— Понимаю лучше, чем ты, Антон. — Катя нахмурилась. — Ребята. Я благодарна Вам, что предупредили нас. Мы с Олежкой не говорили, но вряд ли придём к единому мнению что делать дальше. Сразу скажу — советов давать не надо. Пока, только пока… у меня появилась идея отправить их в центральную школу Братства. Там и психологи есть, и мозгоправы. И, если что, Мастер тоже имеется. Я уже созвонилась с руководством — они не отказали, но предупредили заранее, что с детьми будут общаться особо, пока не поймут что делать дальше. Могли бы обратиться и к Вам, но Вы не психиатры, хоть и врачи, к тому же менталы, а здесь нужны и те и другие «в одном флаконе». Вы, скорее, вырежете опухоль, нежели её вылечите. Разве не так?
— По большому счёту ты права, Кать, — Арина тяжело вздохнула. — Мы и в самом деле скорее хирурги, ну и немного терапевты, если можно определить специализацию воздействия. С детьми работаем крайне редко, когда их к нам приводят или приносят совсем уж… Таких, что одной ногой… Скажу больше. Мы и в мозги к человеку никогда не желали залезать. Попросил раз папа по дружбе — пошли ему навстречу в виде исключения. И только потом, через год, как-то раз, вечером переговорив, сначала начали изучать, что и как надо делать, что бы не навредить, а позже и тренировались стали сами на себе. В смысле, я на Тошке, он на мне. А как иначе? Мы, если знаете, не столь хирурги, которые лечат человека, кромсая его плоть, а те, кто даёт стимул человеческому организму на, скажем так, самовосстановление. Это даже и регенерацией назвать нельзя. Думаете, приходят к нам безнадёжно больные люди и мы, такие, «раз, два, три», щёлкнули пальцами… и те уходят от нас здоровыми? Увы, совсем не так. Мы, например, онкологией на поздних стадиях не занимаемся. Больно и обидно, что не можем помочь, когда всё запущено… На ранних — да, вполне успешные результаты. Так что если сравнивать антибиотики и витамины, мы ближе к витаминам. Что же касается операций на мозге — контактных или бесконтактных, здесь всё намного сложнее. Мы никогда не брались, например, за лечение шизофрении и других болезней, характеризующихся распадом процессов мышления и деформации восприятия. Да и влезать в чужую голову, откровенно скажу, совсем не просто, и… как бы так выразиться поприличнее… скорее, неприятно. Да, именно что неприятно. Ведь сам видишь, точнее, понимаешь, чувствуешь все как положительные, так и отрицательные мысли и эмоции человека. А мысли — это и есть чувства. И всё, что когда-то человек пережил — радость, боль, счастье или печаль — прописывается в памяти, словно на жёстком диске компьютера. Что-то стирается через месяц, что-то через год, а что-то остаётся навсегда. Мы много консультировались с опытнейшими психиатрами и хирургами, которые делают операции на мозге. И стало чуть более понятно, как общаться с разумом другого человека… Что касается стариков и потери памяти и разума, а таких к нам приходит множество в надежде, что сможем им помочь… Увы. Мы не в силах вернуть время вспять. Да, немного сдерживаем наступление деменции, но, повторюсь, лишь на время. Приведу пример. Большинство стариков, кто теряется память или впадают в маразм, напрочь забывают всё, что с ними было не то, что вчера или год назад, а вообще большую часть прожитой жизни. Но что странно — детские воспоминания заполняют все незатронутые болезнью участки мозга, и человек вспоминает такие, вроде незначительные детали, как, например, что был одето на его маме, когда ему самому было три или пять лет. Вот спроси Вас сейчас — помните такое? Уверена — не помните. А старики вспоминают. Почему, кстати, обычно многие так и говорят о больных таким недугом — «впадают в детство». Не от того, что старые люди не могут контролировать даже физиологические особенности организма и, порой, забывают, как держать вилку или ложку в руке. Но вот детские образы — всё ярко и чётко, словно было с ними вчера. Так что мозг — чрезвычайно сложная штука, и врачи о нём, можно сказать, и не знают ничего толком. Это как океан — вроде всё просто и понятно, а знаем о нём… ничего не знаем. Так, совсем чуть-чуть. Так что ты, Катя, абсолютно права. Мы можем удалить все воспоминания о Дмитрие Михайловиче из памяти ребят, затереть, но как они потом будут ощущать себя, когда огромный пласт памяти будет стёрт? Да и наверняка что-то останется в виде ассоциаций. Потянут за ниточку и… Бац, а дальше ничего, провал, пустота. Не возненавидят ли они потом не только нас, но и Вас? Не берусь отрицать такое. Но не по себе становится, если и в самом деле старик их готовит для, скажем так, страшных дел.
— Дочка права, — Сергей Павлович покачал головой. — Кать, ты сама должна понимать, что за подобными людьми система безопасности государства постоянно наблюдает. Их, к счастью, совсем немного, поэтому и существует жёсткий контроль. Конечно же, детей никто не будет отнимать у Вас и куда-то прятать. Имею в виду тюрьмы там, или спецбольницы. Но, случись что неординарное, придут в первую очередь именно к Вам или к Арине с Антоном. Не удивляйтесь. Просто предупреждаю. А если верить доводам детей, а в целом с ними согласен, ознакомившись за последнее время со множеством документов, Романов будет чист со всех сторон. К нему не подкопаться. А кто сможет доказать, что, к примеру, твои дети, Кать, сожгли мозг какому-то министру или руководителю крупного холдинга или банка? Не говоря уже о ДРУГИХ людях. Никто не сможет проследить такую связь, просто НЕТ таких специалистов. Если только, к примеру, мои дети не вывернут наизнанку мозги подозреваемых. А пока Славы — под большим вопросом о благонадёжности государству. Говорю как есть. Так что не стоит тянуть с их отправкой в школу. Да, и приготовьтесь к тому, что, пока всё не утрясётся со сложившейся ситуацией, им будут внедрены радиометки. Со временем их изымут, но пока…
— Даже так? — Катя напоминала рассерженную кошку. — Дед. Ты желаешь, что бы мои дети ходили с какими-то метками? Чипами? Что бы все знали, где они находятся в любое время дня и ночи?
— Катя. — Антон посмотрел женщине прямо в глаза. — А что в этом такого странного или страшного? Мы, например, согласились на внедрение таких опознавателей. Во-первых, это для нашей же безопасности, а, во-вторых, что бы нас не дергали, случись что подозрительного в стране. Ты считаешь, я не прав? И давай уже начистоту. Три дня назад твои дети напоминали скорее озлобленных зверенышей, чем детей своего возраста. Они были готовы вцепиться в любого, кто их «погладит против шерсти». И это в десять лет. А что будет через пару лет? Или когда им исполнится четырнадцать? Они станут вообще неуправляемыми. Да и их самомнение, скажу тебе, просто зашкаливает. Уверен, что их в школе не уважают, а попросту боятся. А всё потому, что они не столь умные, как злые. И причинить боль одноклассникам для них ничего не стоит. Вы, родители, когда последний раз интересовались их делами в школе? Не детей своих спрашивали, а с классным разговаривали один на один? Давно? Думаю, да. Кстати, и классного преподавателя они, скорее всего, уже подмяли под себя настолько, что он их попросту боится. Могу поспорить на любую сумму, что дела обстоят именно так.
Олег с Катей переглянулись, но промолчали. Стало понятно, что слова Антона попали на уже подготовленную почву. Они явно знали, что в школе творится неладное.
— Ладно, ребята. — Катя поднялась из-за стола. — Спасибо, что говорили с нами открыто и честно. Обещаю — сделаю всё возможное, что бы ребята не встретились с Мастером. Кто это такой и на что он способен — однажды видела своими глазами и это оставило в моей памяти неизгладимый след, хотя и прошло с тех пор очень много лет. Более того — сама отдала приказ на выжигание Дара… Сейчас же… страшно даже вспоминать… Ответственность за это решение несу тяжёлой ношей всю жизнь… Антон, коль разговор подошёл к концу, мы пойдём? Скоро заканчиваются занятия в школе — встретим детей. Завтра последниё день учёбы перед Новым годом. Спасибо Вам за всё. Дед, Настя, Вы с нами?
— Да. Пожалуй, не стоит залоупотреблять гостеприимством детей. Давайте немного пройдёмся по улице. Мозги закипели — надо немного отвлечься и успоиться.
