– Правильно, – бросил Сойер через плечо, направляясь к сараю.

Девушка смотрела вслед ребенку и улыбалась. Она понимала, что слишком осторожничает. Сойер уже, пожалуй, может запросто принять участие в соревнованиях по бегу, и с ногой ничего не произойдет. Ей не следует превращать его в инвалида.

Либби очень хотелось, чтобы ее пациент, который сейчас находился в одной из комнат этого длинного дома, поправился так же быстро. Ей не давало покоя неприятное предчувствие того, что присутствие этого человека плохо повлияет на ее собственное будущее. Поскорее бы увидеть, как он поднимается с постели и отправляется в путь!

Сознание медленно возвращалось к Ремингтону. Сначала ему показалось, что боль только приснилась, но достаточно быстро молодой человек понял, что ощущает ее по-настоящему.

Что же произошло?

Он попытался отыскать в памяти какое-то объяснение случившемуся, вспомнил, как приехал в Айдахо, как разговаривал с какими-то людьми в городках Бойз и Вейзер, как впервые услышал название ранчо «Блю Спрингс» и отправился его разыскивать.

Ранчо. Так вот оно что! Он отыскал его на закате. Спрыгнув с коня, оставил его в зарослях и пошел по направлению к дому.

Что же случилось потом?

Шум.

Выстрел.

Потом он не помнил ничего, кроме боли. Жгучей боли.

Ремингтон, не открывая глаз, опустил правую руку и попытался ощупать раны. Он почувствовал ткань повязки на груди и поморщился, дотронувшись до левого бока, – здесь оказалось самое чувствительное место.

Продолжая изучать собственное тело, не вытаскивая руку из-под одеяла, молодой человек опустил ее ниже к левой ноге и ощупал слегка подрагивающее бедро. Он понял, что эта рана оказалась более серьезной. Но насколько серьезной?

Ремингтон тяжело вздохнул и открыл глаза, сразу зажмурившись от яркого солнца, проникающего сквозь распахнутое окно. Комната был ему незнакома. Молодой человек попытался оторвать голову от подушки, но снова упал назад. Ему показалось, что из глаз посыпались искры.

В следующее мгновение он вновь потерял сознание.

Когда Ремингтон пришел в себя, он ощутил чье-то присутствие в комнате, но не открыл глаза, а только лежал, прислушиваясь и выжидая: он еще не был готов к тому, чтобы кто-то узнал, что он очнулся. И все-таки он вздрогнул, когда чьи-то пальцы прикоснулись к его бедру и начали снимать повязку с раны.

– Извините, мистер. – Голосок женщины звучал ласково и нежно.

Уокер осторожно приоткрыл глаза, ровно настолько, чтобы увидеть, как выглядит его «сиделка». Тяжелая коса, сплетенная из золотых волос, лежала на плече девушки, одетой в ярко-зеленую рубашку, которая прекрасно сочеталась с цветом глаз «сиделки». По щекам и дерзко вздернутому носику рассыпались веснушки – она, без сомнения, проводила много времени на солнце.

Почти ничего в этой девушке не напоминало ему юную леди с портрета, висящего над камином в карт тинном зале особняка «Роузгейт», мало что сходилось с подробным описанием, которое дала Анна Вандерхоф. И все-таки у Ремингтона не оставалось и тени сомнения: перед ним была дочь Анны, Оливия, значит, он получит премию в двести пятьдесят тысяч долларов.

– Либби?

При звуке детского голоска, донесшегося от дверей, Ремингтон быстро закрыл глаза, а Оливия оглянулась.

– Либби, думаю, крохе не хватает еды, – продолжал мальчуган. – Другие щенки отталкивают его.

«Неужели у Оливии есть ребенок? – удивился он. – Нет, ведь мальчик назвал ее Либби, а не мамой. Может, это приемный сын? Собственно, почему бы здесь не оказаться и мужу?»

– Думаю, нам надо притащить его в дом и самим кормить. Он запросто может сосать из бутылочки, как делают сиротки-ягнята.

– Ты же знаешь, как тетушка Аманда относилась к собакам в доме.

Ему нравился звук ее голоса, льющийся и мягкий. Говорила она чуть-чуть в нос, как это делают жители западных штатов. Но он-то точно знал, что Оливия Вандерхоф была вовсе не с Запада. Она родилась и выросла в Манхэттене, проводила каждое лето в усадьбе Вандерхофов на морском побережье Род-Айленда, училась в закрытых школах для девочек, куда только позволяли отдать ребенка деньги и общественное положение родителей.

– Но мисс Блю нет, – прервал размышления Ремингтона голосок мальчугана. – Теперь это твое дело.

Он услышал, как она вздохнула и устало ответила:

– Да, это мое дело. – Девушка немного помолчала. – Вот что я тебе скажу, Сойер. Как только я здесь все закончу, сразу приду посмотреть на щенков.

– А он как?

Ремингтон почувствовал, что Оливия снова молча рассматривает его.

– Как и следовало ожидать. Мне только очень хочется, чтобы он поскорее пришел в себя. Необходимо, чтобы он в ближайшее время смог поесть, иначе… – Она замолчала, не договорив.

Сойер подошел к краешку кровати, на которой лежал Ремингтон.

– Он будет о’кей, Либби.

– Надеюсь, – шепотом ответила она. – Видит Бог, я очень на это надеюсь.

Ремингтон тоже на это надеялся. Ему необходимо отправить телеграмму в Нью-Йорк, пока не истек год, иначе он потеряет премию в двести пятьдесят тысяч долларов.

Очень осторожно Либби промыла и обработала раны и вновь наложила тугие повязки. Закончив процедуры, она подняла таз с водой и окровавленные бинты и отодвинула стул от кровати. Потом снова повернулась к незнакомцу. «Очнись!» – молча умоляла она. Это по ее вине он лежит здесь без сознания, страдая от боли. Это она ранила его и, может быть, чуть не лишила жизни. Как получить его прощение? Внезапно ей в голову пришла еще одна мысль. А что, если где-то у него есть жена? Жена, которая беспокоится о нем, ждет не дождется каких-нибудь вестей? Не в силах справиться со своими чувствами, она снова подошла к молодому человеку и убрала с его лба черные волосы. В тот момент, когда Либби прикоснулась кончиками пальцев к его лицу, ей показалось, что по всему телу разливается какое-то странное тепло. Она быстро отвернулась. Ей хочется только одного: чтобы он поправился.

Просто поправился и уехал с ранчо. Либби вынесла таз с водой в кухню и поставила его на стол. Бросив использованные повязки в корзину, она поспешила в сарай и увидела, что Сойер опустился на колени на соломе в углу, наблюдая, как сосут молочко щенки. В руках мальчик держал самого маленького щенка.

Заметив приближающуюся хозяйку, Мисти подняла голову. Ее темные глаза, казалось, молили, чтобы кто-нибудь на время освободил ее от восьми жадно вцепившихся в ее соски копошащихся детенышей.

Либби присела на колени рядом с Сойером и, протянув руку, погладила собаку по голове.

– Бедняжка, – посочувствовала она. – Не дождешься, когда они подрастут?

Мисти лизнула руку хозяйки.

Либби легонько оттолкнула двух кругленьких щенят, оторвав их от завтрака и перенеся на мягкую солому. Потом она взяла у Сойера коротышечку и прижала щенка носом к животу Мисти, пока тот не ухватился за сосок.

– Давай попробуем ему немного помочь, – сказала она, не глядя на мальчика. – Думаю, он прекрасно справится.

– Ага. – В голосе Сойера послышалось разочарование.

Она уже готова была разрешить ему принести щенка в дом, но старые привычки еще имели над ней власть. Либби показалось, что она слышит голос тетушки Аманды: «Эти собаки должны трудиться, чтобы их кормили. Они не домашние животные. Их дело следить за стадом и поднимать тревогу, оповещая об опасности. Не вздумай превратить их в домашних любимцев, Либби, поняла?»

Она улыбнулась своим воспоминаниям и снова погладила Мисти по голове. Хорошо это или плохо, но Мисти превратилась в любимицу Либби, и Аманда знала это и не сердилась, понимая, что колли помогает девушке хоть как-то скрасить одиночество.

Либби взглянула на Сойера, и улыбка сошла с ее лица. Мальчик тоже страдал от одиночества. Он скучал по отцу, Либби хорошо это понимала. Она знала абсолютно все о том, что значит скучать по кому-то, когда кажется, что ты готов умереть от тоски. Точно так же она скучала по матери. Эта тоска до сих пор иногда наваливается на нее.