— Ты иногда уходишь, чтобы побыть одному?

— Не так часто, как хотелось бы. — Он снова проводит рукой по волосам, встречаясь со мной взглядом в темноте. — Я думаю о тебе, Пандора. О нас.

Мгновение мы смотрим друг на друга.

Мои лёгкие — что с ними сегодня? Постоянно пытаюсь глубоко вздохнуть, и в то же время стараюсь это скрыть.

— Мне кажется, каждый раз, когда приходится делать выбор, задаёшься вопросом, правильный ли выбор ты сделал, — объясняет он свои слова.

— И?.. — спрашиваю я, жаждая узнать его мысли больше, чем мои лёгкие нуждаются в кислороде.

— И… что? — подстёгивает он к продолжению.

— Это был правильный выбор?

— Это ты мне скажи, — огрызается он в ответ, слегка нахмурив брови и оценивающе рассматривая меня.

— Нет, это ты мне скажи.

— Нет. Потому что на самом деле это был не мой выбор.

Я смотрю в ответ, тоже хмурясь, потому что внезапно это становится уже чересчур. Весь этот разговор. Он сказал, что уйти — это был не его выбор. Да пошло оно всё на хрен!

— Маккенна, я не могу этого сделать, — пытаюсь подняться, но его рука сжимает моё запястье, останавливая. Я такая сверхчувствительная, что прикосновение обжигает мои нервные окончания. — Кенна, — говорю я, и мой голос срывается.

Ты хочешь прийти ко мне сегодня ночью?

Всегда…

Боже, как бы я хотела сделать клизму для мозга и вымыть все воспоминания, чтобы они перестали причинять такую боль. Но когда он начинает смеяться над моим вспыльчивым характером и притягивает обратно к себе, каждое воспоминание о нашем прошлом со мной — с нами.

— Иди сюда, — вкрадчивым голосом уговаривает он меня.

Мурлыкаю с таким удовольствием, что это даже неприлично. Во мне кипит энергия. Это слишком много, и одновременно мало. Это просто пытка.

Он мучает меня. Оттягивает момент, пока я наконец, наконец, не падаю — прямо ему на колени. Затем Кенна кладет руку мне на затылок, губы касаются шеи. Мягко. Нежно. Дорожкой поцелуев спускается по изгибу горла к плечу. Его слова, искренние и сексуальные, отдаются жаром на моей коже. Льются мне в ухо.

— Боже, от тебя невозможно оторваться. Ты настоящая ведьма.

Маккенна произносит это благоговейно, с таким обожанием, что моё сердце едва различает слова. Только улавливает тон. И оно бьётся где-то в небеcах. Но мне необходимо, чтобы сердце вернулось ко мне. Он разбил его, и я не позволю ему его забрать. Я не могу позволить ему его забрать.

Хочется плакать, но я редко это делаю — не проронила ни слезинки даже когда он ушёл. Я плакала, когда потеряла свою девственность, потому что была счастлива. Плакала, когда умер мой отец, потому что мне было грустно.

«Твой отец не заслуживает ни одной из твоих слёз! — кричала моя мать. — Он предал нас. Ты не прольёшь по нему ни слезинки, слышишь меня?»

Когда я потеряла Маккенну, то продолжала слышать те же самые слова. Мой разум прокручивает их снова и снова. Он предал тебя. Ты не прольёшь по нему ни единой слезинки.

Сердито ворчу и пытаюсь освободиться, но мне не верится, когда понимаю, как легко ему меня остановить, и более того… как сильно я на самом деле хочу, чтобы он меня остановил.

Так вот почему я пришла? Потому что хотела посмотреть, плевать ему на меня или нет? Хотела посмотреть, попытается ли он вернуть хотя бы частичку меня обратно? Сейчас эта мысль беспокоит меня больше всего на свете, и даёт силы высвободиться, вскочить на ноги и быстро натянуть джинсы.

— Ты собираешься притвориться, что не хочешь этого? — со злостью спрашивает он, обратно влезая в свою кожу.

— Это не притворство. Просто животная страсть, не более того.

Отворачиваюсь, поправляю одежду и направляюсь к той же лестнице, через которую появился он. Слышу позади его шаги, мы поднимаемся на сцену, где рабочие сцены и члены команды наводят порядок.

— Сегодня ночью я докажу, что ты ошибаешься, — говорит он, следуя за мной к одной из машин, которая должна отвезти нас обратно в отель. Камера настигает нас в коридоре, и я знаю, что мы не сможем от неё избавиться — по крайней мере, до тех пор, пока я не вернусь в свою комнату.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, когда Маккенна садится в машину следом за мной. Пока мы отъезжаем и оператор ловко проскальзывает на переднее сиденье машины и молча целится в нас камерой, он ничего не говорит. К счастью, Кенна не настаивает на дальнейшем обсуждении этого вопроса, и я тоже.

Тишина окружает нас всё время, пока мы втроём поднимаемся на лифте, и не нарушается даже тогда, когда Маккенна идёт за мной в мою комнату.

— Маккенна, что ты делаешь? — тихо шиплю я.

Я открываю дверь, во мне горят тревога и предвкушение.

Всегда…

Кенна показывает средний палец оператору, затем захлопывает дверь у него перед носом и оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Твоя комната в другом месте, — указываю я на дверь у него за спиной.

— Сегодня вечером моя комната здесь, — говорит он с дерзкой улыбкой. И наблюдает за моей реакцией.

То есть за тем, как я заикаюсь.

— Н-н-нет. Нет, не здесь.

— Да, именно здесь.

Маккенна вдруг подхватывает меня на руки и, охнув, говорит:

— Ты тяжёлая, малышка.

— Отпусти меня, если не хочешь заработать грыжу! Боже!

— Грыжа, лучше и не скажешь, — смеётся он. И с лёгкостью относит меня на кровать — грёбаный клоун даже грамма усилий не прилагает, чтобы отнести такую тяжёлую меня. Затем опускает меня на кровать, снимает с меня туфли на шпильках и бросает их на пол. В смятении я пытаюсь спастись бегством, когда понимаю, к чему это снова может привести. Опасность!

— Не надо! Этого никогда не будет, Маккенна.

— Это уже происходит, — возражает он. — Я остаюсь на ночь, Пандора.

— Но я этого не хочу!

Он берёт мою ступню в одну руку и скользит пальцами другой вверх по голой ноге, его сексуальные губы растягиваются в белозубой хищной улыбке.

— Дай мне десять минут, чтобы доказать, что ты ошибаешься. Чтобы доказать тебе, как сильно ты сама этого хочешь.

Я смотрю на его обнажённую грудь, чувствую пальцы на своде стопы и с дрожью в голосе говорю:

— Я не хочу, чтобы ты был здесь.

Маккенна замолкает, и на мгновение мне кажется, что он собирается уйти, и это наполняет меня неожиданной паникой, которая только ещё больше сбивает с толку.

Но он не уходит.

Кенна одаривает меня кривой ухмылкой.

— Десять минут, и ты запоёшь по-другому.

— Я не пою — это делаешь ты.

— Ты будешь петь, как чёртова канарейка, детка. Ложись, — говорит он, и напряжённость в его взгляде идеально сочетается с дьявольской ухмылкой и апломбом.

— Ладно. Даю тебе десять минут. Но в одежде, — соглашаюсь я. — И если ты не сможешь соблазнить меня за десять минут, то ты уйдёшь.

— Я не буду трогать твою одежду. Но считай, что тебя уже соблазнили, — с невинным видом поднимает он руки.

Я успокаиваюсь. Отчасти.

Однако сердце продолжает биться, как барабан.

Снова устраиваюсь в постели, которая принимает меня в свои объятия, и я не понимаю, почему не протестую, просто у меня нет сил делать что-либо, кроме как дышать. Я никогда ещё так остро не ощущала своё дыхание.

Вдох, выдох. Вдох, выдох.

Его прикосновения, вернувшиеся к моей руке и обжигающие тыльную сторону запястья, заставляют меня напрячься. Я резко выдыхаю, когда он проводит пальцами вверх, это так знакомо и восхитительно. О боже, это так восхитительно. Он дотрагивается нежно, словно пёрышко, но с напряжением в миллиард киловатт.

Когда я вспоминаю, как Маккенна впервые прикоснулся ко мне, то хочется закрыть глаза. Я помню его лицо, помню, как его сексуальный рот изгибался в идеальной улыбке, и я клянусь, его глаза говорили, что он любил меня, как Ромео любил глупую Джульетту. Я чувствовала его пристальный взгляд в своём сердце. Сейчас он не улыбается. Прикрыв потемневшие глаза, с серьёзным и сосредоточенным, как и всегда, выражением лица, проводит двумя пальцами по моей обнажённой руке. Сердце больше не чувствует его пристального взгляда, но я ощущаю его взгляд у себя между ног. На сосках. На своих чёртовых яичниках. Я могла бы забеременеть от этого взгляда.