Быстро разведя огонь, налил в старинный чайник воды и поставил греться. Потом вернулся в комнату и, подхватив на руки так и не пришедшую в себя жену, вернулся на кухню и плотно закрыл дверь. Уложив женщину на матрасы, укрыв одеялами, снял с себя шинель — стало тепло, но рассиживаться особо было некогда. Достав из сидора несколько пакетов, метнулся в комнату и вскоре на плите рядом с чайником примостилась маленькая мисочка, в которой офицер стал варить кашу, обильно разбавив воду сгущёнкой.
— Ты живой, — послышался слабый голос из-под вороха одеял.
— Как видишь, милая, живой. Я проездом. Удалось на сутки вырваться. Извини, завтра утром должен буду тебя вновь покинуть. Я гостинцев привёз, да еды. Теперь полегче будет — блокаду сняли. Вскоре с продуктами станет лучше, но тебе уже сейчас питаться надо нормально, так что всё привезённое будет к месту. Только прошу — не стоит подкармливать других — тебе самой не будет столь много.
— Димочка. Ну как же не поделиться? Если бы ты знал, как мне помогали соседи снизу. И Ираклий, светлая ему память, и Ирочка. Если бы не они — я давно бы уже померла. А Ирочка мне и дров приносила и воды. Я ведь сама не в силах к Неве сходить, хоть та и рядом. Туда, может быть, и дошла бы, а вот обратно…
— Ты сказала, Ираклий умер?
— Да. Светлый был человек. Он, когда последний раз ходил за водой, попал под артобстрел. И у него, представляешь, сил и воли хватило только, что бы поднять два бидона на второй этаж. И, увидев дочь, умер у неё на руках. У меня тогда ещё силы были — помогла девочке, схорогили его достойно. А потом с Ирочкой стали жить вместе. Она предлагала у неё, ведь ниже этаж, но я боялась оставить квартиру без присмотра — ты ведь, уходя, оставил всё на мне. Знаю, как тебе всё дорого как память. Поэтому не посмела. И Ирочка перебралась ко мне. Вместе готовим, вместе едим, что получаем по карточкам, да ещё и то, что она получает на работе. Когда удаётся, что — то меняем на продукты. Но, поверь, ничего из твоих вещей не посмела взять.
— А где Ирина работает?
— Медсестрой в госпитале. Здесь, неподалёку. Если бы не её золотое сердце, я б тебя не дождалась.
— Лада ты моя. Ну почему ты не могла сжечь этот чёртов паркет? Его вон, сколько в квартире. А шкафы? А стулья со столом? Нет. Надо было волочиться куда-то и на себе нести ветки. Не понимаю тебя. Просто не понимаю.
— НЕ могла я лишить тебя радости и памяти. Просто не могла. Вот если бы кто другой позарился — умерла бы, но не позволила никому. Это твой дом. Твоя жизнь и твоя память об ушедшем. Не дворец, но и не комнатёнка какая. Так что не ругай верного пса, что оставил на охране своих сокровищ.
— Ты удивительная женщина, — полковник опустился на колени рядом с лежащей женщиной и поцеловал её руки. Потом снял с печки горячую миску. — Давай так — немного, но тебе надо проглотить хотя бы две-три ложки горячего. Потом чаю горячего сделаю. Именно настоящего чая, не свекольного и не морковного. Знаю, что ты соскучилась, но тебе в таком состоянии надо есть чаще, по чуть-чуть. Давай, милая, открывай ротик. За маму… за папу… а это за меня…
Через час женщина чуть порозовела, а на щеках появился румянец. Совсем не такой, как у здоровых людей, но офицер и этому был рад. Женщина, было, потянулась за остывшей кашей, но её тонкая рука тот час была перехвачена.
— Нельзя тебе больше, ладушка моя. Надо подождать хотя бы ещё несколько часов. Хочу, что бы ты была жива, а не умерла от заворота кишок. Прости, но это только для твоего здоровья. Кто из нас медик? Ты же сама понимаешь всё лучше меня.
— Всё я понимаю, но каша такая необыкновенно вкусная. Кажется, что я в своей жизни ничего вкуснее и не ела. Спасибо тебе, дорогой. Я тогда посплю немного, хорошо?
— Поспи, родная. Поспи. Тебе это надо. А я рядом посижу. Соскучился очень. Ведь столько лет не видел тебя, не слышал твоего голоса…
Женщина почти сразу уснула, а хозяин прошёл по квартире, прикасаясь руками к столу, к старинным фотографиям, к картинам, словно давая им понять, что их не забыли. Что вскоре хозяин вернётся окончательно и всё будет точно так, как и несколько десятилетий ранее. Он сел за стол и откинулся в кожаном кресле, закрыв глаза.
Жизнь продолжалась несмотря ни на что, правда теперь, кроме основной цели, появилась дополнительная, которая, на данный момент, стала на первое место — любыми путями надо сохранить жизнь его любимой женщины. Любыми!!! Всё остальное потом. Время терпит…
Его размышления прервал скрежет замков входной двери. Выйдя из комнаты, лицом к лицу столкнулся с тоненькой невысокой женщиной.
— Ира?
— Дядя Дима? Дмитрий Михайлович? — женщина, которой на самом деле было максимум лет двадцать, увидев мужчину, сделала шаг навстречу и обмякла, прижатая к груди офицера. Тот, обняв тоненькое тельце, гладил девчушку по стипине, успокаивая её. Та не плакала, лишь всклипывала, всё прижимаясь и прижимаясь к жёсткой шинели.
— Ну всё, малышка. Всё, моя хорошая. Кушать хочешь?
Кверху поднялись два зелёных глаза, которые на исхудавшем лице выглядели в половину головы.
— Дядь Дима. Ты смешной. Задал вопрос, на который нужно отвечать?
— Пойдём тогда на кухню. Моя половинка там спит. Я печку растопил, так что на кухне и тепло и тебе быстро что-нибудь сделаю. Подожди… А ты сегодня вообще ела хоть что-нибудь? Только честно?
— Днём, в госпитале, суп. Нас подкармливает главврач. Забоится, словно о своих детях. Мы поначалу отказывались, мол, раненым более нужно, но тот чуть не криком кричал — требовал есть, потому что, если у нас сил не будет, какие мы медсёстры, какие медики? Мы поначалу отказывались, но тогда и сам Григорий Александрович поставил условие — мол, если мы будем продолжать отказываться, то к нам присоединится и он. Вместе со всеми врачами. И гибель бойцов будет на нашей совести. Вот так…
— Он у Вас правильный человек. Молодец, нечего сказать.
— Он такой.
На кухне полковник предложил или что-то сварить новое или разогреть содержимое миски, что была сварена.
— Сьешь всё? — спросил мужчина, показывая миску.
— Да Вы что? Это нам на даоих на пару раз, — девушка через силу улыбнулась. — Да и нельзя сразу много. А Наташа уже поела?
— Три ложки, потом отнял, — мужчина скривился. — Если б ты знала чего мне это стоило… Чуть ли не силой отнимал еду у жены. Страшно думать об этом, не то, что сказать. Ладно, милая. Давай так. Я разогрею всё что есть, а ты скушаешь сколько посчитаешь нужным. Ты же медик, должна понимать.
Зачерпнув первую ложку, девушка поднесла ко рту и, положив в рот содержимое, замерла.
— Господи. Как же вкусно, — у неё по щекам стали скатываться слёзы. — Кажется, я и забыть забыла, что на свете существует такая вкуснятина.
— Чуть ли не слово в слово ты повторила слова моей жены. — Мужчина сглотнул, давя в себе спазм. — Кушай, малышка. Потом поговорим.
Девушка съела ещё пару ложек и решительно отставила миску в сторону.
— Нельзя больше. Кажется, что проглотила бы всё одним махом, но никак нельзя. Может Наташу разбудим?
— Она съела три ложки около… трёх часов назад. Не рано?
— Рановато. Пусть ещё хотя бы час-два пройдёт.
— Умница. Тогда у меня пара вопросов. Воды, как понимаю, только один бидон?
— Да. У нас другой ёмкости нет. Вожу на санках с Невы раз в неделю. А больше и не надо — чай попить, да иногда, когда повезёт, суп горовый из концентрата сварить.
— А дрова?
— Сейчас стало полегче. Развозят военные по домам, правда, не так часто. Если успел — на неделю хватает. Зимой было очень плохо — все мои книги спалили. Я ведь теперь с Наташей вместе. Дядь Дима, ты меня не прогонишь? — девушка подняла грустные глаза на мужчину.
— Конечно нет, дурёха. Как могла вообще о таком спросить? Да я тебе по гроб обязан, что помогаешь моей жене. Если бы не ты… Сожалею, что твой папа…
— Спасибо, — девушка опустила глаза. — Мама ещё год назад умерла. Тогда было вообще страшно. Но Наташа делилась продуктами с нами. С папой и со мной. А когда папа… Простите. Не могу говорить. Я ведь теперь одна-одинёшенька на всём белом свете. И никому не нужна.
