но одумался, — после некоторой паузы, которую взял император на обдумывание формулировок, Пален решился сам озвучить решение.
— Ваше Величество, вы можете сказать, что он сочувствующий республиканцам, но после беседы сменил своё отношение, ибо заблуждался. Это позволит ещё больше навести страха на тех, кто смотрит в сторону революционной Франции, — сделал своё предложение и Кутайсов.
— Была бы моя воля, а не любовь к своему брадобрею, так и тебя, Ваня, можно отправить в Петропавловскую крепость для беседы. Я же говорил, что слово «революция» запрещено! — полушутя сказал император.
Кутайсов принялся объясняться, но был остановлен жестом Павла.
— Государь, может отослать Сперанского в Лондон или Берлин? Оттуда в нашу Академию наук приходят письма с прошением или прибыть европейским ученым в Россию из Пруссии али Австрии, Англии, или чтобы послать в Европу самого Сперанского, — последовало новое предложение от Палена.
Павел задумался. Отправить этого пиита и учёного в Европу — хорошее решение. Вот только Аннушка, с которой успели переговорить некоторые фрейлины императрицы, просила в своей наивной и глуповатой манере, чтобы Павел Петрович повлиял на Сперанского, и тот продолжал сочинять любовные вирши, пришедшиеся столь по душе любовнице императора. Так что пусть останется в России Аннушке на невинную радость.
— В Петербурге видеть его пока не желаю. В остальном он вольный. Если с кем станет говорить крамольные речи, снова брать и спрашивать уже строго! По его службе, так пусть решает Пётр Васильевич Лопухин, новый генерал-прокурор. Или этого Тимковского пусть поставит замест Сперанского. Но начинания по судебным уложениям продолжать должно. Они уже великую пользу приносят, — явил свою волю государь.
Чуть позже, когда состоялся очередной разговор с Аннушкой, император решил ещё чуть больше смягчиться. Сперанский хотел, чтобы состоялась русская кругосветная экспедиция? Пусть так и будет. Но подобное решение императора продиктовано отнюдь не желанием Сперанского, вернее, точно не только им.
Так, в контексте отношений со Швецией, да и с Францией, император решил позволить такое мероприятие, как демонстрация Андреевского флага в разных частях мира. Пусть Европа видит, что русские могут плавать далеко и даже в потенциале угрожать морским коммуникациям. По крайне мере, для себя Павел Петрович именно так объяснил решение.
А ещё Аннушка рассказала своему возлюбленному о том, что дочь Андрея Ивановича Вяземского, оказывается, влюблена в Сперанского, и что там сговорено о свадьбе.
Это княгиня Оболенская постаралась приблизить женское счастье своей внучки. Она передавала через своих знакомых информацию с несколько надуманной или даже придуманной историей любви, словно в дамском романе.
Павел любил такие вот сюжеты, когда его подданные влюбляются и через разные препятствия женятся. Император считал, что читать про подобные истории, изложенные на страницах дамских романов, не пристало мужчине, но вот послушать от своей милой дамы сердца вполне достойно рыцаря.
Так что последовал указ императора, который историками будущего, вероятно, будет расценен, как очередное доказательство неадекватности Павла. Государь предписывал своему подданному, генерал-губернатору Нижегородской губернии Андрею Ивановичу Вяземскому, не препятствовать любви его дочери и действительно статского советника Сперанского.
Казалось, разве такими делами должен заниматься император? Неужели Павлу было важно влезать даже в личную жизнь дворян, ещё больше ограничивая их свободу. Но указ сохранится, и по нему будут защищать диссертации, выходить научные статьи. А всего-то, на самом деле, рыцарь Павел сделал маловажную для себя уступку даме сердца Аннушке, чтобы чуть позже, когда рыцарь тайком проникнет к своей возлюбленной, уже она сделала маловажную уступку.
