Ресторан «Крым»
13 июня 1797 года
Назвать арестом то обращение, которое сложилось с первых минут поездки в Петербург из усадьбы Державина, было никак нельзя. Офицер-гвардеец, поручик, вёл себя даже не осмотрительно, а… чуть ли не по «лизоблюдски». Порой общение с моим сопровождающим было столь приторным, что хотелось сделать вид, будто меня укачало в карете, и наблевать на до блеска начищенные сапоги поручика Измайловского полка. Уверен, что он бы ещё за это и извинился.
— Не желаете ли чаю? Если что, Ваше Превосходительство, так мы мигом вскипятим, — подъезжая во время движения к моей карете, предлагал поручик Киргинцев Антон Денисович. — А что желаете на обед? Не оскорбит ли вас печёная курица? Иного тут в деревнях и не достать.
Я сперва старался реагировать на такие вот эскапады, после стал приглядываться, может поручик — мастер сарказма и подобным образом издевается, но нет, он всерьёз вёл себя со мной так, как, наверное, стоит прислуживать… ну, не знаю, фельдмаршалу или самому императору. А после я просто устал реагировать и принимал лизоблюдство, как должное. Как, наверное, воспринимает повидавший разного в своей карьере врач-психиатр. Ну, не вступать же в диалог с душевнобольным?
Между тем, такое поведение моего сопровождения должно было иметь причину. И я передумал за два дня пути столько разных сюжетов, что лучше бы просто старался наслаждаться поездкой и не напрягал мозг. Предполагал я, что поручик просто слишком превратно понял приказ «не спугнуть Сперанского и вести себя благочинно», или же от меня чего-то очень сильно хотят.
Пришёл к тому мнению, что через завуалированный шантаж и обещания рая прямо тут, на грешной земле, меня станут склонять к предательству Куракиных и подталкивать к разрыву не только с ними, но и с теми людьми, которые стоят рядом с князьями, моими покровителями. Какой в данном случае окажется «пряник», примерно предполагал. Тут важно, что именно будет использоваться в качестве «кнута».
Мой благодетель сильно стал портить и мне репутацию. Удивительно, но меня теперь могут больше поминать по забавным случаям, выдуманным людьми, чем из-за других обстоятельств.
Я имел разговор с Державиным, и он приоткрыл некоторые аспекты нынешней ситуации. Да, Сенат работает, как отлаженный механизм. Но… Над Алексеем Борисовичем смеются, про него уже сочиняют каламбуры и анекдоты. В этом народном творчестве превалирует мысль, что генерал-прокурор Куракин дурак, а Сперанский, то есть я, во всём заменяю князя. В одном из анекдотов я заменил его даже в постели с женой [в РИ Алексея Куракина со временем также стали высмеивать, как позёра и человека малограмотного, неуместно кичившегося своим образованием].
Не знал я, что всё так запущено, хотя и видел, что отношение к Алексею Борисовичу, мягко сказать, не всегда серьёзное. Да он и сам виноват, когда просто за неделю два-три раза появлялся на службе. И в это же время генерал-прокурор требовал от сенаторов исполнительности, каждодневного присутствия на заседаниях и работы в департаментах, кроме субботы и воскресенья. Даже отпрашиваться нужно, чтобы отбыть в свои поместья. Такого до Куракина никогда не было.
Конечно, подобного руководителя, который сам не работает, а других заставляет, любить не станут. И я говорил об этом с Александром Борисовичем, чтобы повлиял на брата. Видимо, не получилось. Всё, теперь крайне сложно перестать быть объектом для насмешек. А вот у императора такой подход должен вызывать удовлетворение.
Сам Гаврила Романович Державин считал, что именно благодаря мне Александр Борисович Куракин и держится до сих пор на посту генерал-прокурора. Прозвучал намёк и на то, что было бы неплохо, чтобы третьим человеком в государстве, а генерал-прокурор Сената в чине формально таким и является, был более деятельный служащий. Так понимаю, что и сам Гаврила Романович был бы не против стать таковым, но, увы, не мне же решать. А вот валить Куракиных я не могу, по многим причинам. Хорошо, что открытого предложения не прозвучало, иначе пришлось бы ссориться с Державиным.
Вот же этот Куракин! Чемодан без ручки! И нести сложно, и выкинуть нельзя.
— Поручик, так куда вы меня провожаете? — спросил я, когда мы уже прошли формальный досмотр на посту при въезде в Петербург.
— Я ещё с утра отправил своего человека. Ответ должен прийти скоро, великодушно прошу прощения за такую оплошность моего подчинённого, — отвечал мне Киргинцев.
Пришлось ещё более часа прождать у въездного поста, когда прискакал отправленный ранее в Петербург гвардеец.
— Ваше Превосходительство, вас ожидают в ресторации «Крым», — ошарашил меня новостью поручик.
В моём ресторане… В том заведении, где происходила, так сказать, «воровская сходка»… Нет, нужно унять всякого рода волнение и настроиться на разговор, который обязательно состоится, если меня уже ждут. А вот с кем придётся разговаривать, до конца не понятно. Ранее думал, что я достаточно важная птица, чтобы сам петербургский генерал-губернатор имел со мной разговор. Но будет ли Пётр Пален выбирать ресторан «Крым» для таких вот разговоров о моём участии в криминальных войнах? Не особо верится. Но всё ли я понимаю про будущего главного цареубийцу?
— Буду рад в иной раз услужить вам! — прощался со мной Киргинцев, оставляя у крыльца «Крыма».
Очень странный товарищ этот поручик.
— Следуйте за мной! — на контрасте с Киргинцевым, грубо потребовал некий человек в штатском, между прочим, не представившись.
Но я пошёл, испытывая странные ощущения. Это как входишь в свой дом, а там сплошь чужие люди, и становится крайне неуютно, раздражительно, что они сидят на твоём диване или вовсе возлегают на нём, то пьют из твоей любимой кружки. Вот так и я заходит в свой ресторан, когда там не было ни одного человека из обслуживающего персонала, а сплошь чужие люди.
— Ожидайте, сударь! — строго сказал так и не представившийся человек и покинул меня.
В своём же ресторане я располагался в отдельной комнате, которая предназначалась для ведения переговоров и для использования тем или теми, кто не хочет быть узнанным или потревоженным гостями заведения. Раньше это место мне казалось уютным, сейчас же всё более ненавистным. Нарастало ощущение, что я в тюремной камере.
Прошёл час, другой. Дважды я пытался выйти из комнаты и, если в первую мою попытку остановили вежливо, попросили ещё чуть подождать, то во второй раз уже была грубость. Стоило больших усилий сдержаться и не показать всю никчёмность боевой подготовки моих стражников. Останавливал вопрос: после того, как я набью морду охране, что дальше?
— Ну, же, остолопы, вы что не выпускаете господина Сперанского? Сгною! — услышал я голос за дверью.
Говорили нарочито громко, чтобы я обязательно услышал и разобрал всё сказанное. Начиналась игра.
— Любезный Михаил Михайлович, вы уж не обессудьте. Исполняют все поручения из рук вон плохо. Что ни прикажешь, не поймут и, словно нарочно, исполнят худо. Никоем образом не стремился ограничить вашу свободу. Но был занят, государь нынче смотр устроил, не мог сие увлекательное и нужное государственное дело пропустить, — вошедший человек словно оправдывался передо мной, но в этот раз, в отличие от поручика, у говорящего сочился сок из притворства и лжи. — У нас есть она оплошность, кою я намерен исправить. Представлюсь: Пётр Алексеевич Пален.
Петер Людвиг граф фон дер Пален был среднего роста, среднего телосложения, но вот не среднего ума и хитрости. Не понимаю, почему император не видит этого даже не двуликого Януса, а многоликого Анус… Для меня очевидно, что человек скользкий. Вероятно, на моё мнение о Палене повлиял тот факт, что я знал о его роли в убийстве Павла, и то, как он лгал и государю, и, вероятнее всего, наследнику Александру Павловичу. И никакие оправдания тут не помогут изменить моё отношение. Вряд ли иначе я смогу воспринимать генерал-губернатора.
— Моё имя вам известно, чем обязан, ваше высокопревосходительство? — спросил я, неохотно вставая со стула в приветствии.
