Новиков находился в войсках, замененный в Москве Головановым[69]. Мотаясь из армии в армию, главный маршал авиации пытался хоть как-то координировать на межфронтовом уровне не слишком развитую систему управления советских ВВС. Если на фронт приходилось по две воздушные армии, то между собой они еще могли кое-как спланировать совместные операции. Но с армиями фронта «через один» севернее или южнее они зачастую уже не имели никакого взаимодействия и иногда не были даже в курсе, чем те конкретно занимаются в настоящий момент.

К концу третьей недели сентября Новиков добрался до Ленинградского фронта, отчаянно рвущегося вперед по самой кромке Балтийского побережья. Это был фронт с традициями и историей, с тельниками под бушлатами пехотинцев и боевым кличем атакующей морской пехоты. Фронт, где мало-мальски прослужившие солдаты по звуку могут отличить морские пушки, бьющие с воды, от тех же пушек, установленных на бронепоездах, – слишком уж по-особому расходится звук над водной поверхностью.

Балтика встретила главмаршала проливным дождем, и штабной Ли-2 едва не разбился, заскользив при посадке на мокрой полосе. Штаб 13-й воздушной армии располагался в нескольких километрах от крупного аэродрома, где базировались сразу четыре полка и несколько отдельных эскадрилий армейского подчинения.

С рукой, прижатой к промокшей фуражке, к самолету подбежал полковник в плащ-палатке.

– Товарищ главный маршал авиации…

– Брось-брось, – отмахнулся Новиков. – Быстро куда-нибудь.

Они пробежали несколько десятков метров по кипящим от падающей воды лужам. Навстречу, взвизгнув, подрулил «хорьх», бешено мотающий дворниками по ветровому стеклу. Главмаршал с полковником запрыгнули внутрь, и дверца машины сразу отгородила их от бушующей снаружи непогоды.

– Ну что, как обстановка? – спросил Новиков, стряхивая с колен тяжелые капли.

– Плохая обстановка, товарищ главный маршал…

– Можно Александр Саныч.

– Так точно. Тяжелые бои в течение всей последней недели, несем очень серьезные потери. Слава богу, что погода сегодня такая, хоть передышка ребятам будет.

Новиков посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Полковник, доложитесь и объясните, что за ерунду вы несете, извиняюсь за выражение?

– Полковник Кремзер, замначальника штаба тринадцатой воздушной армии. Очень тяжелая обстановка в воздухе со второго дня наступления, Александр Саныч, командарм вам сам доложит. Но такого я не видел, пожалуй, с сорок третьего. Сплошной клубок в небе, немцы озверели совсем.

Машину резко тряхнуло, и Новикова ударило о боковое стекло.

– Поосторожней, герой, не картошку везешь, – буркнул маршал с неудовольствием.

– Виноват, – не оборачиваясь, ответил шофер, наклонившийся к стеклу так, что чуть не утыкался в него носом. Дождь усилился до такой степени, что разглядеть что-либо за сплошной пеленой воды было сложно.

– М-да… Вовремя сели, – заметил Новиков.

Полковник кивнул, полностью соглашаясь. Если бы главмаршал гробанулся при посадке, можно было бы сразу стреляться.

В штабе воздушной армии, куда они доехали минут через пятнадцать (ненамного быстрее, чем если бы шли пешком в хорошую погоду), их встретили растопленным камином, коньяком, горячим ужином и прочими редкими радостями прифронтового комфорта, доступного генералам.

Доклад командарма, запоздавший уже на два дня из-за невозможности догнать Новикова в его перелетах с аэродрома на аэродром, был тяжелым. Тринадцатая воздушная армия дралась с полным напряжением сил и действительно несла тяжелые потери. К удивлению маршала, немцы ввели здесь в бой значительные силы истребительной авиации, которых у них, как считалось, уже не должно было быть. Противник дрался с ожесточением, которого фронт давно не встречал в своих операциях.

– Непрерывные воздушные бои на всем протяжении нашей оперативной зоны, – говорил командующий армией Рыбальченко, кусая себя за ус. – Штурмовые и бомбардировочные группы и эскадрильи атакуются непрерывно, мы вынуждены задействовать львиную долю истребителей на их прикрытие. Некоторые истребительные полки сведены за неделю к трети списочного состава, в штурмовых полках положение немногим лучше. Насыщенность германских позиций зенитными средствами просто невероятная.

Он постучал по карте карандашом:

– Вот здесь и здесь у них находятся крупные аэродромы. «Яки» с «илами» штурмуют их каждый день, но по четверти машин за вылет там и остается. Еще неделя, и я вынужден буду прекратить активные действия большинства авиадивизий. А ваш приказ, Александр Александрович, о выделении из состава истребительных авиадивизий по две эскадрильи летчиков я выполнить до конца не смог.

Генерал-лейтенант прямо посмотрел в лицо Новикову[70]. Тот был мрачнее ночи за окном.

– Я докладывал командующему фронтом неоднократно, но никаких мер не предпринимается, – продолжил командарм, слегка повысив тон. – Такое положение недопустимо! Мало того что армия не получала новых машин и летчиков в течение почти месяца интенсивнейших боев, так еще мы должны выделять летчиков в распоряжение Главупра без всяких объяснений! Я не знаю, чем вызван этот приказ, но как его выполнить, просто не представляю. Летчики падают от усталости или падают мертвыми. Мы сумели собрать пять сводных эскадрилий, оставив машины в их старых полках, но это еще более обескровливает армию. Еще неделя таких боев – и всё. Я закончил.

Новиков мрачно молчал. Рыбальченко молчал тоже, поскольку считал, что сказал уже достаточно для немедленного снятия с должности.

– Я не буду отчитываться перед вами о причинах и целях своих распоряжений, – наконец произнес маршал. – Но могу заверить вас, что это не моя прихоть и не глупость. Приказ этот был отдан именно в такое время, в какое диктовала обстановка. Я, конечно, виноват в том, что оторвался от центрального управления, а Александр Евгеньевич не сумел донести до меня тяжесть сложившейся обстановки, но такого я тоже не ожидал… – Он немного подумал и подытожил: – Выполнение приказа о выделении эскадрилий разрешаю отложить.

Командарм явственно перевел дух.

– Ну не ругайся, не ругайся, – сказал Новиков. – Кто ж знал? Такое сейчас только на третьем Белорусском. Ладно, две истребительные авиадивизии получишь завтра же, еще одной попрошу Науменко[71] поделиться, у него сейчас тихо. Активных действий не прекращать! Балтийцы помогают тебе?

– Помогают, так точно.

– Вот и хорошо. Пусть возьмут на себя всю кромку берега, на весь радиус, чтобы тебе о ней думать вообще не приходилось. Я завтра буду в Кронштадте, поговорю с Самохиным – уверен, что он не откажет. Еще чего?

– Людей в полки.

– Будут. Из ленинградских запасных полков получишь. И технику россыпью завтра же начнут перегонять. Доволен?

– Доволен, Александр Александрович. Сердце болит, какие потери…

– Отвык уже…

– Да, отвык. Не сорок второй ведь на дворе и не сорок первый. Пластают нас, как повар свинью…

– Ладно, это временно, я надеюсь. Вот ведь южные соседи твои тоже подрались будь здоров, а теперь ходят как по Невскому.

– Угу…

– Ну-у! Ты, Семен Дмитрич, я вижу, совсем загрустил. Давай лучше выпьем с тобой, чтоб они все сдохли, и у меня на душе спокойнее будет.

Новиков улетел на следующий день, после того как поговорил по спецсвязи с Москвой, Ленинградом и штабом 15-й воздушной армии. Спокойнее на душе у него так и не стало, слишком уж серьезными были возникшие у 13-й воздушной осложнения. Не то чтобы с ними нельзя было справиться совместными усилиями нескольких фронтов, но больше всего Новикова тревожила мысль о том, что он не понимает, где немцы сумели найти авиационное топливо для таких интенсивных боев. Разведке об этом ничего не было известно, а все попытки выявить маршруты движения колонн заправщиков по прифронтовым дорогам наталкивались на решительное противодействие.