— Вы Горин? — не сказала, а пропела она нежнейшим голоском, и мне тут же показалось, что это запели ангелы под аккомпанемент божественной арфы.

— Ай… — только и смог выдавить из себя я. Эту девушку я в больнице определенно никогда не встречал, и одновременно с этим знанием в голове поселилась мысль, что я знаю это прекрасное создание всю свою жизнь. Знаю — и при этом боюсь до колик в животе. Странное, очень странное чувство.

— Ай? — переспросила она. — Меня главный врач послал анализ на наркотики взять. Указал этаж и палату, велел найти некоего Горина. Если ваше «Ай» означает, что Горин — это вы, то вот баночка. Пописайте, — и она протянула мне баночку и изобразила смущение. Она именно что изобразила смущение, но глаза ее при этом смотрели на меня, не отрываясь, и было в этом взгляде что-то неуловимо лукавое.

— Ага, — шепотом произнес я и потянулся одной рукой за баночкой, другой же — непроизвольно к ширинке.

— Вы что, при мне это делать будете? — возмутилась девушка. — Вон же, уборная есть!

На это я даже сказать ничего не смог. Просто глупо кивнул и бочком, так чтобы все время к девушке лицом быть, просочился к санузлу. Я был настолько ошарашен появлением этой удивительной красавицы, что, прикажи она мне на анализ отрезать свою руку или ногу, вероятнее всего, сделал бы это без колебаний. Оставалось лишь радоваться, что для анализа на наркотики необходима моча или кровь. На каком-то автомате я сделал, что было велено, и вышел обратно в палату. Девушка взяла заранее приготовленным пакетиком баночку с моей мочой, скромно улыбнулась и быстро вышла.

Не успел я даже выдохнуть, как дверь вновь отворилась. Я уж было приготовился к поступлению новой ударной порции эндорфина в свой мозг, но на этот раз на пороге стояла Жаба. Наваждение как рукой сняло.

— А вам что, — разочарованно протянул я, — покакать куда-то нужно?

— Ты совсем, что ли, Горин? — рявкнула на меня заведующая. — Марш на допрос!

— Куда? — не понял я.

— На допрос! — повторила она. — Мероприятие по дознанию.

— Я в курсе значения слова «допрос», Любовь Владимировна. Я спрашиваю, куда идти мне?

— Ясное дело, куда, — оторопела она, — к главврачу в кабинет.

Только сейчас я заметил, что Жабина была белее снега.

— А что случилось-то? — не удержался я от вопроса.

— Так это у тебя спросить надо, Горин. Это ты у нас странно себя ведешь в последнее время.

— Странно? — не понял я.

— Ну, а то как же? Вчера якобы заболел, ушел с работы. Дома, со слов сестры, нес околесицу какую-то. Проспал целые сутки, а сегодня заявился в морг и украл тело покойницы. Страннее уж и некуда. Ты зачем всю эту чепуху творишь, Горин?

«И когда это вы с моей сестрой успели связаться?» — подумал я про себя и тут же понял, где собака зарыта.

— Это вам Косяков такую версию событий озвучил? — этот реально мог и домой мне позвонить, и с сестрой поговорить.

— Ну да.

— А меня лично вы спросить, разумеется, не желаете, да?

— А у тебя есть иное объяснение? Ну, так потрудись, Горин, изложи. А я послушаю, — она встала посреди палаты, руки в боки, не давая мне пройти.

Иного объяснения таким слухам я придумать не мог, поскольку у меня попросту не было никаких версий происходящего. Жаба тем временем продолжила свой натиск:

— То-то и оно, Горин. Ты ведешь себя странно. У тебя либо ломка наркотическая, либо передоз, либо инсульт. Одно это твое «покакать»…

— Так на наркотики не только в баночку писают, но и кал на анализ сдают. Раз вы у меня мочу взяли, я подумал, что…

— Кто взял?

— Ну, девушка сейчас заходила, — попытался объясниться я, — медсестра молоденькая. Баночку приносила, писать заставляла, — по лицу Жабиной было видно, что я закапываюсь все глубже. — Да вот же, — уже начал паниковать я, — полминуты назад только! Вы не могли с ней не столкнуться на входе.

— Горин, — с тревогой в глазах и в голосе сказала моя заведующая, — ты, если принимаешь что, лучше полиции сразу скажи.

— Полиции? — удивился я.

— Полиции, кому ж еще? Я же говорю, на допрос тебя зовут!

«Хм, быстро они», — подумал я.

— Ты, главное, правду скажи, Гриша, всю правду без утайки. У нас следствие лояльное. Не верь всему, что в новостях показывают…

— Неужели за свинью могут реально посадить?

— За какую свинью? — не поняла Жабина, и только тут я осознал, что говорим мы сейчас о разных вещах. Не знает она ни про какую свинью. Про пропажу тела бабки Семеновой знает, а про свинью и мое временное умопомешательство — нет. — Они по поводу двойного убийства сюда пришли.

Вот тут уже настала моя очередь изумляться. Это какое такое двойное убийство?

— Батюшки, да ты, никак, не в курсе? Вся ж больница с утра на ушах!

— Да что случилось-то? — не выдержал я, невольно повысив на заведующую голос.

— Сегодня утром в своих квартирах с разницей в двадцать минут повесились Зубков и Соловьев, — наконец выдала мне информацию Жабина, глядя, как я оседаю на кровать. Ноги попросту отказались меня держать. Однако же круто набирает обороты это странное дельце! Это как такое вообще возможно? Заведующая смотрела на меня каким-то странным взглядом — то ли жалела, то ли презирала. В ее исполнении и то, и другое выглядело всегда одинаково. — Говорят, Горин, ты с каждым из них перед смертью виделся. Заходил к ним домой. Общался с ними. Тебя там их близкие видели. А после того, как ты уходил, их находили повешенными. Они и записки оставили: мол, во всем виним Григория Горина.

А вот после этой информации мне уже стало действительно страшно. Но делать было нечего, нельзя было строить свою защиту на одних только слухах, распространявшихся по больнице стремительнее СМС о зарплате. Нужно было идти к главврачу и говорить с органами. Только так я пойму, что к чему. И нечего тут бояться. В конце концов, у меня есть алиби. Я через пол-Москвы на работу в метро ехал. Меня должны были как минимум камеры метрополитена зафиксировать!

До сегодняшнего дня я ощущал себя если и не всеведущим во многих аспектах бытия, то как минимум человеком бывалым. Ну, сами посудите, у меня за плечами к текущему моменту были и колледж, и армия, и университет. Я успел сменить несколько мест работы, причем большая часть из них никак с медициной связана не была. А как иначе прикажете выживать нищему студенту без опыта работы? На стипендию? Ха-ха! Не смешите. В колледже ее вообще не было, поскольку учился я на платном отделении (благо хоть какие-то деньги от родителей остались), а в универе стипендии хватало разве что на проездной билет да на один сеанс группового суицида — так мы называли поход всей группой в столовку. «Домашних» студентов, тех, кого родители на своем горбу тянули, тоже было немало, остальным же курса с третьего приходилось подрабатывать.

Конкретно мне судьба отмерила опыта житейского с горкой. Во время прохождения срочной службы в рядах военно-морского флота успел я и зубным врачом по первому образованию поработать, и санитарным инструктором. Армия в этом плане — просто кладезь опыта для мужчины. Там я и маляром стать успел, и штукатуром, и плотником, и поваром, и еще чем только не приходилось заниматься. И все это помимо обязательных строевой и боевой подготовок. Причем был я в армии на хорошем счету, меня даже звали на контракт в моряки-подводники. По понятным причинам я отказался, хотя и считал тогда профессию подводника мужественной и полной романтики. Единственное, что остановило — сестра, уже тогда демонстрировавшая свой бунтарский нрав. Чувствовал я, что без меня Вера пропадет. Сожрет ее жизнь и не подавится. Пришлось увольняться из рядов вооруженных сил в скромном звании старшины второй статьи и крутиться на гражданке, словно белка в колесе. Кривая судьбы привела меня в медицину, где, собственно, я и встретил текущие нехорошие события.

И по всему выходило, что народная пословица, призывающая не зарекаться от сумы и от тюрьмы, мимо меня не прошла. Сумой я умудрился не обзавестись, крутясь как белка в колесе на нескольких работах, а посему считал, что по закону сохранения энергии тюрьма, при должной осторожности, также должна была меня миновать. Стремительный же водоворот событий, который увлекал меня все глубже и глубже, показал, что даже такой законопослушный гражданин, как я, не был застрахован от дороги в казенный дом.