И дальше несколько абзацев о великом подвиге двух капитанов, Седова и Колчака. Захарова, похоже, не посчитали. Три капитана — слишком.

Будем следить за развитием событий.

Ещё как будем! Если у Колчака остался уголь — а он наверное остался — капитан второго ранга может поискать «Святую Анну» Брусилова к северо-востоку от Новой Земли. Если, конечно, позволит ледовая обстановка. Такое я дал напутствие будущему адмиралу, добавив, что решать, конечно, ему и только ему. По обстановке.

Найдёт, нет? Не знаю. «Святая Анна» вмёрзла в лёд и дрейфует, и я, разумеется, координат не знаю, только вот так, приблизительно — «к северо-востоку от Новой Земли». Возможности ледокольного парохода ограничены, это не атомный ледокол «Сибирь». Но попробовать-то можно. Если осторожно. По краешку ледяного поля.

Сегодня четверг, вышла «Газетка», но из Москвы её привезут только завтра. В «Газетке» будет последний рассказ «Как Непоседа раков ловил», и объявление, что с первого сентября подписавшиеся на «Газетку» на целый год получат в качестве премии новейшую книжку «Путешествие Непоседы и его друзей на воздушном шаре». Автор и художник — барон А. ОТМА!

С Непоседой пора заканчивать. Переходить от младшего школьного возраста к среднему? Некогда, некогда. К среднему и старшему! Тайны, приключения, поединки, бокс против джиу-джитсу, аэропланы, субмарины и орбитальные ракетопланы!

Но… Но предварительно следует изменить позицию. Барон А. ОТМА — это вам не студент, подрабатывающий сочинительством авантюрных романчиков, совсем нет! Барон А. ОТМА — это имя, это афиша, это касса! Да, касса! Как писал великий русский поэт Некрасов? Великий русский поэт Некрасов писал так:

За убежденье, за любовь

Иди, и гибни безупрёчно

Умрешь не даром, дело прочно,

Когда под ним струится кровь

Любят, любят всякого рода вожди посылать ведомых на смерть, на каторгу, в изгнание. Верный сотрудник некрасовского «Современника» Чернышевский угодил на каторгу, а что Некрасов? А Некрасов тем временем обживет новокупленное поместье, Карабиху, арендует охотничьи угодья за невероятные пять тысяч рублей в год, пьёт шампанское, кушает устриц, скорбит о тяжкой доле русского народа — в общем, что обычно и делают идейные и прочие лидеры. Дескать, сейчас вам тяжело, будет ещё тяжелее, но вы терпите, жертвуйте жизнью — ради детей! Ваши дети будут жить в счастливой стране!

Но и дети слышат то же самое. И внуки. И правнуки.

Нет, нет и нет! Я никого на смерть посылать не стану! К лишениям призывать не буду! Пояса затягивать не позволю! Год от года народ мой будет жить лучше, чище, богаче! Семиверстных шагов не ждите, широко шагать — порты порвать. Шаги будут самые обыкновенные, даже медленные — как опытный человек идёт по болоту. Слегой опробует место, ещё опробует, если результат сомнительный — дуроломом не попрёт, будет искать путь, может, и длиннее, но безопаснее.

Я понимаю, что это во мне говорит восьмилетний ребенок. Или семнадцатилетний юноша. Кто в детстве и юности не желал всеобщего счастья? Всякий желал! Всякий, живший в достатке, в хорошей семье, с любящими родителями, с дружными братьями и сёстрами. Нет, существуют, конечно, моральные уроды, маньяки, социопаты, для которых чужие муки — наслаждение, но я-то, я-то не такой?

Я спросил себя — и замер. Стал ждать отклика души.

Пришел ответ: не такой! Нет во мне радости от чужого горя, чужих страданий, чужих невзгод.

Ну, ладно, допустим, большинство желает всеобщего счастья, даром, и чтобы никто не ушёл обиженным, допустим. Но почему не получается?

А потому, что человек не скотина. Это скотина в стойле получает всё без усилий, даром — и научно рассчитанный рацион, и чистоту, и тепло, и вакцины от скотских болезней. Живи, радуйся, набирай массу! А потом — это будет потом. Обещаем, что мучиться не будете, мучения ухудшают вкус мяса.

А человек должен работать на счастье всю жизнь. Во всех смыслах не быть скотиной! И иметь это счастье тоже всю жизнь, а не ждать морковкина заговения.

— Ваше императорское высочество желает ещё что-нибудь? — капитан Саблин отвлёк меня от возвышенных мечтаний.

— Желаю? Нет, ничего не желаю. Пока не желаю, — и хорошо, что отвлёк. А то я бы дошёл «от каждого по способностям, каждому по труду!». Хороший девиз, известный девиз, но что-то не сработал. То ли власть вредная оказалась, то ли способностей не хватило.

Так что делать?

Уже хорошо и то, что я знаю, чего делать ни в коем случае не нужно.

Я огляделся. Вижу, взрослые заскучали. Сидит малец, что-то рисует в альбоме, глаза мечтательные, а они, взрослые, не могут даже по рюмочке выпить, а лучше бы по три.

Пусть терпят. Вечером, перед отбоем, каждому по чарке водки велю выдать. Если Рара, конечно, одобрит. Ну, или не водки, а финь-шампаня, так в это время называют подлинный французский коньяк лучшего сорта. Хотя есть и наш, отечественный финь-шампань, с заводов господина Шустова. Это я слышал разговор Рара с Петенькой, мужем ma tante Ольгой Александровной. Сам-то я не пью, конечно. И там, в двадцать первом веке, не пил. Здоровье не позволяло.

— Если вы, господа, отдохнули, то не продолжить ли нам знакомство с городом? — сжалился я.

— Если так будет угодно вашему императорскому высочеству, — с достоинством ответил капитан Саблин.

И мы продолжили. Съездили в Кадриорг, побывали на развалинах монастыря святой Биргитты, всё, что предписывает брошюрка для туристов.

И в запланированное время вернулись на «Штандарт»

Где меня встретила Мария с заплаканными глазами:

— Алексей, ты только не волнуйся слишком!

— Что случилось?

— Джой умер.

4 июля 1913 года, четверг

Потери только начинаются

Джой лежал на своём коврике в углу каюты. Лежал на боку, оскалив пасть, глаза мутные.

Я присел на корточки.

Не дышит. Умер. Без сомнения.

Со мной были сестры, и больше никого. Дядек и мсье Пьера я попросил нас не тревожить.

Там, в двадцать первом веке, собаки у меня не было. С собакой хлопотно, с собакой гулять нужно, собака — это большая ответственность, говорила мать, и всё верно говорила. Какой из меня выгуливатель собак? Ну, и ещё они кусаются, собаки. Даже свои, собственные. Играясь, возьмёт, да и и тяпнет за лодыжку. Не прокусив кожу. Обычному человеку пустяк, в крайнем случае смазал индовазином, и забыл. А вот для гемофилика — серьёзный ущерб. Кровоизлияние в суставную сумку, и всё тому сопутствующее.

Поэтому в двадцать первом веке у меня были рыбки. Гуппи. В небольшом, на тридцать литров, аквариуме. Это отец их завёл. А потом, после его гибели, заботился о рыбках я. Хотя особой заботы и не было: выгуливать рыбок не нужно, знай, корми раз в день сушеными дафниями, вот и вся забота. О породе я не заморачивался, и со временем население аквариума пролетаризировалось. С рыбками, как и с людьми: лучше не выделяться. И выживали мальки серые и неприметные. А другие не выживали. Их зачищали сами гуппи. Хорошее слов «зачищали». Вроде хлопка, прилёта и задымления.

К тому, что здесь у меня появилась собака, я поначалу относился настороженно. Хотя правильнее — я появился у собаки. Но Джой подмены, видно, не заметил, а если заметил, то отнёсся философски. Он вообще был дружелюбной собакой, и всех встречал веселым лаем и вилянием хвоста. Меня тоже. И я потихоньку свыкся с Джоем. Гулял с ним, правда, неспешно, по Александровскому парку, гулял и думал, что если бы у меня и в двадцать первом веке был свой парк в сотни гектаров, если бы были дядьки, если бы, если бы, если бы… то я, быть может, тоже завёл бы собаку.

И вот теперь Джой мёртв. Лежит, а рядом, уже на другом коврике, резиновом, две миски, одна для воды, другая для еды. Резиновый коврик — потому что Джой ест не слишком опрятно, и коврик каждый день нужно протирать мыльной водой.

Ел не слишком опрятно.