А своего — много.

26 мая 1913 года, воскресенье

Ближние планы

И вот мы в Москве! Анабасис близится к завершению, осталось совсем немного.

В Москве та же жара, что и на Волге в последние дни, но не хватает речной свежести. Река-то есть, но далеко от нас. То ли дело на «Межени», где справа — Волга, слева — Волга, на корме — Волга, и только далеко-далеко впереди по курсу… нет, тоже Волга! Но в Ярославле мы вернулись на твёрдые рельсы, и потихоньку, через Ростов, Переяславль и Троице-Сергиевскую Лавру добрались до Москвы. Везде почётные караулы, везде молебены в соборах, везде посещение монастырей… Нет, путешествовать я хочу, но не так. Инкогнито. Князь Николадзе, что ли. А дядек, Андрея и Клима, обрядить на манер горцев, кинжалы с пистолетами на поясе отобьют охоту у всяких шутников. И не только шутников. Киднеппинг сейчас не в моде, но надейся на лучшее, а готовься к худшему. Нас на всем пути охраняли плотно, но найдись решительный человек с маузером — и история бы переменилась. Почему с маузером? Papa из маузера ворону за двадцать шагов влёт бьет. В бегущего кабана, думаю, за сто шагов попадёт наверное. А если кобуру приладить как приклад, то и за двести попадёт.

Поэтому я нервничал. Маузеры-то не у одного Papa есть. Я, конечно, помнил, что до революции в царскую семью не стреляли. Но как знать, может, мир уже изменился по сравнению с эталоном? В одном месте чуть-чуть не так, в другом, и пошло-поехало? Три поросенка, которые изменили мир? Нет, вряд ли. То есть изменить-то изменили, но не настолько, чтобы революционеры вдруг стали принародно расстреливать царскую семью. Разорвут. Да и служба охраны не дремлет, иначе давно бы всех нас поубивали. Террорист-то, читал я, в Столыпина стрелял, а мог бы и в Papa. Что-то странное случилось тогда в Киевском театре. Да, теперь-то я изучаю историю, со всем тщанием, доступным восьмилетнему мальчику, то есть читаю подшивки старых газет. Но пользы мало, ведь это именно история. То, что было, а не то, что будет.

Ну, хоть так.

Papa мою нервность замечает, но я отговариваюсь усталостью, и потому в торжествах участвую по сокращенной программе. Сегодня, к примеру, был в Купеческом Собрании, смотрел художественную самодеятельность мещанских училищ, и гимнастический парад мальчиков. Не сам, конечно, смотрел, а вместе со всеми. С семьёй. Вся встреча, включая обязательное чаепитие, заняла час. Ну, это куда ни шло. Я даже успел милостиво поговорить с группой гимнастов, выстроивших пирамиду, и похвалить представленную мне девицу Невзорову, изобразившую меня в белой ферязи путем вышивания чем-то на чём-то, я в рукоделии не силён. Тут бы ей перстень какой подарить, или табакерку, но нет у меня ни колец, ни табакерок. Часы были, золотые. Теперь вот нет. А часы хорошие, да. Ну, ладно, я взамен куплю стальные, с таким же механизмом. За шесть рублей. А вообще-то мне следует сдерживаться. Не часов жалко, что часы, девчонку жалко. Ведь завидовать ей станут, козни строить. Хотя… пусть завидуют! Завистников бояться — так и не жить, что ли? Пусть только построят какую кознь — мигом отправлю поднимать культуру в Тюмени! Да и не даст себя в обиду девица Невзорова, купеческая кровь крепкая.

Нет, никаких особых чувств к девочке не испытываю. Какие чувства, мне восемь лет, а по развитию как бы не меньше, организм-то ослабленный. Гормоны младенческие. И нескоро заведутся фаворитки. Если доживу.

Потом вернулись домой. В дороге я подумал, что неплохо бы научиться водить автомобиль. Что-нибудь лёгонькое, сейчас ведь гидроусилителей нет. Ладно, не сейчас, позже. А сейчас пусть учатся сёстры, им полезно и приятно будет. Нужно намекнуть. Нет, нарисовать. Что-нибудь, а ля Пименов, только попроще, уголь, сангина, сепия.

А вечером старшие, то есть Papa, Mama, Ольга и Татьяна поехали на бал в Благородное Собрание. Там купцов нет, какое… А зря. Торговый капитал, промышленный капитал — это мощь, это сила, без них наша ракета высоко не взлетит, на орбиту не выйдет.

Старшие уехали на бал, младшие перед сном сочиняют главу из путешествия Непоседы, а самый младший, то есть я, работаю с документами. Разбираю почту, что скопилась за время анабасиса. Papa документы, разумеется, пересылали фельдъегерской службой, но у меня-то такой службы нет… пока нет. Помогает мне мсье Пьер, добровольно взявший на себя обязанности моего секретаря. Заодно и цензора тоже: нет ли в почте чего, не предназначенного для восьмилетнего мальчика?

Письмо от адми… от кавторанга Колчака. Александр Васильевич отправляется на поиски экспедиции Седова, и, разумеется, первым делом проверит указанные мной координаты. Их я сообщил Колчаку за неделю до нашей поездки, чтобы он мог скорректировать свои планы. Уж не знаю, что подумал кавторанг, но — почему бы и не проверить? Нужно же с чего-то начинать, а указанное мною место, семьдесят шестой градус северной широты, шестидесятый градус восточной долготы, ничем не хуже любого иного. Даже лучше. Даёт простор и словам, и мыслям.

И в газетах помещены материалы об отплытии ледокольного парохода «Норд» под командованием капитана второго ранга Колчака Александра Васильевича. Экспедицию снарядил и патронирует Государь Наследник Цесаревич и Великий князь Алексей Николаевич.

И тут же портрет Колчака. Моего портрета нет, портрет такой особы, как я, без дозволения публиковать нельзя. А я дозволения не даю, вернее, Министерство Двора не даёт. Ну, какой портрет? Восьмилетний мальчик, никакого доверия к делу. Может быть, потом. И не портрет, а автопортрет. Не фотографический, а нарисованный. Юный орлёнок глядит в поднебесье.

— К вам, mon prince, госпожа издательница! — доложил мсье Пьер.

И я даю аудиенцию госпоже Панафидиной, владелице и главному редактору «Газетки для детей». С дозволения Papa и Mama, разумеется. В присутствии мсье Пьера и обеих дядек. Вряд ли госпожа Панафидина захочет меня задушить (на предмет оружия её непременно обыщет охранница), но с дядьками оно надежнее.

— Здравствуйте, здравствуйте, Александра Самуиловна, — я привстал со стула и сделал движение, означающее шаг навстречу. Госпожа Панафидина смутилась, изобразила что-то вроде реверанса:

— Здравствуйте, Ваше Императорское Высочество Государь Наследник Цесаревич и Великий князь!

— Сударыня, время позднее, и если вы будете величать меня полным титулом, я усну прежде, чем мы закончим разговор. Зовите меня просто mon prince, это вполне уместно в неформальной обстановке.

И мы стали вести неформальный разговор в неформальной обстановке. За неформальным чаепитием. С неформальными маковыми плюшками. Сам я плюшек не ем, стерегусь сладкого из боязни кариеса, а ем бутерброды с огурцами. Проще простого: кусочек хлеба и кружочек огурца.

Госпожа Панафидина интересовалась, какие у барона А. ОТМА планы на будущее. Я осторожно отвечал, что никто не знает своей судьбы, и барон — не исключение. Возможно, он продолжит литературную деятельность, возможно, нет. Сами понимаете, господин барон — человек обеспеченный, и если берётся за что-то, то лишь по зову души, а не по велению желудка.

— И что душа говорит господину барону? — спросила между второй и третьей плюшкой Александра Самуиловна.

— Душа интересуется, каковы перспективы «Газетки». Сколько у неё подписчиков, каков тираж? Много ли подписчиков в провинции? Растёт их число, или сокращается?

Госпожа Панафидина была к подобным вопросам готова, не готова лишь, что их задавать будет восьмилетний мальчик. Восемь лет — это «приготовишка», от горшка два вершка. А вот сидит за столом, угощает чаем с маковыми плюшками, ведёт беседу, интересуется производственными вопросами.

Из ответов я узнал, что число подписчиков возросло, что радует. ещё больше радует активность подписчиков: со всех концов Империи сыплются вопросы о том, будет ли барон А. ОТМА продолжать публиковаться в новом году. Имеется в виду новый учебный год, который начнется с середины августа.