— Ха-ха-ха-ха-ха, — начал откровенно ухохатываться генерал-майор, стоило ему только выслушать пояснения руководителя эксперимента по поводу их последнего вмешательства. — Всё! Всё, что нажито непосильным трудом, всё же погибло! Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных, куртка замшевая…три…куртки. Да вы истинное зло профессор! — утирая выступившие на глаза слезы, то ли одобрительно, то ли в укор, покачал головой представитель заказчика.

— А вот нечего портить нам эксперимент! Сам виноват! — скрестив руки на груди, слишком уж эмоционально принялся оправдываться представитель ученой братии. — Нет бы, удовлетвориться теми познаниями, что мы ему позволили пронести с собой, да выстраивать свою жизнь с учетом минимального воздействия на окружающую реальность. Ретивое у него взыграло, видите ли! Новым Илоном Маском стать захотел! Лавры киношного Тони Старка покоя не давали! Тьфу! Дилетант!

— Так он ведь, вроде, как раз собирался отойти в сторонку и больше не шатать устои лелеемой вашей командой системы. Разве не этого вы добивались изначально? — с немалым удивлением поинтересовался армеец. — Причем, ваш подопечный решил сойти со сцены именно в тот момент, когда решалась судьба всего, что было достигнуто именно его трудом, его вмешательством. Всё, абсолютно всё, могло откатиться назад, исчезни он, как и планировал!

Нам… стало интересно, — немного потупив взгляд, признался профессор. — Больно уж экземпляр попался изворотливый и умеющий работать с тем, что имеется под рукой. Такие нынче в дефиците. Это вам не дуболомы, которые одним ружьем и гранатой пытаются исправить ход мировой истории. И не доморощенные властители, кои едва ли не по щелчку пальца умудряются выстраивать всепланетарную империю, вопреки логике, законам природы и здравому смыслу. Естественно, выстраивать исключительно в своих фантазиях, пока не начинают сталкиваться с жестокостью реалий. А после возвращения все, как один, плачутся в рубашку, что их никто не понимает, а те же законы физики — продажные девки империализма. Отчего таких, как этот, — ученый кивнул в строну трехмерного изображения капсулы, — через наш институт прошло не более пяти человек. — Вот и решили понаблюдать за ним еще. Благо время позволяет. Месяца три у его тела в запасе еще осталось.

— Дайте угадаю, — расплылся в ехидной улыбке генерал-майор. — Одним из подобных ему был тот самый уникум, что после возвращения в наши мрачные будни смастерил в своём гараже атомную бомбу и впоследствии планировал применить её по прямому назначению?

— Ох, хватит уже это вспоминать! Думаете, нам самим не стало страшно, когда мы узнали такие-то жуткие новости? — пробурчал в ответ еще более «скукожившийся» под иронично-строгим взглядом собеседника ученый. — Но, да мы тоже умеем учиться на ошибках. Потому и потерли ему память обо всех его деяниях за последние девять лет. Пусть начинает всё с самого начала! Нам ведь с вами необходимо понять, каков предел обучаемости сознания всему новому в окружении враждебной среды. Вот это и будем изучать. А то, что его среда обитания уже немного изменилась вследствие его воздействия, это, полагаю, не критично. Потому всё будет в поряд… — договорить он не успел, будучи прерванным одним из лаборантов.

— Профессор! Те инородные архивы, что мы заблокировали в прошлый раз! Они вновь начали свою распаковку! — с явно различимыми нотками паники в голосе прокричал сотрудник лаборатории.

— Не может того быть! Мы же указали ядрам программам смертельную опасность для носителя в случае превышения допустимого объема данных! — аж подскочил со своего кресла руководитель эксперимента.

— Так они и встают теперь на высвободившееся место! — продолжил наводить панику лаборант. — Он позабудет всё, что с ним произошло за последние 9 лет, но взамен получит информацию на столько же лет вперед! Всё! Распаковались, — как-то даже обреченно подвел он итог неутешительного для их коллектива исхода событий.

— Ух-ху-ху-ху-ху-ху! — пуще прежнего принялся даже не смеяться, а ржать военный. — Ну приспособленец, ну чёрт везучий! Или же он изначально догадывался, что вы заблокируете его собственные гипнопрограммы и подготовился к подобному ходу событий пусть хотя бы таким вот образом? Профессор, вы сами решили подтереть его прежнюю память или же вам этот способ возвращения эксперимента на прежние рельсы подсказал кто? А?

Звук скрежета стираемых друг о друга зубов был ему ответом.

Раскрыв глаза, Александр уставился на помаранные временем и наплевательским отношением темные доски деревянного потолка какого-то старого бревенчатого дома, стены которого вдобавок заместо обоев оказались обклеены изнутри пожелтевшими от времени и местами вспухшими от влаги газетами. Но да последнее по нынешним временам было в порядке вещей, так что какой-либо брезгливости не вызывало. Страна лишь 7 лет как вырвалась из оков гражданской войны и, кряхтя от натуги, пыталась восстановиться. Откуда уж при этом у простых людей взяться средствам на обои?

— Так. Стоп. А где это я вообще? — перестав крутить головой по сторонам, вопросил в пространство немало удивленный фактом своего пребывания черт пойми где Геркан. Это уж точно не была его комната в командирском общежитии Мураловских казарм, в которой он проживал, таща службу в 3-ем отдельном танковом полку. Да и на больничную палату, честно говоря, не походило вовсе. А ведь последнее, что он помнил — как полез обслуживать старый английский танк и поскользнулся на его броне. Что, по всей видимости, закончилось его падением и последующей потерей сознания, поскольку он совершенно точно не помнил, как своим ходом уходил куда-нибудь из парка бронетехники. Стало быть, его куда-то перенесли товарищи по оружию. Вот только какого лешего эти самые товарищи принесли его в какую-то старую избу, а, хотя бы, не в ту же казарму? Это был большой вопрос! — Отставить! Какие такие Мураловские казармы? Их ведь давным-давно переименовали в Красногвардейские! Да и квартируют там уже не первый год военные переводчики, а не танкисты. Ох! — схватившись за резко принявшуюся гудеть голову, простонал Александр. — Это что же такое я вчера пил, если позабыл, что сейчас на дворе уже август сорок седьмого! — как раз в этот момент в его сознание хлынула информация из закончивших свою распаковку архивов, отчего краском почувствовал страшнейшую мигрень. — Ё моё! Так я же из будущего прибыл! Это что же получается, мне как-то удалось из 1947 года попасть в 1928-ой? Это что же получается, я могу всё исправить? — неверяще, пробормотал он себе под нос, на какой-то короткий отрезок времени даже позабыв про терзающую его голову боль.

Он еще долго лежал в кровати, переваривая сознанием, как факт своего переноса на 18 лет в прошлое, так и всплывающую, будто из ниоткуда, информацию об ожидающих весь мир потрясениях. Правда, озадачивала его при этом одна странность. Точнее не так. Озадачивало его много чего. Хотя бы то, что он вообще ничего не мог припомнить о себе самом, о собственной судьбе, что ожидала его впереди. Но в данный конкретный момент он задавался несколько иным вопросом. По какой это причине события вплоть до 1 августа 1947 года он помнил, начиная лишь с 1 августа 1938-го, тогда как сведения по более ранним годам были отрывочными, словно взятыми из материалов более позднего времени? Создавалось такое ощущение, будто кто-то неимоверно могущественный просто взял и вырезал из его сознания данные за ближайшие 9 лет, оставив ему лишь те отголоски, что могли попадаться в книгах или же газетах выпущенных после 38-го года. И это было, сколь странно, столь и страшно.

— Боже, прости нас грешных. Ибо не ведаем, что творим, — в конечном итоге принялся креститься Александр, даже не пытаясь при этом сдержать льющиеся из глаз слезы. То были одновременно, и слезы горечи по десяткам миллионов погибших, и слезы радости за предоставленную возможность, и слезы истинно уверовавшего человека, лично получившего подтверждение существования божьего промысла. А на кого еще он мог подумать в этот момент? Кто еще во всем мире обладал возможностью вмешаться в ход истории, дабы исправить всё то, что вскоре натворят его «неразумные дети»? Уж точно не какие-то там ученые из будущего!