— Что с тобой случилось? — спрашивает он меня с напряжением на лице и озабоченностью в глазах.

Боже, какая наглость. То, как он двигает большим пальцем…

— Ты случился! — Когда Маккенна оказывается достаточно близко, я замахиваюсь, но он ловит запястье ещё в воздухе. Я замахиваюсь другой рукой, но он хватает и её тоже, поднимая их обе над моей головой. Изучает меня, словно препарирует, что заставляет меня бороться с ещё большим упорством. — Отпусти!

— Значит, ты готова вытащить ещё пару помидоров? — язвит он, впиваясь в меня взглядом.

— Ну, что сказать? Они отлично смотрелись с твоими грёбаными колготками, как у Питера Пэна!

Я сопротивляюсь, но это только усиливает разряды между нашими телами, поэтому заставляю себя замереть как статуя — каждая клеточка моего тела ощущает тиски его рук на моих запястьях.

— Ты хотела привлечь моё внимание, Пандора? Вся моя группа думает, что так и есть, — говорит Маккенна. Его низкий, неожиданно мягкий голос пробегает волной сквозь меня, внутри моего тела, и я не могу ясно мыслить. От силы его воздействия на меня перед глазами опускается туман. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, ладонь, которой Маккенна скользит вниз по внутренней стороне моей руки, путает мысли. — Детка… если это то, чего ты хочешь, — наконец шепчет он, осторожно, — я могу помочь.

— Мне не нужно твоё внимание, мне ничего от тебя не нужно! — выдыхаю я.

— Нет, ты действительно чего-то хочешь. Это я? Я тот, кого ты хочешь?

— Нет, блядь! — рычу я от возмущения, взмахнув внезапно освободившейся рукой.

Он снова ловит моё запястье. Я помню, как хотела получить его голову на блюде. Помню, я поклялась себе, что однажды заставлю Маккенну признаться в любви, а сама рассмеюсь и уйду, как это сделал он. И я шепчу:

— Боже мой, тебе успех действительно отбил всю голову? Ты думаешь, что можешь получить всё, что захочешь, и всегда поступать по-своему? У меня есть для тебя новости, придурок. Я здесь для того, чтобы превратить твою жизнь в кромешный ад, и всё это будет заснято на плёнку. Твоё полное унижение. Просто посмотри на меня!

Он смотрит на меня и ничего не говорит. Тело полностью отдаёт себе отчёт, где он держит меня, не сильно, но… крепко и горячо.

— Нет, детка, — говорит он, стиснув зубы. — Ты не испортишь мне всё это. Поняла? Мы сделаем то, что от нас хотят, и ты ни хрена мне не испортишь.

Я сжимаю челюсти.

— Если ты не хочешь, чтобы я всё испортила, тогда, когда мы будем в «Мэдисон-сквер-гарден», ты скажешь на этой сцене, что твоя грёбаная песня — ложь.

— Это наша песня номер один.

— Если ты хочешь, чтобы я сделала, как ты говоришь… тогда ты скажешь всем своим фанатам, что это ложь.

— Почему?

— Потому что я ненавижу её, ненавижу её слышать. Если они увидят, как я целую тебя, они поймут, что я Пандора, а ты выставляешь меня… ты выставляешь меня… шлюхой, лгуньей и…

Ошибкой. Чем-то грязным. Тем, что нужно скрывать. Тем, о чём ты сожалеешь.

Только одно это воспоминание снова приводит меня в бешенство, но Маккенна не сводит с меня своих серебристых глаз, как будто действительно обдумывает, что делать.

— Я не могу отказаться от этой песни, — говорит он наконец, опускаясь на сиденье и скрещивая руки за головой, а ноги в лодыжках. — Но, если захочешь написать песню обо мне, мы с радостью подберём к ней музыку и сыграем её.

— Я не пишу стихи. Ау?

— Не будем торопиться. Расскажи, что ты обо мне думаешь, и я тебе помогу.

— Придурок. Кобель. Лжец. Обманщик. Подлец. Если ты сожалеешь о том, что мы когда-то были вместе, я сожалею об этом в десять раз сильнее.

Его глаза опасно сверкают, но Маккенна остаётся в той же обманчиво спокойной позе.

— Продолжай, — с угрозой предупреждает он.

— Зачем? Твоя гордость задета?

Он нарочито внимательно проводит взглядом сверху-вниз по моему телу, в его глазах разгорается тлеющий огонь.

— Пожалуй, достаточно для того, чтобы захотеть, чтобы ты передумала.

Я стискиваю зубы, зная, что когда-то внутри меня жила девушка, которая верила, что однажды выйдет за него замуж. Но сейчас та девушка, что во мне осталась, злая, обиженная им, и она выдавливает из себя:

— Я больше никогда не буду твоей.

— Твои губы говорят одно, но всё остальное в тебе кричит об обратном.

Мы смотрим друг на друга ещё мгновение, и я ненавижу себя за то, что тяжело дышу и почему-то действительно чувствую волнение, на щеках появляется румянец, грудь ноет, между ног пульсирует.

— Кого это волнует? — выдавливаю из себя.

— Тебя, — говорит он. — И меня. — Он снова встаёт, подходит и наклоняется ко мне. — Тебе это не нравится, но прямо сейчас — зная, как сильно ты, блядь, ненавидишь то, как ты меня хочешь, — это меня заводит.

Маккенна изучает мой подбородок, губы, скулы, лоб, словно жаждет увидеть в моём лице что-то, что ему не удаётся разглядеть. Затем шепчет:

— У меня стоит на тебя, но это, пожалуй, единственное, что ты делаешь со мной, — и ослабляет хватку.

— Пошёл ты… Трахай кого-нибудь другого.

Он сверкает улыбкой.

— О, это такой приятный опыт, я так и сделаю.

Маккенна садится немного поодаль от меня и откидывается на спинку сиденья, всё ещё поджимая губы и молча наблюдая за мной, и я, лишённая всякой борьбы, чувствую себя немного обманутой.

Внутри всё дрожит от гнева и похоти, а я этого не хочу. Боже, он страдающая от нарциссизма свинья. Маккенна настолько влюблён в себя, что, наверное, даже улыбается в зеркале ради самого себя. Его улыбку, не переставая, обсуждают во всём мире. Это одна из тех по-мужски притягательных улыбок, которые делают его ещё сексуальнее. Она смягчает серебро в его глазах, в то же время расплавляет твои внутренности. Теперь тот факт, что у него красивая улыбка, заставляет всё внутри кипеть, потому что она до сих пор меня привлекает.

БОЖЕ!

Хочется сказать что-нибудь язвительное, что причинит ему боль. Но нет. Он желает наказать меня за то, что я испортила его концерт? А я собираюсь испортить всю. Его. Грёбаную. Жизнь.

— Сначала мы снимем небольшую квартиру. С мансардой!

— Хорошо, — отвечает Кенна низким голосом у меня над головой.

— Всё, что нам понадобится — это кровать, — добавляю я.

— И ты, — шепчет он хриплым голосом, и я поворачиваюсь в его объятиях. И встречаюсь с серебристыми глазами — серебристыми, как у волка, с тяжёлыми веками, одновременно нежными и устрашающе проницательными. Кенна изгибает губы в очаровательной улыбке, и я тут же понимаю, что моему парню, конечно же, нравится, что я заговорила о кровати.

— Мы даже можем завести собаку, — нахально добавляю я.

— И рыбку.

Он поднимает руку и указывает на высушенную рыбу-меч, висящую на стене каюты яхты, на которую мы прокрались. Это всё не наше, это лишь одно из наших укрытий. Одно из многих мест, где мы встречаемся и проводим вместе столько времени, сколько можем.

Уже почти рассвело, и, хотя мы не спали и легко могли бы остаться здесь навсегда, Маккенна неохотно встаёт и засовывает свои длинные мускулистые ноги в джинсы.

— Красотка, — зовёт он, запуская руку в карман джинсов. Я натягиваю свою толстовку и поворачиваюсь к нему. — Давно хотел кое-что тебе подарить… — Он подходит и подносит что-то маленькое и блестящее к тонким полоскам света, пробивающимся сквозь круглые иллюминаторы яхты.

Когда я понимаю, что это такое, по телу пробегает дрожь возбуждения.

— Это кольцо-обещание?

Поднимаю ресницы и замечаю, что он наблюдает за мной с тревожным напряжением.

С напряжением парня, который тебя любит.

Точно так же, как ты любишь его.

— Оно прекрасно, — шепчу я, благоговейно протягивая руку.

— Кольцо принадлежало моей матери, — говорит он, наблюдая, как я надеваю кольцо на палец, его голос переполнен эмоциями, красивое лицо сурово.