Ужин прошёл в прохладной обстановке.

По окончании Papa сказал, что ему нужно со мной поговорить.

Ну, вот и пошел процесс…

Разговор имел место быть в Малой библиотеке.

— Алексей, Mama сказала, что ты был непочтителен с отцом Григорием, — начал Papa.

Mama, сидевшая рядом, скорбно поджала губы, мол, да, увы, непочтителен.

— Отцом Григорием? Разве Григорий — духовная особа, разве он рукоположен?

— Он в этом не нуждается, — сказала Mama.

— Это вы так решили, Mama? — отныне и впредь я с Mama на «вы». — А что думает Русская Православная Церковь?

— Тебя кто-то настраивает против Григория Ефимовича! — сказал Рара. Ага, не отца Григория, а Григория Ефимовича. Уже лучше.

— С чего бы это? Просто я хочу ясности и порядка. Алексей Михайлович, мой далекий пра, говорит… говорил, что чин призван управлять и утверждать крепость любого дела наравне с честью и красотой, именно чин придает всему на свете меру и стройность. Поэтому звать я буду так, как положено по чину. Крестьянина же звать как духовную особу — нарушение порядка.

— Он старец, — не отступала Mama.

— Это в каком смысле? Он моложе Papa, а если выглядит старше своих лет, то лишь по причине образа жизни.

— Старец по святости жизни!

— Чего не знаю, того не знаю. В чём заключается его святость? Нет, я думаю, что Григорий человек не злой, и намерения у него не злые, но святость — это другое. Заключение о святости даёт Святейший Синод. Как только он даст подобное заключение, так сразу.

— Ты упрям и глуп, — не сдержалась Mama.

— Вы, Mama, меня родили, и я век буду вас любить и почитать. Но не забывайте, что я не только ваш сын, я еще Наследник. Оскорбляя меня, вы оскорбляете династию, которая вот уже триста лет правит величайшей в мире державой, и, уверен, будет править и впредь.

— Григорий Ефимович молится о твоём здоровье!

— За что я ему премного благодарен. Но… за моё здоровье, за здоровье всей императорской фамилии молятся миллионы наших подданных. И я каждодневно молюсь за их здоровье, потому что народ и династия едины, нам нельзя друг без друга.

— Но благодаря его молитвам, молитвам Григория Ефимовича, ты выздоровел! — и она победно посмотрела на Papa. Срезала.

Papa смел, умён, и волею твёрд. Но Mama — его слабое место. Он её жалеет, Mama, и всегда угождает, или почти всегда. Если речь идет о домашних, бытовых делах, это ладно, но когда речь о стране, кончится это может плачевно. Плавали, знаем.

— А разве вы, Mama, не молились о моём выздоровлении? Разве Papa не молился?

— Конечно, молились, но…

— Тогда почему вы решили, что молитвы Помазанника Божия на небесных весах легче молитв сибирского крестьянина Григория? Отчего, Mama, такое неверие в нашу династию, откуда оно взялось?

— Он наш Друг! — не уступала Mama. — А ты ему три рубля хотел дать!

— Я бы ему и пять дал, да только нет у меня денег. Три рубля он честно заработал. Натурщику дают за сеанс рубль, хорошему — два, но ему же пришлось сюда добираться. Поезд, извозчик. Опять же репутация Наследника, мы здесь за всё платим втридорога. Ну, и рисунок мне удался. Три рубля — справедливая плата. И да, мне нужны карманные деньги, но их я заработаю сам.

— Но почему ты сделал вид, что не узнаёшь его?

— Видите ли, Mama, прежде Григорий приходил к маленькому мальчику Алёше, приходил, и как мог, его утешал, за что я ему, конечно, благодарен. Но сегодня он пришел к Наследнику. И вы, Mama, мне, Наследнику, заявили, что он хочет меня видеть. Но почему-то не спросили, хочу ли его видеть я. Вы, Mama, забыли, что он — подданный, а каждый подданный должен знать свой чин и своё место. Иначе не будет порядка, а будет смута. Чего я, как Наследник, допустить никак не могу.

— Но… Не мог бы ты быть к нему помягче? — сказал Papa. — Григорий многое повидал, многое знает…

— Что значит — «не мог бы»? Разве я буду видеться с ним снова? В нашей стране множество превосходных, интересных, талантливых людей — врачей и воителей, путешественников и поэтов, тружеников и дипломатов, инженеров и авиаторов, драматургов и художников. И я хочу видеть их, говорить с ними, получать от них знание. Это будет полезнее во всех отношениях. А Григорий, что Григорий… Поговорю и с ним… как-нибудь. Портрет маслом напишу — если научусь писать маслом.

На таком сомнительном компромиссе родительский час и завершился.

— Мы проводим тебя, — сказал Papa примирительно. Его тоже беспокоит лестница.

И они проводили.

— Алексей, ты говорил, что тебе удался рисунок с Григория Ефимовича, — сказал Papa.

— Думаю, удался, — скромно подтвердил я.

— Не покажешь?

— Отчего ж не показать, — и я протянул Papa альбом.

Он раскрыл его. Долго смотрел, потом молча протянул Mama.

Та тоже смотрела долго, потом закрыла альбом. Не хотела видеть. Боялась.

— Это… Это твоя работа? — спросила она.

— Вы же видели, Mama.

— Кто тебя научил так рисовать?

— Жизнь, — сказал я. — Хотя посещать Академию Художеств я бы не прочь. Маслом учиться писать, общаться с другими, и вообще…

Papa и Mama пожелали мне добрых снов, Mama даже поцеловала — и они удалились. Думать и гадать.

Положим, они почти уверены, что кто-то меня настраивает против Распутина, хотя и непонятно, кто, где и когда, я всё время на виду. Но почему я говорю не так, как должно восьмилетнему мальчику? И, наконец, откуда взялось у меня умение рисовать?

Я раскрыл альбом.

На первый взгляд, портрет как портрет. Благообразный человек спокойно смотрит перед собой. Нет, для восьмилетнего и это очень удивительно, но здесь другой случай.

Через короткое время становится видно, что и смотрит человек не так уж спокойно, и что вид у него не вполне благообразный. А еще через пару минут хочется просто закрыть альбом, и не видеть этого человека. Слишком уж тревожно.

Да, научился. И догадываюсь, каким образом.

Всего-то и нужно — сначала умереть, а потом воскреснуть.

9 февраля 1913 года, суббота

Выясняем отношения

— Как красиво!

Сёстры разглядывали новенькие, пахнущие клеем и краской книжки. «Три поросёнка» вышли в свет! И нам привезли целую пачку, сто экземпляров.

Это тётя Ольга, великая княгиня Ольга Александровна расстаралась. Заказала издательству «Парфенон» подготовить и выпустить тираж, тысячу экземпляров. За свой, то есть тётушкин, счёт. Её вклад в спасательную экспедицию.

Тысяча экземпляров — мало? Но так и задумано. Эта тысяча — «специальное издание», нумерованное, оно будет распространяться в высшем свете по возвышенным же ценам. Кто сколько даст. А потом, по завершении, наступит время тиража «общедоступного издания», уже от издательства, первый завод десять тысяч экземпляров, дальнейшая судьба — по результатам продаж. Наши отчисления, роялти — пятьдесят процентов. Это вам не ЭКСМО, да и с императорской семьёй шутки плохи.

«Специальное издание» распространять будет и сама тетя Ольга, и её подруги и знакомые из благотворительных организаций. А не хотим ли попробовать себя в этом деле мы?

Хотим! И попробуем! И вот перед нами сотня книжек.

Выглядят хорошо, даже отлично.

Но кому мы можем их продать? Где? Когда?

Были у меня идеи, которыми я поделился с Ольгой Александровной, и та их одобрила.

И вот мы сидим и работаем. Каждый подписывается под своим персонажем. Я — Волк, Анастасия — Ниф-Ниф, Мария — Нуф-Нуф, а Татьяна — Наф-Наф. Ольга оставляет автограф прямо на первой странице, рядом с автором — бароном А. ОТМА, всё с заглавных букв.

Тетушка своим подругам под огромным секретом поведала, что барон А. ОТМА — это цесаревич и его сёстры, Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Только т-с-с-с, никому! Ну, конечно, конечно, конечно…

Эта партия, с нашими автографами, пойдёт к людям денег. Крупным промышленникам, банкирам, купцам. Нет, их не будут продавать, такое не продаётся. Их будут дарить! Нам самим в раздаче слонов участвовать нельзя, не подобает, но какой купец откажется в ответ пожертвовать некую сумму на благое дело, на спасение русских путешественников из смертельного ледяного плена? Какой откажется — тому не дадут, всё обговаривается заранее. Тем более, что число книг очень и очень ограничено. Только для самых-самых. И вот за то, чтобы попасть в число самых-самых, глядишь, и тряхнут мошной. На это расчёт.