«Всё хорошо, – шелестел Феникс, – твой мальчик умнее, чем ты думаешь». «Я могу с ним поговорить через тебя?» – с надеждой спросил Нолан. Но ехидное молчание и мерные переливы огня в теле стали ему ответом.

Всё вокруг стало чёрно-белым перед мысленным взором Нолана: стены и перекрытия, чашки и булочки, деревья и мох, грызуны, насекомые, птицы, бродячие кошки, лошадь, две козы на той стороне улицы, люди, много людей. Только огонь сохранил свой цвет. Золотые нити паутины слежения проницали всё это, собирались невесомыми сгустками в живых существах, приносили своему повелителю информацию: биения множества сердец, частоту дыханий, направления движений, резкость жестов, отголоски эмоций. Сияющая сеть растянулась на несколько кварталов, Нолан сплёл слишком частые нити между собой, утоньшил их, чтобы проницать меньше существ, ограничивая потоки знаний о них, сделал круговое движение ладонью, и от паутины остался один сегмент, длинный узкий луч, который вращался вокруг своего носителя, то и дело пытаясь расшириться вновь.

Это было внове. Никогда раньше Нолану не доводилось так играюче использовать силу. Податливая и пластичная, как глина, она обещала стать удивительным помощником. Об одном лишь жалел детектив, что раньше держал ритуальный нож при себе, ограничивая способности божественного дара. Но не стоило зацикливаться на этом, ведь бог Феникс – игрок – если он заметит слишком пристальное внимание к своему дару, то может и отобрать новые возможности. Это вполне было в его духе. Да, Нолан знал, что такое бывало. В деревне обычно говорили на это: «заигрался», «перестал рассчитывать на себя и попытался всё заменить на дар». И отношение это было справедливым, ведь соплеменники, слишком приверженные огню, становились жадными и забывали в себе человеческое начало. Маджер тоже мог стать таким, но удержался. И Нолан, постигая теперь новые возможности своего слежения, с трудом держался, чтобы не перейти грань. Успокаивало лишь то, что пока этой грани, точки невозврата, потери человеческого начала в себе, было не видно. Но это пока.

– Эй, у тебя глаза светятся. Не пугай нашу барышню, – шепнул Урмё, подтолкнул локтем.

Нолан заморгал, приходя в себя из подобия транса, втянул золотистую паутину, и мир снова стал цветным и пёстрым. Феникс посмотрел в кружку, которую держал, в отражении увидел, как сияние в зрачках померкло. Да, это действительно могло перепугать кого угодно, однако юная леди Фарсон, вроде бы ничего не заметила. Она отправляла лакомства одно за другим в рот, подливала себе чаю и, не дождавшись, пока он остынет, бралась за следующий сладкий кусочек. Рядом с девушкой уже выросла приличная стопка расправленных фантиков. Это натолкнуло Феникса на мысль, что Брунгильда не столь эмоциональна и легкомысленна, коей хотела показаться. Если так, то малышка таила в себе загадки и недюжий характер, который так просто не сломать. Хотя при этой приватной, но всё же лёгкой беседе ломать его и не следовало, но вот подобрать ключ, чтобы вызнать как можно больше, ещё стоило постараться.

Девушка опорожнила очередную кружку чая, налила и отодвинула, говоря тем, что перерыв завершён. Урмё, который едва притронулся к крепкому кофе, благодушно улыбнулся и спросил, как Брунгильда познакомилась с Чиёном, рискуя вызвать очередную тираду, полную кокетливых вздохов и пространных, излишне чувственных описаний. Так и случилось. Пылая румянцем, юная леди поведала, как на летней ярмарке два года назад она выбила в «силаче» самую высокую планку, а Чиён, который занял за ней очередь, с восторгом сказал, что о такой женщине стоит только мечтать. А затем они вместе участвовали в гонках, где нужно было пронести вокруг фонтана своего партнёра на руках.

– Он сначала сильно брыкался, – рассмеялась Брунгильда и сложила руки перед грудью так, будто держала младенца, – но я всё же донесла его, моего маленького доверчивого утёнка, до самого финиша быстрее всех. А парни, что тащили своих дам, спотыкались на каждом шагу, пыхтели как загнанные лошади и пришли много позже меня. И какая же у них после такой проверки любовь, м? После такой замечательной победы мы стали видеться с Чиёном каждый день.

– Где же в вашем расписании есть столько свободного времени, чтобы видеться каждый день? – записывая ответ, полюбопытствовал Урмё.

Девушка с удивлением приподняла брови, будто ответом было само собой разумеющееся.

– Так ведь я каждый вечер хожу к папеньке, а после сразу к Чиёну. Ну, ходила, до того, как он пропал. Всё ведь рядом. Правда, после перевода его в мэрию время на дорогу увеличилось, ну да это не страшно, всегда можно остановить возницу. Даже если им не по пути, они соглашаются довезти меня до мэрии. Мне не в тягость встретить моего нежного утёнка со службы и проводить до дому. Всё же время вместе самое ценное за день, ценнее учёбы и обычной удручающей суеты.

– Значит ли это, что пока Чиён служил вашему отцу, вы часто заходили на территорию тюрьмы?

– Ну конечно! Как же не зайти к папеньке?!

– А вы отцу помогаете в его делах? – спросил Нолан.

Девушка посмотрела в потолок, потом на детективов, пожала покатыми плечами и с сожалением произнесла:

– Нет. Папенька не одобряет этого после того случая. Ну, помните, когда пожар в городской тюрьме был?

Мужчины насторожились, Урмё перелистнул несколько страниц и поставил галочку напротив одного вопроса. Девушка посерьёзнела, заговорила, поглядывая на собеседников и теребя ажурную салфетку:

– Понимаете, я хорошо помню себя с двух лет, и все учителя, наставники и семья хвалят мою память. Если я говорю, что что-то было именно так, то никак иначе. Пожар в тюрьме случился семь лет назад, то есть в мои восемь, и я понимаю, что вы можете мне не поверить, господа детективы…

– Конечно, мы вам верим, Брунгильда, – с теплотой в голосе сказал Урмё, не переставая записывать всё дословно.

Девушка польщёно улыбнулась и продолжила:

– Тогда папенька сказал мне, что прежний начальник городской стражи уходит на пенсию, а вместо него поставят нового, брата первого советника Хайме – Йон-Шу. И папенька попросил меня накануне прийти попрощаться с дядюшкой Георгом. Ну, он мне не родной дядюшка, но он часто бывал у нас дома, и мы относились к нему по-семейному. И вот папенька позвал меня, а дядюшка собирался сразу после передачи полномочий уехать в другой город. Знаете, дядюшка Георг не верил, что Йон-Шу сможет достойно его заменить, не хотел смотреть, как всё, что он создавал пять десятков лет, будет трещать по швам. Да и к Теням у нас, знаете… ммм… Не слишком доверительно относились. Раньше.

Нолан запомнил это «раньше», Брунгильда продолжала:

– Так вот, прощальную встречу мы назначили в кабинете папеньки, ещё в старом, по соседству с архивом, и когда после неё все разошлись, я почуяла дым и почти сразу увидела пламя. Стена между кабинетом и архивом была из тоненьких таких досок и почти сразу прогорела. Все стражники бросились тушить. Я испугалась и побежала туда, в архив, не разбирая дороги. Ведь книги – это важно! Папенька всегда говорил, что книги там хранятся очень важные. И я хотела спасти как можно больше записей, бросилась, наивная, прямо в огонь. А папенька – за мной. И когда крыша башни рухнула, папенька закрыл меня собой, поэтому на нём эти страшные ожоги, а на мне ни царапины, – досказала девушка и так тяжело вздохнула, что у Нолана защемило сердце. Огонь – его родная стихия – была катастрофой для простых людей. Как одно и то же может одновременно продлевать жизнь и лишать её?

Брунгильда промокнула глаза салфеткой. Урмё закончил писать и держал карандаш над бумагой. Феникс пытался вновь не провалиться в мысли. Девушка, переведя дух, добавила:

– И с тех пор каждый вечер я прихожу к папеньке, проверить, как он там. Авось, мне повезёт, и я вовремя замечу начало ещё какой беды, чтобы остановить. Однако, когда я на днях столкнулась с тем ребёнком, который невесть каким образом попал на территорию тюрьмы, это не помогло. И тогда погиб величайший врач всех времён и народов, спаситель моего любименького папеньки, Микела Мадастос.