На следующее утро дед, неистово матерясь, достал из синего железного шкафчика охотничий карабин и стал чистить его. Резко запахло железом, порохом и ружейным маслом. Ольга немедленно оказалась рядом.

– Деда, ты чего? Охотничий сезон вроде бы еще не начался.

– Да чтоб его! Тетеревятник повадился на наших уток охотиться. Пол выводка уже извел. Пугнуть его надо. Попасть не знаю, попаду ли, не уверен. Глаз у меня уже не тот стал. Катаракта, чтоб ее! А он, тварина гребаная, высоко кружит, из двустволки не достать. Вот из карабина попробовать можно. Хоть пугну и то дело.

– Деда, а давай я с тобой. Я дома в тире стреляла, вроде бы попадала.

– Ну, пошли, с чем черт не шутит, пока Бог спит!

Ольга шла на шаг позади покряхтывающего деда, сосредоточив взгляд на грозном карабине, висящем у него за правым плечом.  Из-за этого, слишком пристального взгляда, она несколько раз спотыкалась, чуть не падая. Ибо под ноги не смотрела совсем.

Утка, как ей и полагалось, плавала в маленьком омутке, но утят, значительно подросших за время болезни Ольги, около нее кружилось, действительно, только пять. А на вытоптанной ребятишками и скотиной, до времени пожелтевшей траве в нескольких местах белели неровными кругами кучки перьев. Крупные, маховые из хвоста и крыльев и мелкие покровные, уже слипшиеся, изрядно намоченные росами. Возле валежного, принесенного весенней рекой бревна, где ребятишки раздевались перед купанием, лежал совсем свежий, недавно растерзанный утенок, беспомощно раскинувший уже оперенные крылья. Вместо спины кровавая впадина, безжизненная шея загнута знаком вопроса, голова расклевана, желтые лапки вытянуты назад. Над погибшим утенком вовсю трудились синие и зеленые мухи, откладывая кучками белые яйца. Ольга присела, помахала кистью, отгоняя назойливых насекомых, потрогала, расправляя, одним пальцем холодную перепонку между тонкими утиными пальцами, несколько раз провела сверху вниз, поглаживая. Потом тяжело вздохнула, поднялась, подошла и села рядом с дедом на валежину.

Старый охотник держал карабин в коленях и медленно тянул "Приму", периодически поглядывая в августовское небо, где высоко проплывали многочисленные барашки мелких легких облачков.

– Ребятишки сказывали, он где- то около полудня прилетает.

Сегодня на маленьком пляже было пустынно.  Ольга знала почему: все договорились ехать купаться на дальнее лесное озеро. Отец близняшек Скворцовых пообещал отвезти всех желающих на «шишиге». Когда еще такая возможность представится!

Дед вполголоса, будто неприлетевший ястреб мог его услышать и испугаться, рассказывал свои бесконечные и увлекательные охотничьи были, так любимые Ольгой. Время тянулось долгое, бесконечное. Заботливая утка громко разговаривала с выводком, рыбы нарезали круги по незамутненному сегодня омутку, периодически чмокая губами поверхность воды в попытке поймать зазевавшихся стрекоз. Ветерок тянул летний, знойный, будто и не будет скорой осени. А ведь уже и рябина разгоралась оранжевыми огоньками, и отдельные листочки в кронах берез отсвечивали яркой желтизной.

 И все-таки ястреба первой заметила Ольга. Бесшумная тень заскользила под самыми облачками, почти не взмахивая распахнутыми крыльями.

– Деда, деда! Скорее, вон он, прилетел!

– Явился, ирод! Вот я тебя сейчас!

Дед очень долго выцеливал хищника и, наконец, выстрелил, оглушив Ольгу.

И ничего не произошло. Ястреб так и продолжал нарезать круги в вышине, терпеливо ожидая, когда утке все-таки надоест плавать, и она выведет утят на берег.

Дед заматерился, натирая глаза:

– Катаракта проклятая, чтоб ее!  Как туман перед глазами,  –  и вздохнул тяжело: Вот и дожил, отохотился, видать.

– Деда, дед, дай я. Ты обещал. Я умею. Я попаду.  –  Взмолилась Ольга.

– Ну, давай что ли, попробуй.  –  И помогал правильно пристроить к плечу оказавшийся очень тяжелым карабин. –  Плотнее прижимай, отдача меньше будет, и немного с опережением бери. Плавнее нажимай.

Ольга нервно облизнула разом пересохшие губы. Хищная птица заходила в широком плавном круге на солнце, заставляя жмуриться. Девочка, наверное, еще дольше деда целилась и вдруг, непонятно откуда, поняла: вот он, миг. И выстрелила. Карабин больно ударил в плечо. А птица резко, камнем, пошла вниз и с глухим шлепком рухнула в траву возле края полянки.

– Ай, да  внученька! –  восторженно всплеснул руками дед.–  Ай, да  глазок! –  И, прихрамывая, устремился к добыче.

Мгновенная радость победы у девочки также неожиданно сменилась тоской и нестерпимой жалостью. Ольга села в траву, отложила злосчастный карабин, резко пахнущий сгоревшим порохом, и, не на шутку, разрыдалась.

Довольный дед принес, держа за крыло, убитого хищника и сначала не понял в чем дело.

– Да ты что? Чего плачешь-то? –  не мог понять он, –  Выстрела напугалась? Отдача слишком сильной была? Да ты посмотри только, какой матерый тетеревятник!–  И бросил добычу к ее коленям.  –  Гордись!

Девочка безутешно плакала.

– Да-а, дедонька, а у него, наверное, птенчики. А я уби-ила его.

– Да ты что! Неужто ястреба пожалела? Ай, голуба! А он утят наших жалел? Ты их пуховичками малыми в ладонях нянчила. Целое лето кормила. Он бы всех их перетаскал. Ты погляди когтищи-то какие! Погляди!

Ольга отняла руки от лица, всхлипывая, посмотрела на убитую птицу. Осторожно развернула большое сильное крыло, рассматривая четкий узор на перьях.

– И он красивый такой! –  Всхлипнула она, переворачивая ястреба. Когти, действительно, оказались длинными, сильные пальцы загибались в кольцо, а вот головы у ястреба не было вовсе: так, лохмотья перьев и все. И алыми бусинками свежая кровь на травинках. И почему-то навернулось острое,   странное желание коснуться этих капелек рукой и облизать потом пальцы.

– А ну, вставай, вставай скорее. Пошли домой, бабушке добычей похвалиться надо. И обмыть это дело. Уж, за такую удачу она непременно чекушку выставить должна. Видишь, какая охотница в доме подросла. Мне, старому, на смену. Хоть ты да унаследовала родовую меткость. Отец твой так и не научился путью стрелять, не дано ему, знать. А ты, вот, не подвела. Ай да внученька! Ай да охотница!–  С этими словами дед подхватил ястреба и брошенный Ольгой карабин и заторопился к дому, увлекая за собой все еще всхлипывающую внучку.   –  Гордиться такой меткостью надо и радоваться первой добыче, а ты, глупая, слезы льешь. Вся жизнь, она такая. Всегда есть охотник и добыча. Ты ж не для баловства его подстрелила, утят защищала. Они же сами за себя не постоят. Вот, для куража убивать не смей, и маток беременных да с детенышами малыми бить не моги. А так можно и нужно. Ты же мясо ешь? И от колбасы не отказываешься. А оно, мясо, тоже когда-то живым по земле ходило. И селедка рыбою плавала. И шапка твоя зимняя по лесу бегала. Ты же голой и голодной не ходишь? По необходимости можно убивать, для еды или на одежду, или, когда для защиты это нужно, как, вот, сегодня. Не себя, так утяток оборонила. Да, вот, на войне еще можно убивать и нужно. Если враг. Но это тебе ни к чему. Войны сейчас нет, да и девкам на ней делать нечего. Ты, вот, лучше зимой на каникулы приезжай. Я тебя научу следы читать. Лису с Вилюем погоняем али зайчишек. Куропаток бить будем. Приезжай. Всему тебя научу, что знаю. А то ослепну скоро совсем.

В то лето Ольга вернулась из деревни и не узнала своей подруги и молочной сестры. Аминат за эти три месяца заметно округлилась и стала выглядеть как настоящая девушка. Юная чеченка выглядела хрупкой, пропорционально сложенной, изящной статуэткой. А Ольга как была высоким, тощим, длинноногим нескладным подростком, так и осталась. Разве что серые глаза можно было считать привлекательными. Она не раз уже стояла у зеркала и, прищипнув пальцами свитерок на все плоской еще груди, тщетно оттягивала его вперед, представляя, как она хорошо будет выглядеть, когда у нее, так же как у подруги, нальется грудь и все остальное. Только это   все никак не наступало.