— Маккенна, — со смешком стонет один из парней, как бы говоря: «Ты что, блядь, издеваешься надо мной? Она тебя так завела?».

— Вы обе кажетесь такими милыми девушками. Ну, по крайней мере, одна из вас, — Лайонел благосклонно улыбается Мелани, затем, нахмурившись, окидывает взглядом мой наряд а-ля Анджелина Джоли, и добавляет: — Послушайте, мы можем посадить вас обеих в тюрьму. Даже один день пребывания там исковеркает вам жизнь. Вы этого хотите?

— Пан, не слушай его. Грей позаботится о том, чтобы…

— Нет, Мелани, это моя проблема, — упрямо качаю я головой. Всё равно мы с её парнем не так уж хорошо ладим. Чёрт, у меня ни с одним мужчиной нет хороших отношений, так что ну его на хрен. Я не нуждаюсь в спасении. Я бы предпочла пару ночей потомиться в тюрьме. По крайней мере, до того момента, как моя мать официально меня не убьёт.

— Давайте перейдём к делу, — говорит близнец с татуировкой — Джакс, я так думаю. — Просто расскажи ей все подробности, Лео.

— Нет, спасибо, — перебиваю я прежде, чем они успевают сказать, чего хотят. — Я бы предпочла отсидеть в тюрьме, чем иметь дело с ним.

Желваки на челюсти Маккенны сердито дёргаются, и он медленно скрещивает руки на груди.

— Это при условии, что ты сможешь меня заинтересовать.

— Кенна, заткнись, — рычит Лайонел, затем снова поворачивается ко мне. — Сейчас мы снимаемся в фильме о Crack Bikini. Ты знала об этом?

— Весь мир знает. Очень рада, что сегодня не снимали.

— Рано радуешься. Как раз вашу выходку и сняли, — он указывает на накачанную грудь Маккенны. — Финальные съёмки должны пройти в «Мэдисон-сквер-гарден», и теперь, когда стало известно о твоём существовании… — он обвиняюще смотрит на Маккенну, затем на меня. — Теперь, когда мы знаем, что Пандора на самом деле существует, и вполне возможно, что лидер группы написал свои тексты о ней, мы хотим, чтобы ты снялась в фильме.

— Она и близко не подойдёт к камерам, — выдавливает Маккенна, направляясь к двери.

— Джонс, послушай меня. Это блестящая идея. Люди с радостью это проглотят и потребуют грёбаной добавки!

Маккенна сердито распахивает дверь.

— Мне это неинтересно, так что ты тоже можешь от неё отстать.

— Типа вычеркнул меня из своей дурацкой песни, да, мудак? — внезапно взрываюсь я. — Ну так и мне это тоже неинтересно!

— Чтобы тебе стало интересно, я заплачу сколько нужно, — спокойно говорит мне Лайонел.

Маккенна останавливается на пороге, и сверкающий взгляд серийного убийцы в его глазах вызывает у меня желание согласиться просто ему назло. Боже, как я его ненавижу. Ненавижу настолько сильно, что от своей ярости чувствую спазмы в животе. Но не похоже, что его сердитый взгляд направлен на меня. Такое ощущение, что он предназначен его менеджеру.

Который продолжает отстаивать свою точку зрения.

— Послушайте, вы двое можете даже подраться, мне плевать. Всё, что меня волнует, это то, что на заключительном концерте Crack Bikini, вы будете там вдвоём и поцелуетесь для поддержки нашего хита номер один — «Поцелуя Пандоры».

Маккенна смеётся, и от этого звука у меня возникает такое чувство, будто кто-то только что прополз по моей грёбаной могиле. Все волоски на руках встают дыбом.

— Лайонел, мы сами справимся. Она нам не нужна. Фанатам нужны мы, а не она, — он указывает на меня и в явном расстройстве проводит рукой по голове ото лба до затылка. Затем вылетает за дверь, выкрикивая с убийственной властностью: — Оставь её в покое, или я обещаю, что кое-кому придётся чертовски дорого заплатить, Лео!

Не знаю почему, но мне не нравится, что последнее слово остаётся за ним.

Мне не нравится чувство, будто он хочет защитить меня от камер.

Мне всё это не нравится, и, прежде чем я успеваю опомниться, мой голос останавливает его:

— Ха! Как будто твои обещания когда-либо что-либо значили, придурок! — говоря это, я срываю висящее на цепочке кольцо и швыряю его в открытую дверь.

Время замирает в мучительном ожидании.

Смертельно медленно Маккенна возвращается в комнату, туда, где на полу лежит кольцо.

Он смотрит на лежащее у его ног тоненькое кольцо из белого золота со сверкающим бриллиантом, и выражение его лица меняется от удивления к гневу и к чему-то такому, чего я не понимаю. Он поднимает его и смотрит на него мгновение, которое кажется мне самым долгим в моей жизни, затем вскидывает голову и смотрит на меня с выражением, которое разрушает меня изнутри. Он сжимает челюсти, разворачивается и захлопывает дверь.

Меня всю трясёт.

Борюсь с желанием побежать за ним и… и что?

Ненавижу то, что всё ещё чувствую тепло его руки, в которой он когда-то держал мою руку. Ненавижу, что воспоминание о прикосновениях его губ всё ещё будит меня посреди ночи. Чувствую тупую боль в груди из-за потери кольца, которое прятала под майкой, мне больно от звука его голоса и выражения его лица, и я ненавижу себя за то, что не знаю, как это прекратить.

Я прижимаюсь губами к своему браслету-талисману, пытаясь взять себя в руки, борясь за то, чтобы присутствующие в комнате не заметили, как легко Маккенна может меня задеть, и в этот миг Лайонел делает шаг вперёд и берёт меня за руку.

— Дорогая, так ты хочешь привлечь его внимание? — спрашивает он меня, одновременно удивлённый и сбитый с толку.

— Мне не нужно его внимание. Мне ничего от него не нужно!

— Ты и так забрала всё его внимание, хотите вы оба этого или нет.

Я выдёргиваю свою руку.

— Я не продаюсь. Тебе нечего сказать или предложить мне такого, что убедит меня согласиться.

— А что ты скажешь об… — он наклоняется и шепчет мне на ухо о-о-очень длинное, о-о-очень большое число.

— Она согласилась, Кенна. Ты удивишься, узнав, что это заняло не так уж много времени. Говорю тебе, нынешние выпускники колледжей готовы работать за гроши.

Выхожу из душа, хватаю махровый халат, кутаюсь в него и нахожу в своей комнате сияющего от новостей Лайонела.

— Ты, блядь, не можешь быть посерьёзнее? — требую я, вытирая голову полотенцем для рук. Он тут же становится совершенно серьёзным, и я качаю головой, перебирая одежду. — Лайонел! У меня в носу грёбаный яичный желток. И, кажется, ещё осталось немного в ухе. — Я прижимаю полотенце к уху наклоняю голову вбок и прыгаю вверх-вниз, вытряхивая воду.

— Ты маленький засранец. Ты сказал, что её не существует, — рычит он.

Я засовываю разбросанные повсюду парики в ящик и захлопываю его.

— Её не существует, — выдавливаю я из себя. Ну и что, что мне пришлось сказать себе, что такой девушки нет? В течение шести лет это работало. Но теперь она здесь. Словно какой-то демон — какой-то полтергейст — напоминает мне о том, чего я хотел подростком и чего так никогда и не смог получить. Напоминает о том, что я потерял. И что мог бы сделать, чтобы вернуть всё обратно.

Пандора.

Мой кошмар, мои мечты, моя ходячая, говорящая фантазия.

Здесь.

Бросила кольцо.

Моё собственное чёртово кольцо прямо мне в лицо. Кольцо моей матери.

Вот же дерзкая маленькая оторва!

И что это за чёртовы сапоги? Господи, всё, что ей необходимо для завершения образа, — это топор и кровь, капающая с ногтей. Или метла и котёл.

Боже, эта женщина…

Что-то ёкнуло у меня внутри, когда я услышал её. Её спокойный голос, спокойный, но всё же не совсем. Её голос, единственный такой в мире. Это как песня, которая заставляет тебя чувствовать себя дерьмово. Заставляет чувствовать себя… как тот никчёмный подросток, который жаждал её, как наркотик.

Подросток, который любил стихи, песни, барабаны, пианино, мелодии — всё, что заставляло чувствовать, что моя жизнь не была отстойной. Песни делают друзей ненужными. Песни заставили меня помнить её, но в то же время и забыть. Я люблю песни. Музыка спасла мне жизнь, и теперь стала моей жизнью. Но ни одна песня никогда не была так хороша, как мелодия её голоса. И ни одна песня никогда не была так ужасна, как реальность, где она насмехается надо мной и бросает вызов своим бездонным чёрным взглядом.