— Ты трахаешь её? На камеру слышно, что вы трахались. Но мне нужно видеть хоть какое-нибудь грёбаное действо, Кенна.

— Ты ни хрена не увидишь.

— Я дам тебе то, что ты хочешь, — смягчается он, — но только если ты сделаешь так, чтобы этот фильм запомнился.

— У нас был уговор, Лео — напоминаю ему. — Ты сказал, что отпустишь меня, если я соглашусь на это дерьмо. Ты хотел поцелуя, и всё, что ты получишь, — это только поцелуй. — Представляю, как целую Пинк на глазах у тысяч фанатов, представляю её губы на моих — дьявол, я знаю, что она разозлится. Но у неё есть шанс показать миру, что моя песня — полная чушь. Не так уж сильно меня это и волнует. Каждый упрёк в этой песне вызван тем, что я был влюблён в неё много лет.

— Отлично. Езжайте с ней на машине, мне всё равно. Но я получу этот поцелуй и эту песню, или ты не получишь ничего, слышишь?

— Слышу, — отвечаю ему, направляясь к двери.

— Заставь её захотеть этого, Кенна! — кричит он.

— О, она этого хочет. — Я захлопываю за собой дверь.

Просто не так сильно, как я, чёрт её подери.

Мой отец получил второй шанс, и теперь я понимаю, что у меня он тоже есть. Разница в том, что я свой не упущу.

Когда я проскальзываю обратно в номер Пандоры, она лежит в постели, но, увидев меня, быстро приподнимается на руках. Ты никогда не могла заснуть, когда знала, что я приду, не так ли, детка?

— Привет, — говорю я, борясь с ощущением, что несу в груди гранату. И эта граната вот-вот взорвётся!

Срань господня, у меня к ней такие сильные чувства.

Я испытываю к ней всё. Гнев и стремление защитить. Собственничество и боль. Мне с ней чертовски хорошо. Я чувствую…

— Иди ко мне, — шепчет она, приподнимая простыню.

Боже, на этот раз я постараюсь не облажаться.

— Маккенна, я не сяду в эту машину.

— Я вижу для тебя два варианта, Пинк, только два. Это либо реактивный самолёт, либо «ламборгини». Выбирай сама.

— Тут даже дверь не открывается как надо! В чём дело, Кенна? У тебя и так большой член — тебе не нужен весь этот набор непременных атрибутов, чтобы почувствовать себя мужчиной.

— Стоун, серьёзно, садись в эту грёбаную машину.

— Джонс, ты хочешь, чтобы пока мы едем в аэропорт, всё шоссе оборачивалось в твою сторону? Неужели статуса рок-звезды недостаточно, чтобы ты чувствовал себя хорошо?

— Детка, — смеётся он, — мы будем пролетать мимо них так быстро, что никто не успеет разглядеть наши лица. Ну же, давай.

Он запихивает мой чемодан и небольшую спортивную сумку в багажник, затем обходит вокруг и рывком открывает дверцу.

— Чего ты ждёшь? Садись.

Я протискиваюсь внутрь, и когда Кенна наклоняется, мои внутренности переворачиваются, как будто желудок поместили в блендер.

— Зачем ты это делаешь? — Его глаза задерживаются на мне, затем он тянется к ремню и начинает медленно меня пристёгивать.

— Всё просто. Потому что я этого хочу. Я хочу находиться подальше от этих придурков… и наедине с тобой.

До меня доносится его запах, и я раздражаюсь, что от его близости перехватывает дыхание — даже если к воскресенью меня уже трахали десятью разными способами.

— Ты сегодня точно проснулся рыцарем. И подумать не могла, что ты вырастешь таким джентльменом.

— Я могу быть нежным, только не с этой машиной. — Маккенна устраивается поудобнее на своём сиденье, затем с дерзкой улыбкой пристёгивает ремень безопасности. Он поглаживает руль почти с такой же любовной заботой, с какой гладит меня, затем устанавливает навигатор, его руки напрягаются, взбугрившиеся мышцы вызывают дискомфортное покалывание между ног. Заводит машину, издающую громкое урчание, жмёт на педаль, и двигатель ревёт ещё сильнее.

— Итак, есть ли какой-то скрытый мотив, чтобы ехать в аэропорт на этой машине? — интересуюсь я.

— Мы едем не в аэропорт.

Он ухмыляется и срывается с места с визгом шин, который издают быстрые и страшные машины с опытными водителями только в фильмах. Прежде чем я успеваю потребовать подробностей, он опускает наши окна, открывает люк на крыше, и ветер прижимает его рубашку к груди, привлекая внимание к каждому рельефному мускулу. Я разглядываю здания, мимо которых мы проезжаем, а потом они исчезают. Каждые пару минут мой взгляд перемещается на него. Я не могу остановиться. Ветер — единственный реальный звук, но в моей голове звучат тысячи вопросов.

Почему он ушёл? Чего он теперь от меня хочет? Имеет ли это значение? Хочу ли я забрать его любовь только для того, чтобы швырнуть её обратно ему в лицо? Или я пытаюсь доказать себе, что я привлекательна? Или я делаю это — с ним — просто потому, что всю свою жизнь больше всего хотела именно этого?

— Итак, какой у нас план? — спрашиваю я.

— Мы едем в Даллас, проводим ночь в отеле, затем приезжаем на репетицию перед концертом. Нужно остерегаться грёбаных папарацци, но на этот случай у меня есть моя счастливая кепка. — Он смотрит на меня, водя глазами вверх-вниз. — Хочешь, остановимся и переоденемся прямо сейчас?

— Я всегда могу надеть твой парик с ирокезом.

Кенна улыбается и протягивает руку, чтобы взять мою кисть, кладёт её себе на бедро, накрывает сверху своей ладонью, напевая мелодию Моцарта. Клянусь, это так безумно сексуально, что мне хочется, чтобы он перестал это делать. Это сексуально, потому что он любит настоящую музыку и играет на фортепиано и гитаре как дьявол. Всё благодаря тому, что он слушает мелодию, а затем повторяет её, но уже по-своему.

Ветер не треплет его коротко стриженые волосы, и это сексуально. Как они даже не шелохнутся. Он держит меня за руку, и это тоже сексуально.

И опасно.

Опасность! Я отдёргиваю свою руку.

— Давай будем честными, ладно? Нет смысла притворяться, если у нас просто дружеский секс.

— Ты сейчас серьёзно?

— Абсолютно.

— Тогда скажи, что я должен делать? Какова моя роль?

Он забавляется; я хмурюсь.

— Ничего. Будь самим собой — мудаком, — а я буду собой.

— Очаровательной, как всегда?

— Вау, серьёзно, что ты ел сегодня на завтрак?

— Ты будешь моей женщиной.

— Ты говоришь это так, словно у меня нет выбора, это раздражает. Но да, прекрасно. У нас просто… секс. Время от времени. И в тот день, когда мне придётся тебя поцеловать, я буду танцевать, выставляя себя полной идиоткой. Затем мы заканчиваем со всеми договорённостями, и я ухожу. — Я отворачиваюсь к окну, но слышу его смех, как будто я сказала что-то смешное.

— Значит, мне посчастливилось держать за руку свою подругу по сексу, — ухмыляется он и упрямо забирает мою руку обратно. Я стону, а он снова смеётся.

— Что ты теряешь? Я знаю, что после меня у тебя не было мужчин. Я знаю, что тот парень на парковке отеля был просто другом.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, — отмахивается он. — Что ты теряешь, позволяя мне держать тебя за руку? Я делал это уже много раз.

Я колеблюсь. Хочется сказать что-нибудь язвительное, но то, как он смотрит на меня, его нехарактерно мрачное лицо требует правды.

— Потому что ты будешь держать меня за руку, я привыкну к этому ощущению, и не успею оглянуться, как ты отпустишь её… снова, — говорю я и снова высвобождаю руку, отчего моё сердце болит.

Его рука ложится на руль, крепко его сжимая. Я смотрю в окно, а потом взрываюсь:

— Ты… не похоже, что ты нормальный и я… или всё это нормально. Послушай, у нас в разгаре чёртов концертный тур, и тебя облизывают все твои шлюхи-танцовщицы. А я просто та, с кем ты занимаешься сексом.

— Ты та, с кем я занимаюсь сексом, и мне нравится, когда мои руки на тебе. Прими это как данность. — Он снова хватает мою руку и сжимает её, словно говоря: «Не испытывай меня». Я замираю в нерешительности. Его рука такая тёплая, а воздух вокруг нас кружит в вихре. Он поглаживает большим пальцем мою ладонь. — Мне это безумно нравится, Пинк, — рычит он.