И больше всего сожалею, что у меня не хватило смелости сказать ему правду.

Сказать, что я это Я.

— Отец, ты здесь? — подаю голос и повторно стучу.

— Да, — очень тихо и хрипло, но я различаю его голос за дверью. И какого черта он не реагировал на стук?

— Могу я войти?

— Валяй, — откликается в ответ. Голос, кажется, пьяный. Надеюсь он не причинит мне вреда в таком состоянии.

Захожу в кабинет, отец сидит в кресле, слегка развалившись и вытянув ноги вперед. Я была права, он пьян, но не сильно. Отстраненно рассматривает бутылку с коньяком, словно не здесь находится, а где-то внутри себя.

— У тебя что-то случилось? — присаживаюсь напротив. Мне плевать, что на самом деле у него происходит, я все еще ужасно зла, но где-то в глубине души еще крутится что-то былое. Все же он мой отец. Даже если такой.

— Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец!

Он усмехается, потирая устало глаза, и делает жадный глоток, выдыхая.

— И что это значит?

— Потерпи, дочка. Скоро ты вырвешься из оков ненавистного отца.

— А можно перестать говорить загадками, а попробовать вести адекватный диалог? — раздражаюсь, потому что ни черта не понимаю.

— Да все просто. Нашли они возможность выкрутит мне руки, что ж, я знал, рано или поздно это произойдет, но думал, у нас будет больше времени провести вместе.

— Ты не особо проявлял желание поговорить со мной, — пожимаю плечами, — И пытался выдать замуж наильно за нелюбимого человека.

— Ты, глупышка, так ничего и не поняла. Я пытался переписать на тебя все активы, а по внутреннему уставу нашего предприятия — женщина не может стать владельцем. Это была вынужденная мера.

— А как же речь про внука? — прищуриваюсь, не верю я ему.

— Ну до восемнадцатилетия твоего сына, у тебя был бы доступ ко всем средствам. Игнат никак не смог повлиять на деньги, а вот после совершеннолетия твой сын бы сел в кресло генерального. Я все продумал, дочка, — отворачивается в сторону стены. Провожу взглядом за ним.

Только сейчас замечаю, что на стене висит картина. Сердце сжимается. На ней карандашом нарисована женщина с младенцем на руках, черно-белый портрет.

— Это мама? — задаю вопрос, я плохо помню ее. Только по фото, но воспоминания так далеки, что все размыто.

— А ты на руках, — кивает, подтверждая мои догадки, — Тебе тут два месяца, ты постоянно капризничала и не хотела есть, а Марина переживала и не выпускала тебя из рук. Словно чувствовала, что ей немного осталось времени, хотела быть как можно больше с тобой.

Мужчина выглядит измотанным, только сейчас замечаю, как сильно он все же постарел. И с какой болью говорит о маме. Точно не играет, так невозможно притворяться.

— Я думала она умерла почти сразу после родов.

— Это для тебя такая версия была, чтобы не пугать сильно. Но сейчас ты выросла, можно и правду сказать, — прочищает горло, отпивая приличную порцию, — Ее убили, Алиса. Конкуренты. Именно поэтому у меня было критично мало времени, чтобы тебя спрятать.

Прикрываю глаза, одинокая слеза срывается вниз. Это не боль, это отчаяние. В каких больших иллюзиях я пребывала всю свою жизнь. Маму все равно во воспоминаниях почти нет, размытые образы. Но судя по всему она была в моей жизни намного дольше, чем я думала.

— Почему же не забрал меня потом?

— А что я мог дать девочке, живя каждый день в риске? Я хотел, чтобы ты была в безопасности, никто даже не подозревал о твоем существовании. Когда твой Федулов начал рыть и искать тебя, и при этом покусился на мой завод, мне пришлось тебя похоронить, Алиса. Я всю жизнь беспокоился только о твоей безопасности.

Ах, вот оно что. Вот почему Паша думает, что я мертва.

— Во всем это есть здравый смысл, отец. Однако, любви никакой. Только холодный расчет, а я вот всю жизнь мечтала только об одном — это оказаться в твоих объятиях, — горько выдыхаю. Ну вот и вторая слеза срывается.

— Я уже ничего не смогу изменить, дочка. Просто хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя, — он абсолютно спокойно и уверенно говорит такие важные для меня слова. Сердце больно отстукивает, срываясь в пятки и обратно.

— Если любишь, позволь быть с ним.

— С ним ты повторишь судьбу своей матери. Я не могу этого допустить. Сколько раз ты была в опасности, пока вы были вместе?

— Отец, — срываюсь на истерический смех, — Все неприятности создавал ты. Опасность исходила от твоих людей.

— Показательно было? А так будет всегда, если ты останешься ним. Ты — его уязвимое место, туда бить и будут. Нормальной семьи у вас не выйдет.

— Не решай за меня! Паша сделает все, чтобы я была в счастлива. Дай хотя бы возможность объясниться с ним. Он не в курсе, кто я на самом деле.

Отец смеется, так открыто, словно я действительно шутку какую-то рассказала. Недоумевающе смотрю на него, ожидая, пока он успокоится. Видимо такого рода истерика — это у нас семейное.

— Вот еще одно доказательство моих слов. Он прекрасно знает, кто ты такая, Алиса. Прекрасно знает, что ты жива. Поэтому он и нашел тебя, неугомонный мальчишка.

— Нет, этого не может быть! Он мне рассказывал о своей первой любви, — спотыкаюсь на полуслове, — Ну то есть обо мне. Не важно! Говорил, что мертва.

Рычу от злости. Паша не мог врать.

— Наивный мой цветочек. Он прекрасно знал, с кем ложится каждый день в постель. Он одержим тобой, поэтому никакая другая его бы не удовлетворила.

— Ты несешь бред!

— Серьезно? Ну давай у него как раз и спросим, — смотрит в окно, снова над чем-то усмехаясь. Отпивает уже из бутылки, не заморачиваясь над переливанием жидкости в стакан.

— Ты разрешишь увидеться с ним? — шепчу с надеждой.

— А чего разрешать, он вот сам приперся. Шуму опять навел. Заебал, — отец выплевывает со злостью, кивая на улицу.

Подхожу к оконной раме, вставая рядом и выглядывая в окно. А там ОМОН, возня, шум. Полный хаос. Поворачиваюсь в сторону отца, глаза неживые, пустые. Он знал, что они придут.

За спиной раздается грохот, резко оборачиваюсь и вижу его.

— Маленькая, — шепчет, срываясь ко мне.

Наши дни.

Бросаюсь в объятия мужчины, он подхватывает меня на полпути, прижимая к себе. Слезы срываются вниз, но это точно от радости. Я выдыхаю облегченно, пряча лицо в изгибе его шеи. Он нежно гладит мою спину, шепчет что-то ласковое, но я ничего не слышу кроме стука его сердца.

— Скажи мне, что тебя не трогали? — заглядывает в глаза, а там надежда. Боится, что не усмирит своих демонов, а я боюсь, что натворит дел на эмоциях.

— Все в порядке, Паш, — лукавлю, но упоминать Игната крайне глупая затея. Как бы я не хотела защиты, но не такой ценой, тем более Минаев пропал. Надеюсь, навсегда.

— Я снова сошел с ума. Клянусь, я не вывожу всего этого. Привяжу тебя к себе, чтобы больше никто не забрал, — я не боюсь его собственнических порывов, это пустой страх. Он никогда не станет запирать меня в клетке, потому что знает, под гнетом я уйду. А для его это будет концом, потому что вернуть меня уже будет невозможно.

— Очень все это мило, но смею вас прервать, — слышу голос отца за спиной. Оборачиваюсь, на лице мужчины никаких эмоций, а вот Паша пускает воздух из ноздрей, как бык на красную тряпку. Ему сорваться ничего не стоит. Но последнее, что я хочу — это видеть, как любимый мужчина нападает на родного отца. Даже если отец далек от идеала.

— Отец, послушай, — перебиваю, — Давай мирно решим. Сядем за стол и поговорим. Я все равно не брошу его, а он не уступит тебе никогда. Мы попытаемся найти компромисс. Ради меня.

Я как кот Леопольд пытаюсь привести всех к уму разуму, но понимаю, что мужчины живут абсолютно по другим законам. У них другие понятия, но если я им так важна, как они говорят, то выход у нас один. Это мир.

— Я готов, если для тебя это важно, — Паша целует мой висок, прижимая крепче к себе. Все еще боится, что я исчезну. Вдыхать его запах невообразимо хорошо, потому что его присутствие придает сил и спокойствия.