Нортроп желал обладать богатством и властью куда большими, чем его предки. И, надо сказать, он добился этого в значительной мере благодаря тем самым трудностям, что сломили многих в годы Гражданской войны.

Именно тогда Анна впервые встретилась с энергичным и решительным мистером Вандерхофом. Их познакомили на одном из благотворительных балов для раненых солдат армии юнионистов. Через несколько дней после того, как Нортроп впервые побывал у нее в доме, Анне уже казалось, что она влюблена в этого человека. Во время нескольких встреч под строгим присмотром, старших молодая девушка была им очарована.

В то замечательное время она и представить себе не могла, что недолгие дни ухаживания окажутся последними по-настоящему счастливыми днями, память о которых сохранилась в ее душе.

Если, конечно, не считать рождения дочери. Анна была очень счастлива, когда на свет появилась Оливия. Счастлива, что у нее теперь есть кто-то, кому она может дарить свою любовь и кто будет платить ей тем же. Но даже эту радость Нортроп попытался отравить. Он настоял, чтобы за младенцем ухаживала няня, потом, когда девочка подросла, гувернантка, и, наконец, отправил ее из дома закончить школьное образование в закрытом пансионе.

Как хотелось теперь Анне, чтобы Оливия прожила более полную, насыщенную жизнь! Она хотела, чтобы Оливия любила и была любима человеком, за которого выйдет замуж, чтобы дочь и ее муж прожили жизнь дружно и были преданы друг другу, как когда-то родители самой Анны. Когда-то она надеялась, что они с Нортропом будут жить так же!

Анна поплотнее завернулась в накидку, внезапно почувствовав, что холодный ветер пробирает сквозь шерстяную ткань до самых костей. Ей вспомнилось желтое платье, завернутое в тонкую бумагу и спрятанное в коробке под кроватью. Казалось, оно символизирует все, что приключилось с ее браком, все неприятности супружества да и самой жизни! Любым способом ей необходимо защитить Оливию от такого же будущего, от такого же несчастья.

Как это часто случалось в последнее время, Оливия стояла у окна своей спальни на третьем этаже. По 72-й улице в направлении Мэдисон-авеню двигалась почтовая карета.

Мэдисон-авеню… Там живет Ремингтон.

«Я никогда не лгал, говоря, что люблю тебя…»

Но он лгал. Лгал!

«Я не собираюсь сдаваться. То, что есть между нами, нельзя просто так потерять…»

Только между ними ничего не было. Не осталось. Она собирается стать женой Спенсера Ламберта, покинуть Америку и жить в Англии, где все будет совершенно по-другому, и она обо всем сможет забыть.

Оливия почувствовала, как ее охватывает легкая дрожь при одном воспоминании о губах Ремингтона, касающихся ее груди. Оно ожило, словно возражение в ее молчаливом споре с собой. По низу живота и где-то глубоко внутри разлилось мучительное тепло, страстное желание ощутить его прикосновения, поцелуи, гладящие ее руки.

– Будь ты проклят, Ремингтон! – прошептала Либби, не в силах сдержать слезы. Она ненавидела его за то, что он живет в ее воспоминаниях и все еще заставляет ее плакать. Насколько лучше ей было, когда все внутри словно оцепенело и застыло, лишенное способности ощущать. То, что она переживала сейчас, стало настоящей медленной пыткой. И Оливия ненавидела Ремингтона за это.

«Попроси отца показать тебе мою телеграмму…»

Она зажала уши руками и зажмурилась.

– Оставь меня в покое. Пожалуйста, просто оставь меня в покое!

Но он не исчезал, оставался в памяти и в сердце. «Я никогда не лгал, говоря, что люблю тебя…»

Она услышала, как щелкнул замок ее двери, но не обратила на это никакого внимания. Ей не хотелось никого видеть. Она устала от поздравлений, ей надоело выслушивать, как же ей повезло. Не желала Оливия видеть и своего суженого.

– Оливия? – Дверь распахнулась. – Оливия?

Девушка оторвала ладони от лица и повернулась на голос матери.

– Можно мне войти, дорогая?

Оливия сдержала вздох и кивнула.

– Конечно, мама.

Анна закрыла за собой дверь, прошла через комнату, встала рядом с дочерью и взяла ее за руку.

– Посиди рядом со мной недолго, ладно? Мне кажется, нам надо поговорить.

– Ох, мама…

– Пожалуйста, дорогая.

Оливия позволила матери подвести себя к диванчику и креслам, стоящим в противоположном углу спальни возле камина. Мать и дочь сели рядом.

Светло-голубые глаза Анны внимательно и долго изучали лицо Оливии, прежде чем она решилась заговорить.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что с тобой случилось, пока тебя не было в Нью-Йорке.

– Это неважно.

– Нет, важно, – настойчиво сказала Анна. – Думаю, это очень важно.

Оливия отвернулась к окну. Мать крепче сжала ее руку.

– Оливия, не делай этого с собой. Не прячься от правды. – Ее голос зазвучал совсем тихо. – Не будь как я.

Оливия снова посмотрела на мать, удивленная этими неожиданными словами. Анна потянулась к дочери.

– Послушай меня. Я знаю, что значит полностью уходить в себя. Я так много лет пряталась от правды, что это стало моей второй натурой. Но так жить нельзя! Тебе на роду написано добиться большего. Намного большего!

Оливия поцеловала мать в щеку, но ничего не сказала.

– Кто он? – спросила Анна. – Мужчина, которого ты любишь.

Оливия покачала головой, словно желая сказать, что такого человека не существует.

– Расскажи мне о нем, Оливия.

Девушка и сама не заметила, как по щекам ее потекли слезы.

– Тебе станет легче, если ты расскажешь. – Анна обняла дочь и прижала ее к груди. – Доченька, дорогая моя, расскажи мне, что случилось. Расскажи, что так сильно тебя ранило?

И вдруг слова полились сами собой, так же как слезы из глаз. Она рассказала матери об Аманде Блю и ранчо «Блю Спрингс», о Дэне и Сойере Диверсах, об Алистере Мак-Грегоре и Рональде Абердине, о старом Лайтнинге и Мисти со щенками, о Пите и Лайнет Фишерах и даже о Тимоти Бэвенсе.

И только потом дрожащим голосом она поведала матери о Ремингтоне Уокере, о том, как влюбилась в него и как он ее предал.

Наконец Оливия замолчала, слезы ее высохли. Анна продолжала сжимать дочь в объятиях, мягко покачиваясь. Потом она взяла Оливию за плечи и, отклонив назад, заставила дочь посмотреть себе в глаза.

– Ты должна сказать виконту, что не выйдешь за него, – сказала она. – Ты должна разорвать помолвку, пока не поздно.

– Уже слишком поздно. Я намерена выйти за него замуж и уехать в Англию.

Анна взяла дочь за подбородок.

– Оливия, мистер Уокер не обманул тебя насчет телеграммы. Я ее видела. Он предложил отцу прекратить поиски. Он написал Нортропу, что тебя невозможно разыскать.

Оливия чуть слышно выдохнула:

– Нет!

– Это правда. Клянусь тебе, это правда!

Из окна своего кабинета на складах «Пароходной компании Вандерхофа» на Ист-Ривер Нортроп мог без труда различить статую Свободы и островки. Фултонский паром спешил к своей пристани на Саус-стрит, вспенивая неспокойную, в белых барашках воду реки. Высокие мачты мелькали то тут, то там между кораблями, пришвартованными в доках вдоль речной набережной. Из. труб поднимался дымок, вьющийся над бесчисленными низкими манхэттенскими домиками с несуразно высокими крышами.

Последние годы Нортроп редко посещал принадлежащие ему склады, но молодым он нередко составлял здесь компанию своему деду. Уже тогда он мечтал, как склады Вандерхофов появятся в портах всего мира, и год за годом с удовольствием наблюдал, как мечта становится реальностью. Теперь, когда Оливия выйдет замуж за лорда Ламберта, он еще шире раздвинет границы своей империи. Граф Нортклиффский обладает огромным влиянием во многих сферах. Союз двух семейств откроет многие двери, которые прежде были закрыты для Нортропа.

Он тихо засмеялся. Подумать только, когда-то он хотел добиться того, чтобы получить железную дорогу от Джорджа Джеймса! Теперь железную дорогу он мог и купить. Правда, теперь он владел всеми железными дорогами Америки, которые ему необходимы.