— Что ты мне обещаешь? — поддразниваю я, поднимая к нему лицо.

Никогда не забуду, как дерзко вздёрнулись уголки его губ, когда он сказал:

— Себя.

О, боже, я люблю его. Я люблю его, как буря любит небо, а чайка — море. Маккенна — лучшее, что есть у меня, он — опора, которая держит меня, единственный, кто меня понимает. Он — всё, что осталось в моей жизни нежного и счастливого. Я бросаюсь к нему, и он ловит меня и сжимает в крепких объятиях.

— Я скажу «да» и возьму всего тебя, так что не шути на эту тему, — предупреждаю я.

— Это не шутка, — уверяет он, поднимая мою руку, чтобы было лучше видно. — Тебе идёт.

Я сжимаю его пальцы своими, а в груди в это же время сжимается моё сердце.

— Но моя мать и твой отец… они оба сейчас нуждаются в нас.

Наша жизнь так несовершенна. Между ним и мной столько препятствий.

После смерти отца моя мать стала ещё более строгой и озлобленной.

После смерти матери Маккенны его отец стал употреблять наркотики. И торговать наркотиками.

И теперь моя мать — окружной прокурор, ответственна за вынесение обвинительного приговора отцу Маккенны, и это разрушает все шансы на наше счастье.

Мне не терпится отсюда уехать.

Нам нужно отсюда уехать.

Он гладит меня по лицу своими длинными пальцами, которыми так здорово играет на гитаре.

— Я знаю, что они нуждаются в нас, но мы не будем нужны им вечно. Слушание состоится только через пару месяцев. Что бы ни случилось с моим отцом, что бы ни решил судья… мы встретимся в парке в тот день ночью и убежим. Поженимся. Я могу давать пару концертов в нескольких местных барах, я смогу помочь тебе оплатить учёбу в колледже.

— Ты действительно поможешь оплатить моё обучение, Кенна? Ты уверен, что сможешь это сделать? — с надеждой спрашиваю я.

— Чёрт, я сделаю для тебя всё, что угодно, — он убийственно серьёзен, когда произносит эти слова, сжимая мои плечи. — Знаешь, я устал прятаться.

— Я тоже устала.

— Я хочу быть с тобой. Не скрываясь. Мне надоело быть твоим секретом. Я хочу быть твоим парнем. Хочу, чтобы люди знали, что ты моя.

— Но ведь это так и есть. — Я снова поднимаю руку в поле его зрения, шевеля пальцами, на одном из которых красуется кольцо. — Я твоя. И что бы ни случилось наш план остаётся в силе. Встретимся в парке после суда.

Он грустно улыбается при упоминании о суде, целует кольцо на моей руке, а потом… потом притягивает меня за талию к своей твёрдой, широкой груди и дурашливо целует.

— Я люблю тебя. И буду любить всегда, — хриплым голосом говорит он.

Любить можно по-разному.

Любовь многообразна.

Это и любовь к домашним животным. К друзьям. Родительская любовь. Любовь к родственникам. И была ещё совсем другая любовь — та, которой мы с Маккенной любили друг друга.

Наша любовь была похожа и на бушующий шторм, и на тихую гавань: неуправляемая и неудержимая, дикая и бесконечная, но в то же время незыблемая и безопасная…

Или так… думало моё глупое семнадцатилетнее сердце.

Пару месяцев спустя я несколько часов просидела на старой хлипкой скамейке, пока в парке не стало совсем пусто и темно. Так темно, что меня могли ограбить или даже похитить. Я была такой глупой и наивной, всё продолжала ещё чего-то ждать. Накрасила ногти на ногах, надела новые туфли, платье, в котором, как мне казалось, я выглядела красивее всего — по крайней мере, одно из немногих не чёрное, а светло-жёлтое. И я ждала, постоянно касаясь и поправляя распущенные волосы. Прокручивая кольцо-обещание, пока основание пальца не покраснело, и я не поняла, что он не придёт. Но кое-кто в ту ночь всё же пришёл. Появившаяся фигура, как оказалось, принадлежала моей матери, матери, которая никак не могла знать, что я встречаюсь здесь с ним. Она протянула руку, и у меня защипало в глазах, а лёгкие сжались, не давая вздохнуть.

— Он не придёт, — прошептала она.

— Он придёт, мама. Я уезжаю. Ты не сможешь меня остановить, — сказала я с большей убеждённостью, чем чувствовала на самом деле.

— Мне не нужно тебя останавливать. Я только что осудила его отца, Пандора. Ты никуда не уедешь с этим мальчиком. Он не придёт. Я видела его с другой. Я подожду в машине.

С другой…

Прямо как мой отец.

Маккенна мне солгал.

И вот так просто Маккенна меня сломал…

Итак, всё дело в этом. В правде жизни, которая была мной только что подтверждена. Все верят, что рок-группы живут в своём больном маленьком мирке, где все её участники укуриваются, напиваются и трахаются, ругаются и спорят, и каждый день похож на большую старомодную вечеринку.

Что ж, это правда.

Они, конечно же, репетируют. Работают — иногда. Но, чёрт возьми, эти люди знают, как веселиться. Даже Тромбонист, Скрипач и Пианист сегодня вечером пьяные в дупель.

Заядлые тусовщики.

Вся их компания.

— Хочешь выпить? — предлагает Скрипач, но, когда я говорю «нет», он просто пожимает плечами и уходит со своими приятелями, Арфистом и Флейтистом.

На самом деле, мне хочется только одного — пойти к себе в номер и заказать бургер и картофель фри, но предполагается, что мы «веселимся», и камеры следят за тем, чтобы не пропустить ни единого момента происходящего здесь идиотизма.

Я даже начинаю сомневаться, что некоторые из них предназначены исключительно для маркетинговых целей.

Держась поближе к оператору, чтобы он не заснял меня на плёнку — уверена, сейчас у меня самое кислое и ехидное выражение лица, — я замечаю у пив-понга Маккенну. Количество алкоголя здесь просто ошеломляет. Повсюду девушки со стопками спиртного на их телах. Пив-понг, напитки, выпивка, наркотики. Даже кальян ходит по кругу.

Я могла бы попробовать всё это, если бы была со своими друзьями. Мел и Брук, Кайлом…

Как бы то ни было, я ни на секунду не ослабляю бдительность, особенно когда Маккенна Джонс рядом и вокруг нас тысячи камер. Представьте меня пьяной? С Маккенной поблизости?

Я могла бы его убить.

Могла бы… Ну, он такой отвратительный, что я могла бы полапать его, пока убиваю.

Жилистые руки Маккенны лежат на столе, он ждёт, когда противник забросит мячик для настольного тенниса в пивную кружку. Его соперником оказывается один из близнецов, и после того, как он не смог попасть, Маккенна плавно и точно забрасывается в его чашку, и, смеясь, заставляет Викинга — я думаю, это Лекс, — пить.

Да уж, эти двое решили напиться в стельку.

Я хочу перестать пялиться, но не могу. Маккенна часто и громко смеётся, и звук его смеха легко достигает моих ушей, хотя я нахожусь в другом конце комнаты.

Он изменился за эти годы. Вокруг него все ещё чувствуется аура того мальчика, но теперь он такой взрослый. Я не могу перестать замечать различия. Его челюсть более квадратная и чётче очерченная. Губы более полные. Шея более мощная. У него такие мускулы на руках, каких просто не бывает. Он такой загорелый и… мужественный. Я наблюдаю, как он ждёт, когда Лекс снова бросит мячик в его кружку с пивом.

И тут замечаю, что танцовщица Летитта не сводит с меня злобного взгляда. Она подходит ко мне, вытягивая шею, как злая птица. Я разочарована, увидев, что за мной следует оператор.

Девушка кружит рядом и смотрит в направлении моего взгляда.

— Он так классно трахается. — Её жадные маленькие глазки-бусинки скользят по Маккенне, и, вау, её улыбка точь-в-точь такая же, какая должна быть, в моём представлении, у Круэллы Де Виль³ прямо перед тем, как она снимет шкуру с грёбаных щенков.

Понятно, что она, конечно же, трахала это тело гораздо большим количеством способов, чем могла бы я, с моей глупой невинностью, и тогда во мне нарастает поганая злоба. Но я заставляю себя улыбнуться, накручиваю на палец розовую прядь и безразлично говорю:

— Знаю, это ведь со мной он лишился невинности.