– Много воевал? – сменила тему Колцуна.

– Ага. В Мюръ, Бревалле-Нойде, Блаширхе, Оскир. Все эти битвы прошел. Бились мы так: самые храбрые и умелые стояли в первом ряду, потом – по убыванию и храбрости и, знаешь, умелости. Всего пять рядов пехоты.

– А ты в каком ряду стоял?

– Бестактный вопрос.

– В пятом?

– Да.

Барриор еще больше помрачнел и, к удовольствию Ноктича, с удвоенным энтузиазмом налег на вино. Со стороны помоста зазвучала скрипка. Мелодия кружилась в неспешном ритме опадающих листьев и парящих черных птиц, словно вырезанных ножницами на гладкой ткани неба; каждая нота как темное откровение.

– Хорошая песня. Мы с братишкой Люцем частенько под нее выпивали. За этим самым столом. Пили, как сволочи, бывало, – сказал Барриор, проводя пальцами по вырезанным на столе двум буквам.

– Ты поэтому этот стол выбрал?

– Пили, как сволочи, – подтвердил он и, видимо, решил, что на сегодня с него хватит.

Колцуна едва успела убрать миску с остатками гульгуляша, когда на это место шлепнулось лицо великого воина Барриора Бассорба.

***

Несмотря на все смехотворное франтовство наемников было в них что-то отталкивающее, что-то болезненно чужеродное. Улыбки как зияющие раны, в дыхании чудятся нотки падали.

Чигара, по приказу отца взявший на себя обязанности кастеляна, выделил дружинникам комнаты в северном крыле особняка, потом проводил их в общую трапезную. Вечерело, поэтому слуги подали холодные остатки обеда – Вокил никогда особо не заботились об изысканности блюд или грамотной сервировке, оставив эти глупости выскочкам Дуло. Их пища была проста и безыскусна.

На стенах Трапезной, словно напоминание о не знающей промаха руке дарителя, висели черные медвежьи шкуры и желтые оленьи черепа. Кроме них единственным украшением была картина с всадником на боевом туре. Великанских размеров зверь, как и его наездник, был облачен в бронзовые латы. Лак, покрывавший картину, шелушился от старости и походил на крокодилью кожу.

У всадника не было правой стопы. Кроваво-красная шпора, которой он подгонял зверя, была надета на культю.

– Экое кошмарное чудовище! – сказал тот, кого называли Удивительно. На его уродливом, покрытом оспинами лице сияли небесным светом нежные глаза, в окружении пушистых, как у девицы, ресниц.

Чигара посмотрел на Удивительно с презрением. Конечно, как же, этот наемник, как и остальные, трусливо прятал свой мнимый недостаток за другим уродством – неестественной, павлиньей вычурностью. До обеда он скрывал свое лицо под полумаской из меди и золота, изукрашеной травлеными кислотой узорами и драгоценными камнями; снизу нее, прикрывая нос и губы и шею, висела кольчужная вуаль. Какой позор.

– Сила лордов Вокил, – сказал Чигара, кладя на стол свою культю, – в преодолении рамок, навязанных нам природой.

– Лод, – вмешался усатый, тот, кого звали Золотым Сердцем. – Он не хотел обидеть ни вас, ни, конечно, великий клан Вокил. Его замечание относилось, конечно же, к этому эээ…. этому большому быку на катине.

– Сила и упрямство боевых туров древности, – продолжал Чигара, не отрывая взгляда от Удивительно, – заключена и в нашей крови. Если вы это имели в виду под чудовщиностью, то да, мы – чудовищны, ибо остаемся храбрыми воинами с любыми, самыми разрушительными увечьями, и Близнецы одаряют нас ими только ради того, чтобы мы могли возвеличить в битве свою и их славу.

И Чигара замолчал, ожидая, когда и эхо и смысл его речей дойдут до этих клоунов. К его ужасу, Удивительно только подмигнул ему небесно-синим глазом и снова принялся за холодный гульгуляш. Остальные и вовсе оставили его слова без внимания. Чигара с горечью подумал, что сразу должен был бросить женолюду вызов, но сейчас момент упущен. Сейчас это будет позором и ребячеством, смехотворной выходкой обиженного мальчишки.

– Так-так-так, молодой лорд, – раздался слабый голос и все разом повернулись к двери; даже самый чуткий из них не услышал шагов постороннего.

В трапезную вошла низенькая благообразная старушка: в теплой шали на согнутых возрастом плечах и склоненной голове, в длинной, до пола, накидке; в руке трость из отполированного черного дерева. В помещении, посвященном мужчинам, победам и мрачной славе Вокил, она выглядела, как воробей, залетевший случайно в медвежью берлогу, и чуть не врезавшийся в ее хозяина.

– Так-так-так, молодой лорд, – повторила она и засеменила к столу. – Где ваши манеры? Разве так принято встречать дорогих гостей? Разве этому я вас учила? Я не стану говорить ни слова о еде, ни слова о сервировке стола. Но хотя бы потрудились зажечь свечи! В такой темноте и ложку мимо рта пронести можно.

Наемники, не чуждые галантности, начали было вставать, но старушка остановила их взмахом трости.

– Не утруждайтесь, господа, а то потом стыда не оберетесь, хе-хе. Я всего лишь служанка. Нянька семьи Вокил вот уже… сколько лет? Пятьдесят? Шестьдесят?

Чигара жутко покраснел, вмиг оказался около старой няни, взял ее за руку и почтительно, но непреклонно начал подталкивать обратно к двери. Старушка, кажется, потерялась в воспоминаниях.

– Пятьдесят? Шестьдесят? Больше? Чигара, ты выпил горячего молока на ночь?

Чигара мучительно ждал взрыва издевательского хохота, но за спиной стояло гробовое молчание.

– Идем, идем, – пробормотал он. – Я провожу тебя.

– И пусть не твердят тебе, что тебя вскормила росомаха! – вдруг звонко крикнула няня и воинственно потрясла тростью в воздухе, ее мысли потекли по новому руслу. – Что за чушь! Я сама нашла тебе кормилицу! Первоклассное женское молоко!

Чигара, сгорая от стыда, наконец вывел старушку из трапезной. Наемники молча переглянулись. Удивительно поскреб изъеденную оспой щеку, смущенно кашлянул, но ничего не сказал.

Сгустившуюся тишину нарушил легкий перезвон колокольчиков. Казалось бы, пора уже к этому привыкнуть, но ведь Боль, которому они принадлежали, сидел неподвижно.

– Это не я, – сказал Боль, а колокольчики на его одежде гремели все громче, один за другим, трепетали и гремели, пока вся трапезная не наполнилась их суматошным звоном.

Потом, все разом, они затихли, кроме одного, который еще истошно звенел, как слепой пономарь, который и не догадывается, что его город уже сгорел дотла и звонить больше незачем. Боль оторвал этот колокольчик от своей одежды и бросил его на пол, как заразное насекомое; тот звякнул еще пару раз и затих.

– Город колдунов, я вам говорил, – сказал Плечо. Он единственный не расстался с оружием даже в трапезной, и теперь деловито протирал тряпкой металлические части штурмбалета – Всегда ведь говорил.

***

После того, как они растолкали Барриора и вышли из таверны, Ноктич, как запойный пьяница, не пожелал на этом завершать свой сегодняшний эмоциональный загул. Он потребовал отвести его на кладбище. Об этом договора не было, но, к удивлению Колцуны, мечник поддержал гуля.