И он выдвинулся обратно на лестничную клетку. Я взял деньги, чтобы расплатиться с артистами и борцами, надел куртку и тоже вышел из квартиры. Во дворе уже толклись действующие лица, они же исполнители. Одеты были артисты соответствующе и вживаясь в роль, галдели на какой-то тарабарщине. От кучки соратников по искусству отделилась… Я даже вздрогнул. Эсмеральда Робертовна Кривошеина, собственной персоной. И лишь всмотревшись, я понял, что это не она.

— Ну что, похожа? — спросила актриса голосом «королевы постельных клопов».

— До омерзения! — признался я.

— Тебе бы театральным критиком быть, — проворчала Неголая. — Ладно, творческую задачу я перед своими поставила. С тебя — все прочее.

В этот момент к нашему двору подъехал «Икарус». Липовые иностранцы сообразили, что это за ними и повалили на посадку. Моя «Волга» тоже стояла за воротами, так что я отправился следом. Из автобуса вышел шофер. Он хоть и не артист, а узнать в этом пожилом грузноватом мужчине в кожаной потертой куртке и кепарике полковника КГБ Евксентия Григорьевича Михайлова было мудрено. Он оглядел галдящих «иностранцев», которые полезли в автобус и потянул из кармана пачку «Беломора». Я подошел к нему.

— Возникло небольшое осложнение, — пробурчал он, когда мы с ним обменялись рукопожатиями. — Даже я ничего изменить не мог.

— Что случилось?

— Да черт бы побрал этих передовиков, — не патриотично высказался начальник местного Управления. — Съезд у них был, районный, а теперь — гудеж в пансионате…

— Так это даже лучше, Евксентий Георгиевич! — сказал. — Там у них, небось, мужики и бабы за сорок, а мы им, так сказать, молодую, горячую кровь вольем в старые жилы.

— Да, ты прав! — кивнул он. — Поехали!

— Я на своей, за вами!

Михайлов полез на водительское место, а я заглянул в салон, поманил пальцем Лжекривошеину. Выманил ее на улицу.

— Садись в «Волгу», со мною поедешь.

Спорить актриса не стала, забралась в салон. Пассажирские двери «Икаруса» закрылись и тяжело раскачиваясь на рессорах, он выкатил на проезжу часть. Мы с Таисией — за ним.

— Там, в пансионате, гуляют участники районного съезда передовиков, — заговорил я. — Для пущего хаоса, надо чтобы твои коллеги растворились среди них. Ты же до нужного момента будешь со мною.

— Коллегам все едино, с кем бухать и развратничать, — цинично заметила Неголая. — А вот что я буду с этого иметь, кроме денег?

— Разберемся.

К помпезному зданию пансионата «Загородный» мы подъехали уже в кромешной темноте. Главный корпус был освещен только в правом крыле. Со всех сторон его окружал парк. В окутавшем деревья и кусты густом ночном тумане были едва различимы разноцветные туши автомобилей, припаркованных у парадного крыльца, на широких ступенях которого белели громадные гипсовые вазоны. Вслед за основной группой участников представления, мы с Таисией поднялись к входной двери, рядом с которой валялся толстяк в костюме, пошитом, видать, еще во времена Хрущева. Я наклонился над лежащим.

— Живой! Только пьян вдребезги…

— Гегемон гуляет, — с мрачным презрением пробормотала актриса.

— Как можно! — хмыкнул я. — Это же передовик производства! Знаменосец коммунизма…

— Пьяная скотина он, а не знаменосец… — процедила моя спутница сквозь зубы.

И я понял, что Неголая уже в роли — глупой, жадной, презирающей честный труд «королевы постельных клопов».

Я оттащил пьяного от двери внутрь небольшого предбанника, и мы вошли в вестибюль. Навстречу нам, из темной ниши, справа от входа, выдвинулся шкафообразный тип, со скучающей, словно выцветшей до неразличимости черт, рожей. По видимому, это был охранник из людей Терентия Жорыча. Таисию он явно узнал, потому что кивнул ей, а вот на меня уставился угрожающе. Ну да, так я и велел Семену, пусть его мужики делают вид, что не знают меня. Театр так театр. Все должны играть так, как если бы на них и впрямь из темноты зрительного зала смотрят сотни глаз.

— Это со мной! — напряженно сказала Неголая, от которой укрылся истинный смысл этой мизансцены.

Тип не обратил на нее ни малейшего внимания, продолжая ощупывать равнодушным оловянным взором мое лицо. Тогда я вынул из кармана пятерку. Охранник взял купюру, не изменив выражения лица, кивнул одобрительно, показал, куда нам следует пройти, и задвинулся обратно в тень. Мы направились к лестнице, но не к той, что вела наверх, а к той, что — в полуподвал, то и дело натыкаясь на следы грандиозной попойки. Пришлось отшвыривать ногами пустые бутылки, переступать через раскиданные бумажки, обходить ящики из-под пива, вина и водки. Сверху низвергалась веселенькая зудящая мелодия, и слышны были возбужденные мужские и женские голоса.

— Я хочу получить плату немедленно! — выдвинула ультиматум актриса, вынимая из ридикюля ключ и вставляя его в замочную скважину двери с номером 03. — Иначе, сорву представление!

Вот же стерва! Она заранее все продумала и даже завладела ключом от одного из номеров. Я посмотрел на часы. Было только пять минут восьмого. До прибытия главного действующего лица оставался еще почти час. А, ладно! Надо же как-то убить время. Не о тонкостях же театрального искусства с ней толковать. И я сам толкнул дверь комнаты, пропуская даму вперед. В темноте виден был только блеск нитей, начавшегося дождя за окном, да смутно белеющий силуэт кровати.

— А грим не сотрем? — спросил я.

— А я и не собираюсь с тобой лизаться, — последовал ответ.

Утомившись, мы тихо лежали в темноте, прислушиваясь к нестройному хоровому пению наверху. Передовики, а может и примкнувшие к ним артисты, душевно выводили: «Забота у нас такая, забота наша простая, жила бы страна родная и нету других забот…»

— Это твои горланят? — спросил я.

— Что? — зевая переспросила Таисия.

— Твои коллеги поют?

— А-а, наверное…

— Какого же черта? — возмутился я. — Забыли, что они иностранцы?

— А ты прислушайся… Они же с акцентом поют.

Я прислушался. Неголая оказалась права. Сквозь потолочные перекрытия доносилось: «И снэг и вэтэр и звьёзд ночной польёт…» Актриса демонстративно отвернулась к стене и затихла. Через несколько мгновений стало слышно, как она сопит. Я посмотрел на часы — десять минут восьмого. Можно было еще повалятся. Шум за узким, под самым потолком, окошком вырвал меня из дремы. Кто-то бродил в парке во мгле, трещал кустами, громко разговаривая:

— Не могу я списать эти трактора… — жаловался какой-то мужик плаксивым голосом. — Мне в райкоме глаз на жопу натянут…

— Не натянут… — утешал его другой. — Не дам! Я депутат Верховного Совета или нет?

— А если ты депутат, где закон, чтобы старую эМТээСовскую рухлядь списывать?..

— Да не ссы, будет тебе такой закон!

— Я сколько раз просил, чтобы скотомогильники огораживали? — пропищал третий голос. — А они мне — ты коммунист или сукин сын?..

— Эй ты, санэпидемстанция, ссы подальше о меня, — требовал тот, кто называл себя депутатом. — А то заразишь еще каким-нибудь ящуром…

— Я тебе не корова? — бурчал санитарный врач.

— А что, бык что ли?.. — насмешливо спросил тот, что жаловался на невозможность списать старые трактора. — Вон, Зинка, доярка, тебя своим выменем так прижала, что я думал ты ее тут же и того… осеменишь…

За окном заржали.

— Розвальев! — раздался четвертый голос. — Ты мне друг?.. Я ж за тебя голосовал на партконференции… Ты мне обещал дочку мою в МГУ пристроить, а ты…

— А разве к ней сынок второго секретаря уже не пристроился? — осведомился депутат. — Ты его жениться заставь, а то неровен час…

— Заткнись, депутатская крыса… Давно кровавые сопли на кулак не наматывал?

— Да ты что, братан⁈ Шуткую я!.. Ну выпил лишку, с кем не бывает?..

— Ладно, не с-сы… Пошли лучше хряпнем по маленькой…

— Дай-ка я тебя поцелую…

— Ага, взасос, как дорогой товарищ…

— Заглохни…

— Эй, санэпидемстанция! Поссал? Хлоркой посыпать не забудь…