Продолжаю сосать, издавая характерные звуки. Паша стонет. Громко. Это такое наслаждение, когда мужчина стонет от твоих ласк. Он быстро кончает, а я, ни минуты не думая, сглатываю семя.

— Я сдох и заново родился, — он без брезгливости сминает мои губы. — Теперь твоя очередь.

Опрокидывает меня на спину, разводя мои ноги в стороны. Полотенце уже валяется на полу, я даже не заметила, когда оно спало с меня. Забываю, что на бедре остался синяк. Спохватываюсь, чтобы сжать ноги вместе, но натыкаюсь на взгляд, полный ярости.

Понимаю, что произошло неизбежное.

Наши дни.

— Паша, остановись, прошу тебя! — бегу за мужчиной вниз по ступенькам. — Пожалуйста, остановись.

Он не слышит, просто вихрем несется вниз, задевая плечом картину, висящую на стене. Она со звоном падает на пол, стекло разбивается вдребезги, я еле успеваю отскочить, чтобы не наступить босыми ногами.

— Если ты сейчас же не остановишься, то больше меня не увидишь, — я говорю ужасные вещи, осознанно идя на манипуляцию. Укол разочарования больно бьет в сердце. В кого я превратилась?

Манипулирую жестоким способом уже второго близкого человека. Но понимаю, что это единственный действенный способ. Меня упорно не хотят слышать.

И манипуляция срабатывает: он тормозит уже у двери, держа руку на ручке. Я тоже останавливаюсь, стою за его спиной, которая пляшет ходуном из-за частого дыхания. Он весь натянут как струна, напряжение бьет волнами.

— Ты поступаешь неразумно, Алиса, — он еле сдерживается, чтобы не повысить на меня голос.

Я вижу злость во взгляде, когда он поворачивается лицом ко мне. Осуждает. Я понимаю. Но меня не обижает его ярость, направленная в мою сторону. Знаю, что он просто пытается совладать с эмоциями, но у него не выходит.

— Паш, я просто прошу тебя не рубить с плеча.

— То есть предлагаешь закрыть на это глаза и жить дальше, словно ничего не произошло? — он тычет пальцем на мое оголенное бедро с виднеющимся синяком.

— Нет, я просто не хочу, чтобы ты на эмоциях натворил дел, — стараюсь подбирать спокойные нотки в тоне, чтобы усмирить его гнев.

— Да какого хуя ты вообще решила смолчать об этом? — видимо, у меня плохо получается, потому что Федулов срывается на крик.

Кажется, окна начинают дребезжать от его ора. Я пытаюсь сделать шаг в его сторону, но он останавливает меня одним жестом.

— Я просто боялась вот такой реакции!

— Какой, блять, такой реакции? — продолжает кричать: — Любой нормальный мужик так отреагирует, узнай он, что его женщину трогал другой мужчина.

— Паш, я хочу, чтобы ты сначала успокоился, а потом решил, что делать.

— Ты дура или не понимаешь, да? — его слова обжигают меня. Я чувствую, что это всего лишь эмоции, но легче не становится.

— Нет, Паш, я не дура. Я боюсь за тебя. Боюсь тебя потерять, — тихо говорю. У самой эмоции на нуле, не хочу кричать, доказывать, биться об стену. Зачем?

Он все равно всегда все делает так, как считает нужным. Он выбирает всегда свои желания, не мои, редко интересуясь моим мнением. И как бы сильно я не была влюблена в этого мужчину, терять себя— тоже больно.

Я разворачиваюсь и молча удаляюсь в сторону лестницы. Нет смысла спорить. Федулов все уже для себя решил.

— И куда ты пошла?

— Какой смысл останавливать тебя, если ты все сделаешь по-своему, — обреченно пожимаю плечами.

— То есть я еще и виноват сейчас?

Он, психуя, пинает мячик Кингстона, отчего тот пролетает метра три. Пес тут же прибегает на шум, думая, что с ним хотят поиграть. Вижу, что Павел готов сорваться на собаку.

— Не смей! — тычу в него пальцем.

— Блять! Жил без бабы, проблем не было, — в сердцах выпаливает.

Становится нестерпимо больно. Неужели можно ставить под сомнение все то, через что мы прошли вместе? Еще десять минут назад этот несносный мужчина стонал от моих ласк. Смотрю на него и вижу того маленького Пашу, что делал мне больно. Только в его глазах я еще отчетливо вижу страх.

Он боится меня потерять, он уязвим. Включает все тумблеры защитной реакции, лишь бы никто не считывал, как ему тяжело. Только передо мной не нужно надевать маски, я хочу видеть его настоящего. Уязвимого, открытого, раненого. Со всеми страхами.

— Мне уйти?

— Я не знаю, Алиса, что должно произойти, чтобы я тебя отпустил. Нет такого варианта, — он все еще тяжело дышит, но понемногу успокаивается.

— Паш, пожалуйста, тогда мое мнение тоже учитывай. Это касается не только тебя и твоих эмоций, но и меня. Это мое тело, моя боль, и мне хотелось бы, чтобы ты слышал меня.

— Меня разрывает на части, Лиса, — он снова обращается ко мне этим ласковым прозвищем.

Подходит ближе, делая всего три размашистых шага, и сгребает в объятия. Целует в макушку раз десять — такая ласка отпечатывается в сердце огромным клубком нежности. Вот такие у нас американские горки.

— Мы решим все вопросы, просто давай не сгоряча, — прошу его, обнимая в ответ.

Он кивает, наконец-то соглашаясь со мной.

— Все, что связано с тобой, вызывает у меня шквал эмоций. Не могу это контролировать.

Я глажу его спину, очерчивая мышцы. Вдыхаю запах. И понимаю, что сама в ловушке таких же эмоций. Но могу их контролировать, чего не скажешь о мужчине, конечно. Я знаю, что мы научимся разговаривать. И он научится слышать меня, просто нужно время, которого до этого у нас не было.

Целую колючий подбородок, оставляя влажный след от губ. Паша заглядывает ко мне в глаза, сканируя что-то внутри. Хочу, чтобы именно сейчас он сказал. Сказал, что любит меня. Но заветные три слова так и не вылетают из его рта, хотя я вижу это невооруженным взглядом. Ему тяжело говорить, проще сделать. Он не слышал никогда в жизни слов любви, и уверена, что никогда и никому не говорил. Но я буду ждать, сколько нужно.

— Нереально красивая. Моя девочка, — целует. Глубоко, осторожно и медленно.

Я хочу, чтобы так было всегда. Потому что ничто не было так правильно в моей жизни, как мы.

Воспоминания.

Я все еще хорошо помню, в каком отчаянии находился, когда Алису забрали. Я не мог спать, есть. Перед выходом из детдома тогда упрашивал Зиночку дать мне ее адрес, на что получал резонное: «Нет».

Все знали, что я недолюбливал девчонку. Видимо, главная боялась, что найду ее и начну снова гадить. Но тогда, проведя эти жалкие месяцы без нее в детдоме, я словно осознал, что должен сказать ей все, как есть. Пусть не примет, прогонит, ударит, да что угодно сделает. Лишь бы знала, каким дерьмом я себя чувствую.

Но найти девушку мне так и не удалось. Каждый раз, когда подбирался к истине — что-то неведомой силой прятало ее от меня. Я не мог уловить связь и понять, куда постоянно пропадают ее следы. Все сводилось к одному: такой девушки больше не существует.

За годы, помимо поисков своей первой любви, я строил карьеру. Понимал, что детям из детдома устроиться на хорошую должность проблематично, подобно зеку. Почему-то все считают, если тебя воспитывали не твои родаки, а левые люди, значит, ты — отброс общества. Будто бы моя блядская мать смогла воспитать что-то хорошее во мне, а не ненависть и отвращение, да и я бы сто процентов пропитался всем этим дерьмом, если не Алиса…

Единственный человек, который меня останавливал — она. Я словно хранил что-то светлое и такое потаенное, чтобы на фоне такой девочки не быть совсем дерьмом. Конечно, получалось хуево, не спорю. Но как мог.

Еще часто задавался вопросом: а что я в ней, собственно, такого нашел? Обычная девчонка, что росла в обычной неполной семье, воспитывалась отцом. Ну да, красивая, но таких полно. А потом понимал, что нет. Таких практически не существует. Она умела держать себя, свое достоинство, принимала удары судьбы с улыбкой на лице.

Черт возьми, ей было чертовски больно… Я видел как она рыдала в подушку сотни раз, а потом шла по коридорам и улыбалась. Молчала и улыбалась. И я ахуевал от нежности, гордости и уважения к этой малышке. И любви.