Притягиваю ее обратно к своей груди и удерживаю ее руки, крепко сжимая шприц в кулаке, прижимая ее тело к своему. Холодная вода струится вокруг нас — и я должен дрожать так же, как Блейкли дрожит в моих объятиях, но я весь горю.

Ледяная вода колет мою кожу, словно миллион иголок, но вскоре обжигающий жар ее плоти касается моей. Признаюсь, меня приводит в трепет то, что она решила бороться — появился повод, наконец, обнять ее так, как я осмеливался лишь фантазировать.

Подавляя свои порывы, я тащу Блейкли к берегу реки. Она сильная, но побег ее ослабил. Я укладываю ее на ровную землю, чтобы отдышаться, и она приходит в себя со вторым дыханием, опять вырывается из моей хватки.

— Хватит, — говорю я, обхватывая ее запястья одной рукой и предплечьем прижимая ее руки к земле.

Ее глаза горят злобой. Она тяжело дышит, ее грудь поднимается с каждым напряженным вдохом.

Я предупреждающе подношу шприц к ее шее, кончик иглы прижимается к вене. Наши глаза не отрываются друг от друга, между нами висит угроза.

Она прерывисто вздыхает.

— Давай, — осмеливается она. — Ты же так меня хочешь…

Вызов в ее горящем взгляде воспламеняет мою душу — и это неправильно. Я знаю, что это неправильно. За этим горячим взглядом нет страсти, но она так идеально имитирует ее, проверяя мою решимость.

Это изъян в конструкции.

— Такому равнодушному существу нельзя имитировать чувства, — говорю я, легким шепотом касаясь ее губ. — Ты заместительница, представляющаяся королевой. Красива и опасна.

Ее руки расслабляются в моей хватке, пристальный взгляд изучающе скользит по моим чертам.

— Ты сумасшедший.

Вполне возможно.

— Я сумасшедший, но с долгими промежутками мучительного здравомыслия, — цитирую я любимый стих, но не думаю, что до сих пор понимал значение слов По.

Я твердею, прижимаясь к ее бедрам, и знаю, что она чувствует мое возбуждение. Она видит в моих глазах, как сильно я хочу попробовать ее на вкус, узнать, каковы на ощупь эти манящие губы.

Опускаю шприц, он падает на землю. Затем протягиваю руку между нашими телами и расстегиваю пряжку. Глаза Блейкли расширяются в тревоге, когда я снимаю кожаный ремень.

Стону от мучительного трения, которое вызывает это движение. Одну секунду я наслаждаюсь ощущением ее близости, затем толкаюсь вверх, увлекая ее руки за собой. Обматываю ремень вокруг ее запястий и туго затягиваю его.

— У тебя будет гипертермия, — я подхватываю Блейкли на руки. Широко раскрыв глаза, дрожа, она позволяет мне нести ее.

Я понимаю, что здесь, с ней, в темноте, я и не вспомнил про необходимость считать секунды. Постоянное, сводящее с ума желание посмотреть на часы ни разу не пришло на ум.

Она намного мощнее любого безумия.

ГЛАВА 17

ПРЕДАННЫЙ

БЛЕЙКЛИ

Чуть теплая вода стекает по моей спине, смывая речную грязь. Я поворачиваю кран до упора на горячую, надеясь, что она ошпарит, но градус почти не меняется. Кажется, что мне больше никогда не будет тепло, мое тело и конечности превратились в лед.

При этой мысли вырывается совершенно неуместный смешок. Я ледяная, вот почему я здесь. Грубая, холодная, омертвевшая, как лед. Алекс выбрал меня в клубе, полном самовлюбленных и поверхностных людей. Хотел другой вариант, но выбрал меня.

Эта ванная пристроена к цокольному этажу, но расположенная отдельно от того места, где он меня держит. Я беру бутылочку с шампунем и замечаю, что это какой-то универсальный бренд. Полагаю, у ученых, которые проводят дни и ночи, мучая своих жертв, нет времени подобрать уход за волосами.

Намыливаю волосы шампунем, пена стекает по телу, вода начинает остывать, а голову пронзают мысли.

На протяжении всей моей жизни, в какой бы ситуации я ни оказывалась, я считала себя самым умным человеком в комнате. Это было похоже на сверхспособность — знать, о чем думают все остальные, что они скажут, как они будут действовать и реагировать.

Я хороша в том, что делаю, потому что эмоции не мешают процессу. И все же там, у реки, когда Алекс обнажал свою уязвимость, я не могла увидеть глубже — я не могла использовать ни одну его слабость, и не понимаю почему.

Разочарование закипает под кожей, горячее и ноющее. Я хватаюсь за волосы у корней, крик застревает в горле.

Я знаю, как себя ведут мужчины и как они реагируют, если я им нравлюсь. И когда они хотят меня трахнуть. Но ни один мужчина никогда не смотрел на меня так, как Алекс сегодня.

Я не просто была сбита с толку, я окаменела.

Он морочит мне голову. Буквально. Независимо от того, что я, якобы, о нем узнала, его нельзя недооценивать. Нужно оставаться сосредоточенной, быть умнее.

Я выключаю воду, расчесываю волосы. Оборачиваю полотенце, которое Алекс оставил, вокруг своего тела, заправляя уголок под мышку. Выходя, замечаю одежду, разложенную на белой гранитной стойке. В этой комнате больше ничего нет. Ни унитаза. Ни зеркала. Никаких личных вещей. Ничего, что я могла бы использовать как оружие против своего похитителя или навредить себе.

Я вытираюсь и бросаю полотенце на кафельный пол вместе со сброшенной одеждой, затем поднимаю белую оксфордскую рубашку на пуговицах. Там также есть трусики телесного цвета и спортивные штаны. Несмотря на то, что все еще холодно, я отказываюсь от штанов и одеваюсь только в рубашку и трусики.

Проверяю дверь. Она не заперта. Когда вхожу в узкий коридор, слышу, как Алекс печатает на своем компьютере. Стою и знаю, что он замечает. Его пальцы ненадолго замирают над клавишами, потом он продолжает.

Несмотря на мои отчаянные действия ранее, я знала, что шансов на побег было мало. Я не столько пыталась освободиться, сколько проверить Алекса и лучше понять, что меня окружает. Сейчас он уязвимый. Измотанный. Уставший. Слабый.

После моего трюка не знаю, когда у меня будет еще один шанс выйти на улицу. Но я должна использовать этот редкий шанс, чтобы подтолкнуть его еще больше.

Когда вхожу в комнату, смотрю на тележку с металлической коробкой и электродами. Мной овладевает дикая потребность все это уничтожить.

— Мне нужен шампунь и кондиционер получше, — говорю я ему.

Алекс перестает печатать, но не оборачивается.

— Это так важно?

Я провожу пальцами по своим влажным прядям.

— У меня обесцвеченные волосы. Из-за твоего небрендового дерьма они стали как солома.

Он, как обычно, отвечает сухо.

— Посмотрим, что я могу сделать.

Я подхожу ближе, обращая внимание на закрытую занавеску.

— Почему ты носишь лабораторный халат?

Это полностью завладевает его вниманием. Он закрывает ноутбук и разворачивает кресло. Он настороженно относится к моим вопросам и поведению. И правильно делает. Его пристальный взгляд скользит по мне — голые ноги, мокрые волосы намочили белую рубашку, делая ее почти прозрачной, особенно возле области груди, — и он с трудом сглатывает.

Язык его тела говорит о том, что он не в настроении играть, не после того, как гнался за мной в замерзающей реке. Но все, что у нас есть, — эта игра. Один победитель, один проигравший.

И я отказываюсь проигрывать.

— Потому что я ученый, — коротко говорит он.

Я тереблю верхнюю пуговицу рубашки.

— Но это не лаборатория с учеными. Здесь только ты и я. Для кого ты его носишь?

Он поправляет очки, маневр, направленный на то, чтобы не пялиться.

— Я ношу его, потому что это то, кто я есть.

Страдающий манией величия похититель… эту мысль я держу при себе. Вместо этого я расстегиваю верхнюю пуговицу и скольжу вниз к следующей.

— И не только, — говорю я.

Алекс скрещивает руки на груди, его взгляд опускается на обнаженную кожу между моими грудями.

— Блейкли, что бы ты ни делала… прекрати.

Я расстегиваю вторую пуговицу, затем третью, позволяя рубашке распахнуться. Поддразниваю, насмехаюсь. Алекс перестал отводить взгляд, теперь он делает смотрит открыто.

— Ты одинок, Алекс, — я неторопливо провожу пальцами по шву рубашки. Останавливаюсь, чтобы расстегнуть последнюю пуговицу. — Я заметила это там, пока ты прижимал меня к земле. Почувствовала твое желание установить связь, оказаться внутри меня, — распахиваю рубашку, открывая ему полный, беспрепятственный обзор на мое тело. — Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз был с женщиной?