— И потому я хочу не получить деньги, а заработать. Своим трудом. Если хватило ума заработать, то и потратить ума хватит, решит Papa. Может быть.

— Ты думаешь, что это называется — заработать? — фыркнула Машка, показав на мой рисунок.

— Думаю. Но учтите, это я вам по секрету, — оглянувшись на англичанку и понизив голос, сказал я.

А потом запел:

Имею я пирожных горы

И есть, что есть, и есть, что пить

Но сапоги тачаю споро

Что б тунеядцем не прослыть!

Голосок мой слабый, но в ноты попадаю, слух у цесаревича имеется, не отнимешь.

Сестрички прыснули. Понравилось.

— Откуда это?

И в самом деле, откуда? Интернета, телевидения и радио нет, в театр водят редко, и только девочек, я ещё мал для театра, балаганы вообще исключены, книги и ноты мы получаем только после родительского одобрения, так откуда эта песенка?

— Приснилось, — нашёлся я. — Приснилось, будто пошли мы в театр, а там представление, с песнями и плясками.

— Опера?

— Вроде. Но не всерьёз, а шутейное. Для простонародья.

— Фи, это же низменно!

— Что есть, то есть. Потому нас туда и не водят. Но вот приснилось, что я могу поделать? А если приснилось мне, то это уже не низменно! Мне не могут сниться низменные сны! Я не какой-нибудь Ляпкин-Тяпкин, я великий князь! — закончил я величественно.

И что возразить?

Нечего возразить!

Но вечер тянулся долго, потому что вечер в эту пору начинается рано, часа в три пополудни, в половину четвертого.

И мы продолжили рисование. Сестрички расщедрились, дали мне ещё лист бумаги. Хорошей бумаги. Чтобы такое изобразить? Детское?

Я рос — там — книжным мальчиком. И журнальным. Буквально. Бабушка, мама мамы, тоже была учительницей, и у неё было много книг и журналов. Начиналось всё с «Трех поросят». Бабушка включала радиолу, ставила виниловую пластинку со сказкой, и давала книжку с картинками. Картинки мне очень нравились — большие, красивые, с весёлыми поросятами и злым Серым Волком. И пластинку, и книжку я требовал каждый раз, когда меня приводили к бабушке: папа в забое, мама в школе, меня в детский сад нельзя, а куда? к бабушке, куда же ещё. Так и научился читать.

А когда я научился читать не только про поросят, бабушка стала «прививать хороший вкус». Давать правильные книги. Правильные — в её понимании, в понимании учительницы с полувековым педагогическим стажем. «Мальчик и Жар-птица», «Пашка из Медвежьего лога», «Тимур и его команда», «Кортик» — в таком вот духе.

А ещё я часами рассматривал журналы, «Мурзилку», «Пионер» «Костёр». Их когда-то бабушка выписывала для мамы, а мама обращалась с ними аккуратно, и они все — или почти все — сохранились. Я их рассматривал, особенно картинки. И стал сам рисовать. Ходил в местный Дом Культуры, в изостудию, где мне преподали основы. Потом, после аварии, когда шахта обанкротилась, закрылся и Дом Культуры, городу содержать его стало не по средствам. Но я уже не мог без карандаша и бумаги. Рисовал, тем и избывал гибель отца. Он не был шахтером, он работал на шахте инженером-наладчиком, налаживал всякое оборудование. Оно, оборудование, нередко выходило из строя прямо под землей, там он и налаживал. И в тот день тоже, да.

Отец когда-то выписывал «Технику — Молодежи», и после него осталось десятка три журналов, и я тоже их разглядывал и читал. А потом у мусорного ящика часто находил стопки книг и журналов, находил, и тащил домой. Старые люди умирают, а новым людям старые журналы ни к чему. Всё есть в Интернете!

На самом деле нет. Да и не в этом дело. Просто если ты лежишь на диване с журналом, ты читаешь только этот журнал, и всё. А если лежишь со смартфоном, то скачешь туда — сюда. Статья, положим, найдётся, но тут и новости, и «ВКонтакте», почта, опять «ВКонтакте», на тебя сыплются котики, видосики, а ещё нужно в Геншин поиграть, в Майнкрафт, киношку посмотреть, ютуб, прогноз погоды, воздушная тревога, отбой воздушной тревоги, и ото всюду реклама нагло лезет… Сеанс одновременной игры в Васюках получается. Не люблю.

Из журналов я узнал многое. Не буду себя обманывать, узнал поверхностно, но это лучше, чем ничего. Гораздо лучше. И когда я стал иллюстрировать самиздатовские романы, на автортудей и других площадках, это здорово пригодилось. Ещё и то, что я занимаюсь — занимался? — не живописью, а графикой, работал не на компьютере, а руками. Бумага, тушь, перо. Оно, конечно, не так быстро, как в студиях ИИ, и не так красиво, но некоторым подавай ручную работу. Стиль. Качество.

Ручная работа сейчас и пригодилась.

— Ой, а это что?

На листе бумаги я набросал с полдюжины сцен.

— Это сказка, — я откашлялся. — Английская народная сказка. Жили-были на свете три поросёнка. Три брата. Все одинакового роста, кругленькие, розовые, с одинаковыми весёлыми хвостиками. Даже имена у них были похожи. Звали поросят Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Всё лето они кувыркались в зелёной траве, грелись на солнышке, нежились в лужах, — начал я. Пластинку-то помню наизусть, и рассказывал, подражая и в ритме, и в интонациях тому большому артисту, что начитывал текст.

Полчаса мы прожили в сказке. А когда вернулись, Настя сказала:

— Хочу ещё!

Мария, та постарше, понимает:

— Это просто — волшебство!

— Народное творчество, — скромно сказал я. Хотел добавить «низменный жанр», но передумал. Потихоньку, потихоньку нужно знакомить сестричек с литературой, искусством, наукой и техникой.

Тут, наконец, вернулись наши. Немного продрогшие: холодный ветер, дождь… Один Papa весёлый: в офицерском собрании хочешь, не хочешь, а два-три бокала выпить нужно. Papa любит общество военных, и считает, что военные тоже его любят, что они преданы без лести. Может быть, может быть. Но, помнится, когда двое штатских явились к нему, Государю и Верховному Главнокомандующему, прямо в ставку, с требованием отречения, никто — никто! — не сказал «государь, прикажите повесить эту сволочь».

А должны были сказать.

Ладно, то будет после революции. Великой Октябрьской? Нет, кажется, февральской. О февральской революции мне бабушка книжек не давала. И о царской семье я знаю, нет, знал, куда меньше, чем о Семье Ульяновых. Был царь, вечно пьяненький слабовольный подкаблучник, была немка-царица, были какие-то дети, Алексея и Анастасию ещё упоминают, а остальных редко.

Теперь-то я знаю больше. Papa вовсе не подкаблучник, просто за детей отвечает жена, так здесь и сейчас принято. Выпивает бокал вина, ежедневно, за обедом — за исключением постов, а постов здесь преизрядно. Но в бокале вина — небольшом, и налитом не доверху, граммов восемьдесят, — врачи и в двадцать первом веке беды не видят. Сестры живут скромно, у любой девчонки «среднего класса» двадцать первого века нарядов побольше будет.

Знаю больше, а узнаю ещё больше. Со временем.

Я медленно засыпал в своей царской постели в своем царском купе. За царским окном царского поезда проплывала царская Россия. Огромная. Разная. Сейчас спящая в ночи.

Если вам дороги жизнь и рассудок, не будите спящую Россию!

Пусть Россия немножко поспит.

«Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!»

Попытка спасения полярной экспедиции Георгия Седова — одна из линий «Белой Ферязи». Для тех, кого интересует, что происходило в Реальной Истории я помещаю этот материал, впервые опубликованный в 2009 году в журнале «Компьютерра».

Кому же это не очень интересно — смело могут пролистнуть. В романе история пойдет другой тропинкой.

Попытка Подвига

Что есть подвиг? Какова цена подвига? Чем можно платить за подвиг?

Вопросы задавать легко, отвечать на них сложнее, особенно если общество подсказок и намеков не дает. Или дает, но кажется, что подсказки те не вполне верные. Когда есть директивные указания партии ли, правительства или господствующего образа мыслей — другое дело, но время директивных указаний еще не пришло. Вот и делай, что хочешь, делай, но помни — держать ответ за свой ответ придется тебе и больше никому.