Горячее летнее солнце стояло прямо над головой, когда. Ремингтон направил Сандауна во владения Бэвенса. Трехэтажный беленый дом, построенный прямо у подножия горы, был виден издалека. Уокер подозревал, что так же легко можно заметить и путника, и не сомневался, что за ним уже наблюдают.

Дом Бэвенса стоял в просторной долине, окруженной со всех сторон горами, поросшими густым лесом. По самому центру долины, рассекая ее пополам, бежала веселая речушка Блю-Крик. В высокой желто-зеленой траве мирно паслись пятнистые коровы и быки. Живописный пейзаж, казалось, сошел с картины художника.

Когда Ремингтон приблизился к дому и хозяйственным постройкам, на высокой веранде, идущей вдоль двух стен дома, показался Бэвенс. Ремингтон направил Сандауна на тропинку, подъехал к самому крыльцу под крышей и остановился, но не стал спешиваться. Вместо этого он только слегка сдвинул на затылок шляпу так, чтобы Бэвенс мог видеть его глаза. Он хотел быть совершенно уверен в том, что этот человек поймет, что собирается сказать ему Ремингтон.

Бэвенс заговорил первым:

– Странно видеть вас здесь, Уокер.

– Я решил, что пришло время нанести вам визит. – Уголком глаза Ремингтон заметил, как из сарая вышли двое мужчин и остановились у ограды загона, наблюдая и прислушиваясь. – Хочу попросить вас о помощи.

– Меня о помощи? – Бэвенс был явно удивлен.

– Да. Вам известно, что мисс Блю в этом году переживала не самые лучшие времена, но в последнее время это, кажется, перешло всякие границы.

Лицо Бэвенса помрачнело.

– А какое это имеет отношение ко мне?

– Никакого. – Ремингтон облокотился на луку седла. – …Надеюсь. – Он на секунду замолчал и продолжил: – Просто я подумал, что вы могли бы последить за чужаками, бродягами. Сами знаете, кого я имею в виду. Тех, от кого одни неприятности.

– Что-то вы проявляете слишком большой личный интерес к ранчо мисс Блю.

– Это потому, что скоро оно станет и моим ранчо. Мы с мисс Блю собираемся пожениться, – из его голоса полностью исчезли нотки вежливости. – И я намерен защищать как ее саму, так и нашу собственность. Я не собираюсь больше мириться с загадочными исчезновениями наших овец, шерсть, сложенная под навесом, никогда больше не будет загораться посреди ночи. Испуганные лошади не будут бросаться и нестись по дороге от Пайн Стейшн. И я не потерплю, чтобы кто-то разносил лживые слухи о моей жене. Кто бы ни стоял за неприятностями, что переживала в прошлом моя жена, лучше ему остановиться, иначе он будет иметь дело со мной.

Бэвенс сжал кулаки, лицо его покраснело от злости.

– В чем это вы меня обвиняете, Уокер?

Ремингтон удивленно вскинул бровь, изображая полное простодушие.

– Я ни в чем вас не обвиняю. Просто хочу поделиться планами, как с соседом.

– Ага, прекрасно, можете рассказать это кому другому. Для меня эта болтовня лишена смысла.

Ремингтон выпрямился в седле.

– Похоже, мне пора возвращаться в «Блюю Спрингс». Там ужасно много работы. Слишком много для одного человека, честно сказать. Поэтому я съездил на прошлой неделе в Вейзер и нанял новых рабочих. Они помогут мне следить за ранчо.

Ремингтон направил Сандауна прочь от крыльца, натянув поля шляпы на лоб и скрыв под ними глаза.

– Всего хорошего, Бэвенс!

Он пришпорил Сандауна и галопом поскакал прочь, уверенный, что Бэвенс понял предупреждение, и надеясь, что он примет его во внимание.

Либби стояла у входа в дом, наблюдая за мужчинами, работающими в рощице. Высокая дуплистая сосна свалилась с ужасным грохотом и треском, во все стороны полетели щепки, верхушка тяжело ударилась о землю. Над высохшей землей поднялось облако пыли, ненадолго скрыв из виду людей. Она понимала, что Ремингтон прав, настаивая на вырубке некоторых деревьев, так как открывался вид на прилегающую долину, но все-таки каждый удар топора отдавался в ее сердце болью. Ей всегда казалось, что эта рощица, где растут осины, тополя и лиственницы, защищает ее дом, а не таит угрозу. Деревья служили ей укрытием от всего мира, когда она только приехала в «Блю Спрингс». Они прятали ее от чужих взоров и не мешали наблюдать за окрестностями.

Воздух снова наполнился звуками от ударов топора по стволу. Либби вздохнула и вернулась в дом. Она прошла на кухню и принялась готовить ужин. Новые работники наверняка проголодаются после такого трудного дня. К тому же ей хотелось приготовить что-нибудь особенное для Ремингтона. Вполне можеть быть, что это его последний вечер в «Блю Спрингс» перед разлукой.

Правда, он не сказал ей пока, что уезжает завтра, но она знала, что это должно случиться весьма скоро. Уокер уже поговорил с Мак-Грегором и выслушал его советы, нанял работников, которые, как она догадывалась, должны будут не только работать на ранчо, но и следить, чтобы с ней не приключилось беды, пока он отсутствует. Сегодня он съездил к Бэвенсу.

Либби замерла, почувствовав, как по спине пробежал холодок страха. Ночью ей приснился Бэвенс, он схватил ее за руку и долго не выпускал. Он сказал ей во сне, что она проиграла и все вокруг теперь принадлежит ему. Пальцы его впились в ее плечи, он смеялся над тем, как она пытается освободиться от его хватки.

– Ты не можешь от меня отделаться, – сказал он. – Не можешь сбежать.

Либби закрыла глаза и облокотилась на рабочий стол, пытаясь выбросить странный образ из памяти. Сон был глупый. Бэвенс не мог причинить ей зла, отец не мог отыскать ее, она больше не позволит ни тому, ни другому мучить ее ни наяву, ни во сне.

Где-то снаружи с треском упало еще одно дерево, и Либби снова почувствовала, что дрожит от страха, у которого нет ни имени, ни лица, но от этого он не становится меньше.

Нортроп откинулся на спинку обтянутого плюшем сиденья в купе своего вагона, прислушиваясь с привычному перестуку колес. Было что-то очень приятное в этом звуке. А может быть, он испытывал удовольствие от осознания того, куда именно везет его этот поезд.

Если поезд не выбьется из расписания, к полуночи он прибудет в Вейзер. Завтра впервые за последние семь лет он встретится лицом к лицу со своей дочерью.

Оливия удивится, когда увидит его, но не слишком сильно. Она, конечно, знала, что все эти годы он разыскивал ее. Она со страхом ждала дня, когда ее обнаружат, с самого первого момента своего побега. Она не могла забыть, что никто никогда не одерживал верх над ее отцом ни в делах, ни в личной жизни. И уж конечно он не позволит одержать победу над собой собственной дочери.

Нортроп чиркнул спичкой и прикурил сигарету, зажав ее большим и указательным пальцами.

Черт возьми, как же он любит выигрывать!

Он выдохнул, выпуская изо рта облачко сероватого дыма и наблюдая за колечками, поднимающимися к потолку купе. Вдруг Вандерхоф нахмурился, вспомнив Ремингтона Уокера, детектива, которого он нанял около десяти месяцев назад, и снова удивился, почему это Уокер не сообщил, что обнаружил Оливию. Может, он рассчитывал выжать из него побольше денег? Если да, то он еще об этом пожалеет, потому что теперь не только не получит ни цента из премии, которую Нортроп согласился ему выплатить, но и оставшуюся часть основного, причем немалого, вознаграждения.

«Отпустите ее, Нортроп. Позвольте ей быть счастливой…»

Он нахмурился еще больше, вспомнив ночь, когда Анна попросила его об этом. Правда, его вывели из себя не ее слова. Он взбесился оттого, что заметил в ее глазах искорки вызова.

Позволить Оливии быть счастливой? Боже, ну и становилась бы счастливой, когда он ясно сказал ей, что она должна ею стать! Он не допустит неповиновения! Ни в бизнесе, ни в личной жизни. Он заставит себя слушаться.

Морщины Нортропа вдруг расправились от самодовольной улыбки.

Уж Анне-то он преподал несколько, уроков послушания, прежде чем покинуть Нью-Йорк! Он не сомневался: его жена не скоро забудет эти уроки.