— Не может быть, а так и есть, я как-нибудь покажу тебе этот альбом.

— Разница в том, что покойный Государь писал и рисовал в стол, а бэби не боится выйти с этим на публику.

— Не боится, — согласился Николай Александрович. — У него появились мысли, которых прежде не было.

— Он же растёт.

— Уж больно быстро он растёт.

— Это бывает. С гениями это случается. Моцарт в пять лет сочинял прекрасную музыку, которую другим не сочинить за всю жизнь.

— Ты думаешь, Алексей гений?

— А ты нет? Дело ведь не в сказочках.

— А в чём? Кстати, он настойчиво просит, я бы сказал — требует, чтобы ему выписали «Газетку для детей», и это, думаю, только начало.

— Так распорядись. Или я распоряжусь.

— Но еще недавно ты была категорически против!

— Еще недавно я думала, что бэби слаб, и старалась его оградить от всего… наружного.

— А сейчас?

— А сейчас я вижу, что он силён. Очень силён. Он закалился, превратился в сталь. И в этом наша надежда, — Александра Фёдоровна помолчала, потом добавила:

— И отец Григорий тоже так считает.

25 февраля 1913 года, понедельник

Великий пост

— Ты с нами, Алексей? — спросила Мария

— Нет, нет и нет. В такую шальную погоду боюсь доверяться волнам. Останусь на земле.

Papa ведёт девочек на экскурсию по крышам Зимнего дворца. Да, мы переехали в Зимний — на время празднования юбилея. Триста лет назад шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов был избран в цари, и с тех пор Романовы новых выборов не дозволяли, и должности своей никому не уступали. Теоретически. Хотя в обеих Екатеринах, и в первой, и во второй, романовской крови не было ни капли. Потому и сочинил Павел Петрович свой акт о престолонаследии — чтобы впредь царские жены на трон не заглядывались.

На крышу я, конечно, хотел. Ни разу не был. По рассказам сестричек, вид оттуда изумительный. Проложены мостики, устроены перила, всё безопасно. Но что для других безопасно, для меня опасно. Вчера был снегопад, сегодня снег слабый, и крышу, конечно, почистили, но… Вдруг и не всю? Снег, лед, легко поскользнуться. Нет, с крыши-то точно не свалюсь, но мне много ли нужно? Что важнее: сиюминутное желание, или долговременное рацио?

И я выбрал осторожность. Ничего, потом, когда-нибудь. Летом. Когда наладят мостки, отвечающие требованиям безопасности таких, как я.

Но скучать я не стану. Пойду в картинные галереи, смотреть работы мастеров. Я каждый день туда хожу, а мы в Зимнем уже неделю. И завтра вернёмся в Царское Село. Не нравится Mama Зимний. Ещё и тем, что сюда ходит публика, посмотреть на картины, да и просто посмотреть. Нет, в личные покои публику не пускают, но сама мысль, что совсем рядом находятся праздношатающиеся обыватели, вызывает у Mama головную боль. А в дни торжеств во дворец приходили тысячи и тысячи верноподданных. Делегации. От дворян, от крестьян, от бухарских мусульман, и так далее, далее и далее. Утомительно, я ведь тоже присутствовал. Чтобы видели: наследник жив, здоров, и процветает.

Когда в четверг мы посещали Казанский собор, где был торжественный молебен, то это было то ещё дело. Я и Papa ехали в коляске, Mama и бабушка — в карете, а сёстры — в ландо. Перед нами — сотня Конвоя, и позади тоже сотня. Ехали неспешно, в спокойствии чинном, и я думал, что меткий стрелок из винтовки может легко снять и Papa, и меня запросто. С полуверсты. Вон их сколько, окон по пути. И никакой Конвой не спасёт, он только для торжественности, Конвой. С заглавной буквы, конечно.

Подданные, стоявшие на тротуарах и воодушевленно приветствующие нас, это, конечно, замечательно, но если среди них окажется два-три революционера с маузерами, этого хватит, чтобы Империя осиротела. Даже одного хватит. И тогда Ольга вступит на престол.

Летом четырнадцатого убили эрцгерцога Фердинанда. Вернее, убьют. Когда точно, не помню. А кто помнит без Гугла? Убили, и всё заверте…

Сестрица Татьяна даже заболела. То ли грипп, то ли что-то ещё. Сидит у себя, в изоляции, мне к ней доступ запрещен: вдруг заражусь, а мне болеть нельзя.

Но теперь всё, теперь Великий пост, никаких развлечений, никаких увеселений, дворец пуст.

Я ходил, разглядывал картины, сверяясь с каталогом. Там, в двадцать первом веке, я в Петербурге не был, смотрел картины в сети, но там и разрешение не очень, и цветопередача, и вообще. Натуральное лучше. День пасмурный, свет рассеянный, хожу, гляжу, а дядька Андрей следует за мной тенью. Со стулом в руках.

Вообще-то не сколько хожу, сколько сижу. В ногах правды нет, картины лучше рассматривать сидя. Сидя и не спеша.

Сегодня я сел перед «Овощной лавкой» Снейдерса. По случаю Великого поста. Ну, и просто нравится. Семнадцатый век, и какое изобилие! Интересно, это настоящая лавка, или агитационная, мол, вот так будут жить при коммунизме? У бабушки есть старая книга «О вкусной и здоровой пище», издание пятьдесят второго года. Одна тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Там тоже много прекрасных рецептов и замечательных иллюстраций. Столы ломятся от яств, и каких яств! Что, всё так и было, спрашивал я бабушку. Где-то, может, и было, а для нас — как сказка. Светлое будущее.

Однако, грибы голландцы тоже уважали — полная корзина белых грибов. А я где-то читал, что за границей их не едят. Кто-то не ест, кто-то ест.

И только я начал перерисовывать лошадь, что тянется к капусте, как в зал вошел дядя Сандро. То есть он Papa дядя, а мне и сестрам двоюродный дедушка, но у нас Великого князя Александра Михайловича дядей зовут все. В нашей семье, я имею в виду. Семейное имя.

Дядя был не один, за ним следовал адъютант. Значит, по делу заглянул Великий князь. Он — вице-адмирал, фигура не самая большая, но и совсем не маленькая. А главное — он очень инициативный, у него масса проектов насчет того, как нам обустроить флот, и создать мощный воздушный флот. Это мне Papa рассказал. Проекты, может, и толковые, да где столько денег взять? Линейные корабли не дороги, а очень дороги. Бюджет не резиновый. Образование важно? Очень важно. Здравоохранение? Транспорт? Связь? Наука? Армия? Всего не перечислишь.

Но дядя Сандро не унывает. Сейчас он агитирует в пользу больших аэропланов, которые способны нести бомбу в тысячу фунтов. Аэроплан, конечно, не дешёв, но по сравнению с линейным кораблем, крейсером и даже миноносцем его цена мизерна. А бомбой в тысячу фунтов он может вывести из строя и эсминец, и крейсер, и даже дредноут. А если дредноут атаковать не одним аэропланом, а дюжиной? Буль-буль, дредноут!

— А, ты здесь, Алексей! Мне так и сказали — ищите в зале голландцев. Я к Ники, но и к тебе тоже!

— Как удачно, дядя Сандро! — ответил я. — У меня к вам тоже дело. Посоветоваться хочу.

— Давай, советуйся! Подрастешь, и будет у нас страна советов!

— Чур меня, чур. Нет, сначала вы.

— Вот… Купил для Василия. Ты не мог бы подписать для него? — дядя сделал знак, адъютант подошел, раскрыл портфель, и достал «Трёх поросят». Специальное издание, но не Особой Сотни.

— Отчего ж и не подписать? Конечно, подпишу, — я снова уселся, стоя не подписываю, достал карандаш.

Василий — младший сын дяди Сандро. Значит, мне он — тоже дядя. Хотя по годам он младше меня, мне уже восемь, а ему будет шесть летом. Да, я выучил дни рождения всех родственников, это важно.

Что ж, пять лет — идеальный возраст для «Трёх поросят».

«Дяде Василию от племянника Алексея на здоровье!» — написал я. С уважением, дата, подпись.

— Ты сам придумал сказку? — спросил Великий князь.

— Нет, это народная сказка. Английская. Мы ее пересказали, я и сёстры. Немножко присочинили, не без того, но смысл верный.

— А рисунки?

— Рисунки наши. Живность — это моё, а домики, лес, и остальное — сёстры.

— Интересно. Ты, значит, хорошо рисуешь? — в голосе дяди Сандро недоверия не было, но оно было. Я видел рисунки Алексея прежнего. Мягко говоря, не талант.