Всю следующую неделю, пока заживали раны Ремингтона, а сам он набирался сил, Либби изо всех сил старалась скрывать свои чувства. Она старалась подготовиться к моменту его отъезда и предпочитала не оставаться с ним наедине, что было не так уж и трудно, поскольку Уокер тоже, казалось, избегал ее.

Может быть, именно поэтому она так удивилась, когда однажды рано утром он вошел в сарай, где она доила Мелли. Руки ее замерли под выменем коровы, пока она наблюдала, как он медленно приближается к ней. Либби заметила, что он уже не так сильно хромает и почти не опирается на костыль. В его движениях уже не чувствовалось скованности или боли, как всего несколько дней назад.

Сколько же осталось до того момента, когда он сможет ездить верхом, подумала она, чувствуя ставшую уже знакомой грусть, которую испытывала всякий раз, когда думала о том, что Ремингтон покинет «Блю Спрингс».

Ремингтон тоже никак не мог объяснить себе, что он делает в сарае. Он заметил, как Либби направилась сюда, держа в руке ведро для молока. Целую неделю он умышленно держался от нее на некотором расстоянии. Ради ее же блага. Он не хотел, чтобы она принимала его не за того, кем он был на самом деле. Он должен защитить ее от ее же собственной наивности, от доверия, которое она к нему испытывает.

У него не было ни одной веской причины, чтобы последовать за Либби в сарай, только желание находиться рядом с ней.

– Ты рано встала, – сказал он, входя в узкую дверь постройки.

– Я всегда рано встаю. – Она опустила глаза, вернувшись к дойке.

Ремингтон наблюдал, как упругие струи белой жидкости льются прямо в ведро, и удивился тому, что этой девушке удается выглядеть прелестной, даже когда она сидит на маленьком табурете, согнувшись и почти прижавшись к коровьему брюху. Он всегда относился к числу мужчин, которые высоко ценят в женщине именно женственность, и все-таки ему казалось, что Либби сейчас очаровательнее любой из виденных им великосветских красавиц во всех их роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях.

– Тетушка Аманда всегда говорила, что самый лучший способ начинать день – это подоить корову. Тело в этот момент ощущает полный покой, и можно спокойно подумать, прежде чем навалятся бесчисленные заботы и хлопоты, от которых нет спасения нигде и никогда. – Щеки ее слегка покраснели. – Именно так она всегда говорила.

– Уверен, что она была права. – Он сделал несколько шагов, входя внутрь сарая. – Мне никогда прежде не доводилось доить корову. Тебе не трудно показать, как это делается?

Руки ее снова замерли.

– Ты хочешь научиться доить?

Он и сам удивился не меньше Либби, высказав такую просьбу. Самому себе Уокер признался, что просто ищет предлог, чтобы остаться в сарае, и ему совершенно безразлично, научится ли он при этом еще и доить корову.

«Ну почему мне не хватает благоразумия просто оставить ее в покое?» – размышлял он.

– Ты уверен? – тихо спросила Либби.

– Уверен.

– Хорошо. – Либби отпустила коровье вымя, отодвинула табуретку и поднялась. – Иди сюда и садись.

Ремингтон прислонил костыль к стенке стойла и, прихрамывая, сделал несколько шагов к тому месту, где его ждала Либби. Пока он опускался на коротконогий табурет, она слегка придерживала его за руку. Когда Ремингтон уселся, Либби опустилась рядом с ним на колени. Солома под ее ногами тихо захрустела.

– Первое, что тебе необходимо знать, – начала Либби, беря Уокера за одну руку и заставляя его вытянуть ее под вымя Мелли, – это то, что ты не должен ее дергать. Так ты только доведешь корову до безумия. – Она положила свою ладонь поверх его руки и заставила сжать пальцы на набухших сосках. – Надавливай сильно и уверенно, начиная большим и указательным пальцами, постепенно как бы скатывайся вниз, нежно потягивая.

Он ощутил близость ее теплого тела совсем рядом со своим – их разделяла только ткань рубашки.

– Помогай другой рукой, – подсказала Либби.

От нее всегда исходил запах такой чистоты и свежести, даже здесь, в коровнике!

– Теперь поменяй. Будет легче, если все делать ритмично. Вот так, правильно.

Струя молока ударилась о ведро. Либби засмеялась.

– Ты учишься куда быстрее, чем я. Мне казалось, я никогда не научусь доить.

Удовольствие, которое он сейчас испытывал, не имело ничего общего с наполняющим ведро молоком, а только со смехом Либби. Куда подевались остатки удерживавшей его силы воли? Он сделал то, о чем мечтал целую неделю и что рассудок ему делать запрещал, – повернулся и поцеловал ее в щеку. Ремингтон прижался лбом к ее виску, зная, что она ощущает его дыхание на своем лице. Он страстно желал понять, о чем она сейчас думает, и снова осуждал себя за то, что не сумел сдержать свои чувства. В сарае все стихло и замерло. Долгое время ни один из них не решался пошевелиться.

– Ты скоро уедешь, правда? – едва дыша, спросила Либби.

Он вспомнил об отце и данном на его могиле обещании.

– Я не могу здесь остаться.

Она повернулась и посмотрела прямо на него.

– Я знаю.

– Либби… – Он обхватил ладонью ее подбородок.

Она покрепче прижалась к его руке и закрыла глаза.

– Это неважно.

– Ты не понимаешь. Ты слишком многого обо мне не знаешь. Ты…

– Для меня это не имеет значения.

– Будет иметь значение, – предупредил он и, все-таки не удержавшись, притянул к себе и снова поцеловал, на сей раз прямо в губы.

«Когда ты узнаешь правду, это будет иметь для тебя значение», – подумал он.

Но Либби не желала ничего знать. Ни сегодня, ни на следующий день. Ни на этой, ни на следующей неделе. До тех пор, пока Ремингтон сжимает ее в объятиях. До тех пор, пока он целует ее, словно на свете никого, кроме них, не существует, словно впереди у них вечность.

Это было какое-то отчаянное ощущение счастья, когда она в глубине души постоянно понимала, что все – притворство, что ее радость временная. Ремингтон не отрицал, что однажды ее оставит, а она знала, что не может заставить его остаться. Когда придет время и он окончательно поправится, Уокер уедет. И он уже сказал, что это произойдет довольно скоро.

Ей не оставалось ничего, как только радоваться полноте счастья каждого дня, что они проводят вместе. В конце концов ей останутся воспоминания, которые она сможет вызывать в памяти, когда снова останется одна. Она будет знать, что пусть ненадолго, но ей открылись прелести любви.

Либби принялась коллекционировать воспоминания с решимостью и тщательностью горняка, который ищет главную рудную жилу. Она все время следила и наблюдала.

Она запоминала легкий изгиб улыбающихся губ Ремингтона. Запоминала, как чуть-чуть приподнимается его бровь, если он удивляется. Она запоминала, как он говорит с типичным акцентом жителя Виргинии, резко опуская тон вниз. Она запоминала, как черные волосы пышно ложатся на воротник рубашки и как темная щетина покрывает его скулы к концу дня. Она запоминала, как меняли свой оттенок его синие глаза в зависимости от настроения.

Ничто из того, что делал или говорил Ремингтон, не проходило для Либби незамеченным. Так шли дни его постепенного выздоровления.