Она удостоверилась, что я жив, и все доказательства были зарыты прямо там, в земле долины, чтобы выдать меня и навсегда вычеркнуть из своей жизни, и все же она этого не сделала. Она охотилась за мной. Нашла меня. Она так упорно боролась, чтобы не подчиниться своим желаниям… которое витает сейчас здесь, между нами.

Один только проблеск внимания от нее меня уничтожает.

— Разреши поцеловать тебя, — говорю я.

Она облизывает губы, заманивая меня в ловушку.

— Поцелуй… мою задницу, — но в ее голосе нет злобы. Она дрожит при такой жаркой погоде.

Я отпускаю ее подбородок и провожу пальцами по щеке, зарываясь пальцами в ее волосы.

— Я буду жадно целовать твою задницу и каждый дюйм твоего тела, — говорю я. — Даже если ты будешь яростно отрицать, сопротивляться, я дам тебе то, что нужно, — наклоняюсь ближе, чувствуя, как ее дыхание касается моих губ. — И ты поможешь мне уничтожить улики.

Ее глаза искрятся, и, без слов, она соглашается легким кивком головы, касаясь моей руки.

Вот, что ей нужно. Теперь я понимаю.

Она никогда раньше ни в ком не нуждалась, у нее никогда не было эмоциональной потребности в удовлетворении, и она даже не знает, о чем просить или как. А просить меня? Злодея, который наделил ее этими проклятыми эмоциями? Она не может сдаться.

Но я единственный, кто может дать именно то, что ей нужно.

Когда ее эмоции накалятся, когда она упадет в эту темную пропасть эмоционального смятения, я сплету наши пальцы и оттащу ее от края.

Пусть искры разгораются до тех пор, пока от нас не останутся тлеющие угли.

Страсть может сжечь нас заживо только один раз.

— Крематорий, — говорит она, словно улавливая мысль в воздухе вокруг нас.

Я морщу лоб, когда мои мысли возвращаются к делу.

— Это было бы удобно, — опускаю руку, поглаживая ее поясницу. — К сожалению, у меня нет доступа к чему-то подобному.

Она сглатывает.

— У меня есть.

Она не дает мне времени спросить. Прижимается ко мне и целует.

Мы сидим, разрабатываем самые мрачные планы в моей лаборатории. Воют сирены и горны, звуки жизни за кирпичными стенами наполняют полуразрушенное пространство, пока мы придумываем, как заставить мертвых замолчать.

ГЛАВА 38

ВРЕМЯ ВЫШЛО

АЛЕКС

Я ощущаю присутствие Блейкли рядом, моя кожа гудит от ее близости, ее энергии. Как физической близости, так и метафизической. У нее все еще есть сомнения, и потребуется время, чтобы преодолеть инерцию, которую я создал на нашей временной шкале, но во вселенной есть одна константа, и это перемены.

Ничто не остается неизменным вечно.

Подобно стрелке на циферблате, одна эмоция уступает место следующей по спектру, и с течением времени наши эмоции видоизменяются. Один поцелуй не должен менять жизнь, но, учитывая упрямый характер Блейкли, этот поцелуй стал сокрушительным — землетрясение магнитудой восемь, пошатнувшее наш фундамент.

После захода солнца мы направились в Челси, где бурлит ночная жизнь, покров темноты окутывает нас, пока мы движемся по улицам города. Я следую за Блейкли, когда она сворачивает в знакомый переулок. Я раньше бродил по этому району, поскольку мы преследовали одну и ту же цель, и все же, каким-то образом, упустил связь.

Я не верю в судьбу.

Но не могу отрицать иронию.

Блейкли останавливается перед трехэтажным зданием из двухцветного кирпича с выцветшим черным тентом.

Там написано: Крематорий «Рай для домашних животных».

Она выжидающе смотрит на меня.

— Я видела, как Аддисин входила и выходила отсюда, — говорит она, поворачиваясь к панели, расположенной рядом с ржавой дверью. — Она никогда не отличалась осмотрительностью, — Блейкли начинает набирать код на клавиатуре, и я хватаю ее за запястье.

— Камеры, — предупреждаю я.

Насмешливо наклонив голову, она говорит:

— Преследователь из тебя так себе, — поворачивается к клавиатуре. — Батарейки в Wi-Fi камерах сели. Я проверила их в первый день, когда следила за Аддисин.

Панель издает звуковой сигнал, и она открывает маленькую черную дверцу, доставая ключ.

Я оглядываю оживленную четырехполосную улицу. Никто не смотрит, никому нет дела. Кто вламывается в крематорий для животных? И все же я не могу игнорировать напряжение, сковывающее мой позвоночник.

— Здесь слишком многолюдно, — говорю я, когда она открывает дверь.

— Ты привык к своей среде обитания. К своему жуткому лесу. Что ж, этот город — мой лес. Я знаю, как действовать незаметно, — она включает фонарик на телефоне.

Интерьер такой, как должен выглядеть обычный крематорий для домашних животных. Миниатюрные шкатулки. Голые кирпичные стены с несколькими полками с рамками для фотографий и игрушки для животных. Обычный письменный стол. Запах льняного масла, используемого для полировки дерева, смешивается с сухим ароматом какой-то золы. Под ним витает еще один отчетливый запах экскрементов животных. Я поджимаю губы.

Фасад заведения оформлен как торговая лавка, с урнами и рамами для картин, даже деревянными ящиками с надписями. Я полагаю, скорбящие владельцы домашних животных хотят похоронить своих питомцев как близких, с воспоминаниями и дорогими сердцу предметами, помещая их в удобные, обшитые атласом гробики и наблюдая, как их закатывают в камеру для кремации.

Блейкли стоит над столом, направив свет на ноутбук. Надевает пару одноразовых перчаток и открывает его.

— Я проверю, когда назначена следующая кремация.

Что позволяет мне осмотреть само помещение. Я достаю свой телефон, проверяя, включен ли он в режим полета, чтобы меня не засекли в этом месте. Когда проталкиваюсь через двойные двери в подсобку, острый запах антисептика щиплет нос. Я с большим сомнением отношусь к такому плану.

Есть другие способы создать температуру, необходимую для сжигания останков вместо того, чтобы рисковать перевозкой костей в город, а затем выгружать их в здание. Где любой может стать свидетелем. Существует слишком много неизвестных переменных и непредвиденных обстоятельств; кажется, что контроля у нас вообще нет.

Я ученый. Я занимаюсь научным решением проблем. Отказываясь от этого метода, поворачиваюсь, когда мои уши пронзает звук.

Характерное тиканье секундной стрелки эхом разносится по темной комнате.

Я перестаю двигаться, осознавая неестественную тишину, абсолютную черноту, давящую на меня со всех углов. Сосредоточившись на звуке, я пытаюсь понять, действительно ли тикают настенные часы, или это проявление моего беспокойства.

У меня резко ноет икра. Чем громче становится звук, тем сильнее боль. Подобно фантомной боли в отсутствующей конечности, призрак старинных «Ролексов» напоминает, что наше время ограничено.

Невротическая потребность найти источник напрягает мышцы, и я включаю телефон, направляясь дальше в комнату. Надо быть внимательнее к звукам в передней части здания — движениям Блейкли, входной двери, — но я настроен на чистый щелчок, рассекающий воздух, притягивающий меня к центру, где блестит какой-то предмет.

Я стою как вкопанный.

Легкие горят, я хватаюсь за воздух, давление чуть не разрывает грудную клетку.

Я снова в темной комнате своей хижины. Стены черные, как уголь, единственным источником света являются часы с маятником, которые, кажется, летают повсюду. В моей руке ощущается знакомая тяжесть. Не успокаивающая, но привычная, как доза наркотика, которую невозможно вывести из организма. Токсичная, но облегчающая горькую тоску по дому.

Я знаю, что это за объект… но также знаю, что это просто невозможно.

Я уничтожил свои карманные часы.

Убил мучающего демона в своей голове.

Но они прямо передо мной — парят в воздухе, медленно вращаясь в ритме неумолимого тиканья. Я опускаю телефон, приближаясь к карманным часам, с трепетом замедляя шаги, пока не оказываюсь прямо перед ними, циферблат часов смотрит прямо на меня.

Когда я тянусь к ним, громкий лязг выводит меня из транса. Резко оборачиваюсь.