— А ты не торопишься, как я погляжу, — первой встретив меня на этаже, съязвила Шпага. Женщиной она была вполне себе… Как говорится, все было при ней, но вот характер… — Борщ тебя уже ждет не дождется. Обещала кастрировать прилюдно. Она твоей Ирочке всю маковку прогрызла, — тут Шпагина резко скривилась и даже демонстративно отшатнулась. — Фу… А чем это от тебя воняет, Гриш?

— Форс-мажор у меня, — буркнул я в ответ и быстро нырнул в ординаторскую. Нужно было переодеться (запашок от меня действительно был еще тот, спасибо бомжихе) и хлебнуть чего-нибудь горячего. Замерз я все-таки крепко.

— О, явление Христа народу! — тут же взялась песочить меня Жаба, но, осознав, что весь ее труд пропадает даром (в ординаторской никого, кроме нас двоих, не было), выключила фонтан своего остроумия и просто спросила: — Гришенька, а у тебя вообще личная жизнь планируется, или как?

— Доброе утро, Любовь Владимировна, — дежурно улыбнулся я Жабе и побрел к своему шкафчику переодеваться. — Вы это с какой целью интересуетесь?

— Да Косяк, эмм, тьфу ты… — она притворилась, что оговорилась, и тут же поправилась. — Косяков про тебя на конференции вспоминал.

— Недобрым словом, полагаю?

— Интересовался, какое из воскресных дежурств ты себе возьмешь за прогул, хочет лично в этот день приехать и в глаза тебе посмотреть.

— Ну да, как же, приехал один такой в свой выходной…

— Нет, Гриша, ты не прав, Кирилл Иванович человек хоть и занятой, но за своих ординаторов всегда горой. Он так сегодня переживал за тебя, что даже забыл все слова… кроме матерных. Ты б забежал к нему, показался. Мол, все со мной хорошо, Кирилл Иванович, не извольте беспокоиться.

— Любовь Владимировна, ну не специально я в истории всякие влипаю… — начал было оправдываться я, слишком поздно сообразив, что у фельдшерихи со скорой можно было какую-нибудь бумажку попросить в подтверждение своего алиби.

— Да мне-то что? — пожала плечами заведующая. — Как по мне, так можешь вообще не приходить. Вы мне тут как шли, так и ехали. От вас одна морока.

Это, кстати, она наговаривала. Была от ординаторов польза, была. Мы много текучки выполняли за докторов: кому посмертник написать, кому выписной эпикриз, кому ЭКГ снять в палате, кому анализы справить поскорее… А пока мы всей этой мишурой занимаемся, «настоящие» доктора, те, которые надежда и опора отделения, «платных» пациентов смотрят да кассу общую делают. Это только на бумаге у нас в стране бесплатно лечат в городских стационарах, на деле же всегда есть простые палаты, а есть не очень простые. Там и пациенты чуть благодарнее, и отношение к ним чуть лучше. А чтобы это отношение показать, им время нужно уделять. А где его взять, это время, если у тебя писанины выше крыши и другие палаты валежником из «простых» и «неблагодарных» завалены? Правильно, можно использовать «рабский», простите, праведный труд ординаторов первого года. Им же, кроме пациентов, в этой жизни что еще нужно? Правильно — ничего им, кроме пациентов, не нужно, поскольку опыт — его за деньги не купишь. Любой случай уникален и рано или поздно приведет ординатора к вершинам врачевания, стало быть, отказываться от такого благого занятия не имеет права ни один из нас. Хотя нет, вру: помимо пациентов, любой ординатор просто жаждет подежурить. Вот прямо хлебом их, то есть нас, ординаторов, не корми, дай лишнюю ночь отработать в приемнике.

— В общем, бомжиху я спасал… — перебил я Жабу и вкратце рассказал о том, что произошло.

— Ну, я же сказала, мне без разницы, где ты там шарился. Ты это все Косякову расскажи и будь паинькой, возьми себе лишнее дежурство до того, как он на тебя наорет. Не гневи ни меня, ни его, ни главврача.

— Понял, — тяжело выдохнул я, вешая на шею стетоскоп и кидая в карман пульсоксиметр. — Пойду каяться.

— Куда? — не поняла Жаба.

— Как куда? К Косякову…

— Ты дурак?

— Простите, вы же сами сказали…

— Ты к нему иди после обеда, дурень! А сейчас дуй в свою палату, бестолочь, и пациентов новых принимай! Ты чего думал, за тебя уже всю работу Настюха сделала?

На самом деле, была такая мысль. Принимать первичных, а после докладывать их Жабе — то еще удовольствие. А у меня перед выходными как раз пустая палата оставалась, всех своих пациентов я благополучно выписал в пятницу, ибо койко-дни никто не отменял — вынь да положь оборот койки. Так что сейчас меня наверняка ждало как минимум три первичных пациента. А после них доклад с привычными уже унизительными комментариями наших наставников по поводу бездарно назначенного мною лечения. А в завершении трудового дня, как вишенка на торте, «наиприятнейшая» беседа с замглавврача по лечебной части Косяковым. Не день, а сказка.

Хотя, справедливости ради, день мог оказаться еще хуже, пройди я мимо той тетки. Не факт, что все эти неприятности меня миновали бы, да и привык я уже ко всему этому. А вот угрызения совести от того, что где-то по моей вине, точнее даже, из-за моего бездействия мог человек насмерть замерзнуть, терзали бы меня еще долго. А так не терзает ничего — значит, уже не зря прожил день. Значит, прорвемся.

— Да не кисни ты, могло быть и хуже. И ты того, не стесняйся, давай ешь! — Саша Павлов вновь пихнул мне бутерброд, завернутый в фольгу. — Бери-бери, я не обеднею, мне вообще на ночь жрать вредно.

Медбрат демонстративно похлопал себя руками по уже оформившемуся пузику, на собственном примере демонстрируя верность постулатов ЗОЖников о вреде питания на ночь и в сухомятку.

— Да неудобно как-то, — замялся я. — Ты ж на меня не рассчитывал, когда в ночную собирался.

— Неудобно мочевой катетер молоденькой девице ставить, а это… — он указал на сегодняшний график дежурств, где уже красовалась моя фамилия, — … это нужда, брат. Ты же не виноват, что Косяк тебе дежурство влепил, не отходя от кассы.

Я лишь покривился. Разговор с Косяковым действительно выдался не из приятных. Сегодня он что-то в особом ударе был: на меня и угрозы отчисления из ординатуры сыпались, и нотации, и даже панибратское обращение на «ты», чего в медицинской среде никто и никогда не приветствовал. К нам даже в институте с первого курса все преподы на «вы» обращались. Драли — это было. Взятки порой вымогали — это да. Но чтобы кто-то тыкать начал или голос повышать — такого отродясь не было. А тут нате, получите и распишитесь — хамское общение в стиле: «Я начальник, ты дурак». И чего этот Косяков до меня докопался, ума не приложу. Иной раз вроде смотришь на него — нормальный мужик. Дело свое знает и любит, ординаторов и интернов уму-разуму учит, опыт свой передает. А порой так доколебет, что хоть волком вой. Мог этот цербер нашей юдоли скорби и печали кого угодно до белого каления довести, но более всего он любил доводить именно меня. И чаще всего мне для этого даже косячить не требовалось — было вполне достаточно просто существовать и периодически попадаться ему на глаза.

В общем, настроение у меня после косяковской выволочки было ниже плинтуса, а потому я поспешил сменить тему разговора на более приятную:

— А что, у тебя и такое было? — неподдельно удивился я и, лукаво подмигнув медбрату. — Это я про катетер молоденьким девушкам…

— Эх, если бы, — мечтательно поглядел в потолок Сашка. — Кто ж меня, такого красавца, до своих прелестей допустит?

Наш медбрат, Саша Павлов, всегда был балагуром и душой компании. Женская половина коллектива любила его, причем не столько за внешность (она у Сашки была вполне заурядной), сколько за отлично подвешенный язык и способность раздуть из любой истории сценарий, достойный МХАТ. Мне Сашка тоже нравился, несмотря на все свои закидоны. А впрочем, у кого их нет, закидонов этих? Сашка вот любил приврать маленько, а иногда и не маленько. Короче говоря, все, что он нам рассказывал, можно было смело делить на два, а потом еще раз пополам — вот тогда его история худо-бедно могла сойти за правду. Признаться, я думал, он и сейчас завернет какой-нибудь потрясный водевиль про катетер вроде тех, которые он нам на том злополучном корпоративе месячной давности рассказывал.