Я взял небольшую паузу. Пусть манера проведения аудиенций Павла Петровича уже вполне известна, и он периодически в конце общения даёт возможность обращаться с просьбой. Вот только, как показывает статистика, далеко не все прошения удовлетворяются.
— Позвольте, Ваше Императорское Величество, господину Крузенштерну совершить кругосветное плавание, возвеличивая ваше великое правление и наше Отечество. И чтобы корабли той эскадры везли людей и припасы для Русско-Американской компании. А РАК частью оплатит эту экспедицию, — сказал я и стал ждать реакции.
— Знаете… — Павел задумался. — После принятия гимна Российской империи вы не получили награды. Поместье это, скорее, за то, как сработали в сенате… Не считайте меня неблагодарным… М-м-м… Денег нет в казне, и о сим вам известно. Работайте и далее на благо, а я оплачу тот корабль, что уже готов для американской компании, и распоряжусь о команде. Жалование сами положите матросам и офицерам. Что касается экспедиции, то проекты её уже есть. Матушка не соизволила дать им ход. Коли частью будет оплачен сей вызов для русского флота, то стоит о том говорить позднее. И будьте осторожны, Михаил Михайлович!
После такого, как для императора, так длинного монолога Павел отвернулся к окну и сделал вид, что более общаться не желает. Как это увидели или почувствовали лакеи, я не понял, но двери открылись, приглашая меня удалиться. Вот такая нынче аудиенция. Можно готовиться месяц, ждать ещё столько же, потом приехать и день бродить вдоль стриженных кустов и скамеек, а потом только десять минут и пообщаться.
Но итог, по сути, положительный. Есть орден, который, между прочим, ещё нужно мне оплатить. Я пока в фаворе, но в каком-то странном и с завуалированным предупреждением об опасности. Но корабль… Есть у РАК теперь большое торговое судно, если император обещал оплатить, то можно ставить и пушки, прикрываясь волей государя. На такой корабль более тридцати орудий не поставить, но и это сила в тех краях, где кораблю работать. Насчёт кругосветного плавания, то ответа от государя не было, но и в этом отношении всё может быть. Сказал же Павел, что готов обсуждать.
*…………*……….*
Петергоф
3 июня 1797 года (Интерлюдия).
Аннушка Лопухина захотела съездить в Петергоф. Вернее сказать, не она сама, а те советчики, которые нашёптывали новой фаворитке модель поведения. И главным манипулятором при дворе временно становился Пётр Васильевич Лопухин, отец Анны. Император тяготился пребыванием в Екатерининском дворце, который ассоциировался с правлением матери, и то и дело проявлял нервозность. Ещё неделя в Царском Селе, и могут случиться не самые лучшие моменты, наступит время великого гнева. На эмоциях императора могут прозвучать такие решения, что Лопухиным, только-только начавшим пользоваться своим шансом, придётся посторониться.
Переезд двора, даже такого относительно скромного, как павловский, это грандиозное событие, при этом требующее немалых средств. Многим, если не всем, не понравилось, что вновь нужно ехать. Но возражать воле государя не стали, даже не обрушились с критикой на Анну Лопухину, страшась попасть в опалу.
Лихо партия Ростопчина смогла совладать с партией императрицы Марии Фёдоровны и Екатерины Ивановны Нелидовой, к которой, к слову, принадлежали старые друзья Павла Петровича, те же Куракины. Оттого и начались разговоры о падении первой волны соратников императора. Новая фаворитка пришлась как нельзя кстати и смогла выбить главное оружие у противников Ростопчина — любовницу императора. Немало в этом помогла и новая фигура на шахматной доске — уже ставший графом Пётр Пален.
Не понравился переезд двора и Суворову, но он постарался подальше заткнуть своё негодование, чуя, что всё становится сильно сложно. С Павлом так нельзя, с ним норов не покажешь. Лёгок император на расправу, немало генералов и иных чинов из армии уже отправили в отставку. Так что, приехав в Царское Село и пробыв там целый день без аудиенции, Александру Васильевичу пришлось пристраиваться к большому поезду и следовать за императором в Петергоф. Мало того, по приезду в эту резиденцию русских императоров, Суворов вновь не был принят государем.
— Ваше Сиятельство, — прервал размышления Суворова его слуга Прошка. — К вам господин требуют.
— Прямо-таки и требуют? Прошка, а звать того требователя как? — спросил Суворов, нервничая от сложившейся ситуации, когда не то что аудиенции не дают, но и практически издеваются.
— Так не представились они, требуют токмо, — Прошка пожал плечами.
— Ну, зови! Что стал, остолоп? — резко сказал Александр Васильевич.
Уже скоро с надменным лицом в комнату, где находился генерал-фельдмаршал и самый прославленный русский полководец, вошёл цирюльник, царский брадобрей Иван Павлович Кутайсов. Бывший то ли турчёнком, подаренным Павлу ещё в детстве, то ли безродным грузином, найденным под Кутаиси, сейчас Кутайсов взлетел очень высоко. Никаких политических устремлений, кроме сытой жизни при утолении непонятно откуда взятого честолюбия — вот, пожалуй, та характеристика, которой можно вкратце одарить Кутайсова. Брадобрея в порядочном обществе, к которому и Суворов себя причислял, не любили. Никаких заслуг у Кутайсова не наблюдалось, кроме того, что именно ему получилось свести Павла Петровича сперва с Нелидовой, а когда император стал охладевать к этой любовнице, то с Лопухиной. И теперь Кутайсов входит с надменным видом в комнату, будто выше в своих делах самого Суворова.
— Чем обязан? — зло спросил Суворов.
— Особо ничем, Александр Васильевич. Так… Шёл к Финскому заливу, да вот думал, может проведать вас, — отвечал Кутайсов, по-хозяйски обходя комнату.
Эмоции Суворова забурлили.
— Вот, Прошка, — в язвительной манере обратился фельдмаршал к своему слуге. — Плохо служишь мне. Нужно справнее бороду брить. Вот господин Кутайсов, бери его в пример. Он тако же из холопов будет, а нынче уже и господин [пересказан известный исторический анекдот начала XIX века].
Кутайсов побледнел, начал что-то мямлить. Было видно, что он силился не оскорбить Суворова. Брадобрей был хитрым человеком и даже в минуты сильного эмоционального возбуждения понимал, что с великим полководцем нельзя ссориться. И так в обществе не признают, а ссору с победителем турок, поляков и персов не простят даже при дворе.
— Я… Пойду… Лакея пришлю… — растерянно сказал Кутайсов и вышел.
— И чего хотел, спрашивается? Чего приходил? — усмехнулся Суворов, ни капли не жалея о своих словах.
А хотел Иван Павлович сказать, что фельдмаршалу назначена аудиенция через полчаса в парке Петергофа. Вот только, понимая настроение Павла и отношение императора к Суворову, Кутайсов решил и сам поглумиться над полководцем. Павел назначил Суворова главным виновником того, что его, государя, военная реформа встречает сопротивление в армии. Александр Васильевич действительно говорил про то, что не буклями нужно воевать, да косами, а умением и оружием.
— Ваше Высокопревосходительство, государь изволили гулять по парку, вскорости подойдёт к Китайской беседке. Там вы с ним и переговорите, — сообщал ливрейный лакей Суворову.
Александр Васильевич провёл ночь в покоях у Финского залива, там, где когда-то проживала будущая императрица Екатерина Алексеевна. Приятное место, если понимать, что тут же, но в соседнем здании, жил и Пётр Великий. Виды были на Финский залив, и с самого утра спать не давал крик чаек.
Казалось, большая честь оказана полководцу, но отчего-то сам фельдмаршал так не считал. Всё говорило о том, что Павел Петрович решил поумерить спесивость военачальника. До императора довели все или почти все слова Суворова, которые касались государя. И пусть Александр Васильевич и старался выражаться двусмысленно, неоднозначно, но и в этих словах опытные царедворцы, такие, как Ростопчин, нашли злой умысел. Святая святых для Павла — военная реформа подверглась критике Суворова. Говорил фельдмаршал о буклях, новом мундире, сокращениях. Делал это лишь кулуарно, но государю доложили. Император был зол, очень зол, и хорошо, что нашлись те, кто сделал всё, чтобы только Александр Васильевич не встретился с Павлом Петровичем во время пика раздражительности государя словами Суворова.
