Мой идиллический родной город Балдуинштайн на плавно текущей реке Лан, каким он выглядел в моем детстве
Я очень хорошо знал почти все дома в деревне и почти всех ее обитателей. Мои мама и папа окружали нас, троих мальчиков, всей своей любовью и вниманием. Все, что они хотели – это уберечь нас от любых невзгод. Мы с двумя братьями росли в уверенности, что мама с папой будут всегда рядом несмотря ни на что и дадут нам в жизни хороший старт. Итак, будучи маленьким ребенком, я повсюду вокруг себя ощущал любовь и защиту.
Моя семья жила в собственном доме, но отличалась строгой бережливостью; мы рано усвоили, что каждый вложенный пенни должен давать двойную прибыль. Одним из ярких событий года были семейные поездки в Кобленц, где мы позволяли себе заняться поиском выгодных предложений и поучаствовать в распродажах.
«Дети, надевайте пальто, поехали!»
Мамин голос подавал сигнал к старту. Шесть худеньких мальчишеских ножек сбегали с холма на нашей улице, перепрыгивали железнодорожные пути, миновали вывеску с черными буквами, на которой было написано название нашей деревни Балдуинштайн, а затем, после возбужденного и нетерпеливого ожидания, поднимались по высоким ступенькам в вагон поезда. Локомотив тянул свои вагоны прямо вдоль реки Лан. Из окошек мы наблюдали проплывающие с обеих сторон высокие берега, поросшие деревьями, немногочисленные дома маленьких деревень и железнодорожные станции в речной долине.
Поезд еще не успевал доехать до окраин Бад-Эмса, а я уже бросался к окну и прижимался к стеклу своим курносым носом. Взволнованный и совершенно завороженный, я смотрел в окно. С каждой поездкой напряжение внутри меня росло с новой силой. Вот-вот должен был показаться город, который начинался огромным белым зданием высотой в три этажа, с полутора сотнями зарешеченных окон, с угловой черепичной крышей, увенчанной несколькими остроконечными башенками, – все это было для меня воплощением гармонии и величия. Меня каждый раз охватывало необъяснимое и неотвратимое очарование. Я чувствовал живое дыхание далекой интуиции.
Даже ребенком я любил бывать на улице, на природе, на широком просторе. Я подолгу играл со своими друзьями, бродил по диким окрестным лесам и лугам. Эту идиллию омрачала необходимость ежедневно ходить в школу, к которой я не испытывал особого интереса. Это c потрясающей предсказуемостью выводило из себя моего отца, который желал мне лучшего будущего. Наш семейный дом отец построил почти в одиночку, своими руками; по ночам он трудился в железнодорожной компании, а днем подрабатывал мастером-портным. Жизнь научила его, что без упорного труда и самоотдачи ничего не добьешься. Таким образом, глубокий и постоянный конфликт моего детства уже был запрограммирован во мне. Когда я возвращался домой из школы, соседские мальчишки гоняли мяч перед нашей столовой и кричали: «Лота, выходи, айда играть в футбол!»
Тогда ничто не могло меня удержать; я ерзал и хотел гулять. И правда: кто, оказавшись перед таким соблазном, захочет сидеть дома и делать уроки? Тогда отец терял всякое терпение и высказывал все опасения за мое будущее; его увещевания всегда заканчивались стандартной фразой: «Если ты не будешь стараться усерднее, то тебе придется работать на стройке, махать лопатой и мотыгой».
Разве это не адская угроза для беззаботного мальчика?
Нередко после таких мрачных пророчеств я убегал, чтобы поразмыслить где-нибудь об угрожающем будущем, которое, казалось, отбрасывало на меня свою темную тень. Однажды днем, сидя на балконе нашего дома, я позволил себе погрузиться в эти тяжелые мысли. Внутри меня становилось все тише и тише, и внезапно я ощутил, как растворяются границы моего маленького и худого мальчишеского тела. Мне казалось, будто я становлюсь бесконечным и всепроникающим, сливаясь с холмами и небесами наверху в единую сущность. Все окружающее, казалось, было окутано ослепительным светом, и я почувствовал, как изнутри поднимаются слова: «Тебе не о чем беспокоиться, потому что у тебя будет совершенно особое призвание и ты совершишь великие дела, которых сегодня даже не существует». Я услышал это не так, как обычно слышал голоса людей, говорящих со мной; нет, это была абсолютно чистая мысль, которая возникла глубоко внутри и без какого-либо участия с моей стороны. При этом она полностью отличалась от любых мыслей, какие обычно проносились в моей голове. Я слушал этот внутренний голос, как будто кто-то делился со мной чем-то нежным, тихим и в то же время безошибочно узнаваемым. Слившись воедино с бесконечным чувством освобождения, которое пришло вместе с этим, я ощутил глубокое спокойствие и защищенность в бесконечном пространстве.
В другой раз я сбежал от такой громогласной воспитательной тирады отца в родительскую спальню и в отчаянии подошел к трехстворчатому зеркалу. Там стоял восьмилетний мальчик в шортах, с худыми ногами, светлым ежиком волос и несколько мечтательными и печальными голубыми глазами. Совершенно неожиданно, точно так же как в прошлый раз, из глубины меня донесся знакомый голос: «Ты будешь королем в еще неизвестном королевстве». Меня навсегда успокоили глубокая нежность и непоколебимая сила этих слов, а также мое детское доверие к ним.
Это внутреннее чувство безопасности было частью меня с самого раннего детства. Всякий раз, когда друзья и родственники с любовью спрашивали: «Эй, Лота, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» – из глубин сознания приходил ответ: «Я стану кем-то, кого пока не существует…»
Вместе с этими словами, которые казались приятными и правдивыми, возникала ясная, мягкая уверенность.
Отец часто бывал недоволен, и не только из-за того, что у меня недоставало энтузиазма по отношению к школьным занятиям. Время от времени он получал записки от директора, потому что я не хотел учить уроки или проказничал. В те дни наши контакты с внешним миром ограничивались ежедневной газетой и деревянным радиоприемником, какие можно было найти почти в каждом доме, – с тремя большими регуляторами и круглым динамиком, обтянутым тканью. Помимо этого ничего не происходило, и потому путь нам обычно прокладывали наша собственная бурлящая энергия и изрядная доля неиспользованного творческого потенциала. Мишенями для розыгрышей и заговоров, которых мы придумывали великое множество, становились не только школьные учителя.
«Лота, ты в деле?»
Мой друг Иоахим, ухмыляясь, что-то прошептал мне на ухо. Ух ты, звучало ли что-нибудь так заманчиво! Сказано – сделано. Мы достали длинную нитку из маминой корзинки для шитья, канцелярскую кнопку и немного канифоли – и выбрали себе жертву. Лунной ночью мы выскользнули на улицу и тихонько прокрались к дому нашего классного руководителя.
Из спальни супругов, пребывавших в полном неведении, доносился громкий храп – явный признак того, что можно действовать. Я намотал нитку на кнопку и завязал тугой двойной узел, в то время как мой желудок совершал кульбиты, а ноги дрожали от возбуждения. Я быстро вдавил кнопку в оконную замазку – таким образом (это было важно), чтобы металлический кончик касался стекла. А потом мы умчались так быстро, как только могли.
Еще один из нас, маленьких негодяев, стоял на безопасном расстоянии в пять метров. Он превратил невинную нитку в жутко звучащую скрипичную струну, покрыв ее канифолью, которая при глухих колебаниях оконного стекла издавала громкий звук, леденящий кровь.
Рассеянные на лужайке перед домом нашего учителя, несколько из нас, маленьких дьяволят, стояли на страже и слушали. Наконец раздался испуганный голос его жены: «Гюнтер, у нас дома кто-то что-то пилит! О боже, это грабители! Нам включить свет или, может быть, нет?»
Мы, маленькие хулиганы, а ведь мы были ими, держались за животы, чтобы унять смех, и продолжали пилить.
«Не включай свет, Элли, я устрою им сюрприз!» Внезапно входная дверь открылась, и на пороге предстал учитель собственной персоной, в широкополом ночном колпаке и белой ночной рубашке, мерцающей в лунном свете, – а мы, мальчишки, в невыразимом ужасе разбежались во все стороны. За одним из нас учитель бежал более полутора километров, пока наконец не сдался: пыхтя и отдуваясь, он остановился и позволил перепуганному и дрожащему мальчику скрыться.