Я схватила с полки свою форму и закрылась в туалете. Переодевшись в белые штаны, халат и кеды, которые оставила здесь на случай форс-мажора, я покинула уборную. Но лучше бы этого не делала. Осталась бы там ненадолго, в зеркало полюбовалась бы, да проверила почту.

— Мисс Радова, наконец-то вы соизволили появиться на работе, — поприветствовал меня профессор и спрятал руки в большие карманы белого халата. — Сегодня вы со мной в паре, у нас много пациентов. Отложим разговор на потом. Сейчас вы нужны в полной концентрации и со включенным мозгом, все ясно?

Господин Змеев смотрел мне прямо в лицо, и даже не моргнул ни разу. Я кивнула:

— Конечно, профессор.

По окончании рабочего дня у меня руки мелко тряслись, а ноги ныли. Я сидела на предложенном мне стуле и наблюдала, как господин Змеев устало снимает с верхней полки бутылку медовицы и ставит ее передо мной на стол. Затем рядом с бутылкой на стол опустились две хрустальные стопки, которые профессор наполнил золотистым ядреным напитком до краев. Он взял одну стопку и произнес:

— Ну что, мисс Радова, выпьем за вашу тупость?

Господин резко взметнул рукой вверх, медовица выплеснулась из краев и потекла по его тонким длинным пальцам.

— Нет, спасибо, — недовольно ответила я.

— А я сказал выпьем, — повторил господин Змеев, и его карие глаза злобно сверкнули в приглушенном свете настольной лампы.

Остальных работников профессор разослал по домам, а приют закрыл. В небольшой кухонке для работников сейчас находились только мы вдвоем. Мое сердце трепетно билось в груди, выдавая чувство легкого страха.

Я не могла представить, что со мной сделает профессор. Очевидно, что к пропаже зверя была причастна я, правда признаваться не собиралась хоть под дулом пистолета. Господин Змеев был по-настоящему зол, и это наводило на мысль, что зверь, которого я освободила вчера ночью, был очень важен для профессора. Только вот причина мне была не известна.

Я осторожно взяла вторую стопку со стола и медленно подняла ее вверх.

— То-то же, — протянул господин Змеев. — А теперь пей.

Я поматала головой.

— Пей, говорю! — профессор ударил кулаком по столу, расплескивая остатки медовицы из своей стопки, которую держал поднятой в другой руке. Медовуха пролилась не только на стол, но и на его белоснежный халат, оставив на нем мокрые пятна.

Мне было страшно. Я не имела понятия, на что способен господин Змеев.

Однако на его глупую провокацию не собиралась поддаваться. Поэтому я все же опустила стопку обратно на стол и посмотрела на профессора. У того со лба скатилась капля пота, а ноздри тонкого крючковатого носа раздулись.

Настольная лампа забарахлила и свет на кухне замигал, пока вовсе не погас, погружая помещение в темноту. И в этой пугающей черноте за силуэтом господина Змеева я разглядела костлявые крылья птицы. Темный аран!

Подскочив со стула я подбежала к стене и ударила по выключателю. В следующий миг кухня была ярко освещена потолочными лампами, а силуэт костлявых крыльев исчез. За столом, сгорбившись как столетний старик, сидел профессор и смотрел на меня из-под седых косматых бровей.

— Ну что, довольна? — спросил он и устало вздохнул. — Садись, расскажу тебе одну историю.

Я недоверчиво посмотрела на профессора, у которого вдруг появилось терпение и который ладонью указывал мне на стул.

Сердце продолжало метаться в грудной клетке подобно испуганной птахе, но интуиция шептала, что бояться нечего. И почему-то у моей интуиции был голос темной богини. Неужели Тельтель присматривает за мной? Нет-нет, кажется я просто не выспалась.

Кивнув, я медленно опустилась на стул и сказала:

— Я слушаю вас, профессор.

Господин Змеев выудил из переднего кармана халата свои очки и надел их.

— Ты очень похожа на свою мать, — произнес он. В его голосе было столько грусти и невысказанной боли, что у меня кольнуло в груди. Профессор продолжил: — Когда Эрика зажигалась идеей, то превращалась в самый настоящий ураган. Она прибегала к разным методам, иногда даже к очень неординарным и, признаться, смертельно опасным. Но Эрику это ничуть не останавливало. Наоборот, разжигало в ней творческий огонь, так сказать. — Профессор улыбнулся. В его глазах загорелись искры давно позабытой радости.

Истории о своей пропавшей маме я могла слушать часами, но не сейчас. Слишком устала, и было много нерешенных и очень важных дел, как например, покормить своих питомцев, которые не видели меня более суток, или, допустим, кинуться на поиски съемной квартиры, потому что после событий вчерашней ночи я больше не могла оставаться у Маргариты.

— Простите, профессор, — обратилась я к господину Змееву, погрузившемуся в воспоминания. Тот молча сидел и отрешенно улыбался, но, услышав мое обращение, поднял задумчивый взгляд с рюмки, которую вертел в руках, на меня. Его улыбка увяла, а лицо вновь обрело серый оттенок. Я спросила: — О чем вы хотели поговорить? Если это из-за моего опоздания, то я еще раз прошу прощения, такого больше не повторится. Хотя, если произойдет какой-то форс мажор, то я не могу…

Профессор стрельнул в меня убийственным взглядом, и я тут же закрыла рот.

— Знаете, мисс Радова, — сказал он и поставил рюмку на стол. — В этом вы тоже похожи на вашу мать. Думаете только о себе и делаете лишь то, что вам хочется, не заботясь о других.

— Моя мама никогда не была такой! — разозлилась я и подскочила со стула. — Кем вы себя возомнили, чтобы в таком тоне говорить о моей маме⁈

Профессор усмехнулся.

— Спроси у своего отца. Это не моя тайна. — Ответил он и махнул на дверь. — Можешь идти.

— Но…

— Никаких «но». Разговор окончен.

Взгляд профессора изменился. Он стал холоднее льда и острее лезвия ножа. А за его спиной вновь выросли костлявые крылья.

Сердце стукнулось о ребра и вновь забарабанило в груди. Я сглотнула, медленно повернулась и зашагала к выходу. Как только мои пальцы сжали холодную ручку двери, профессор бросил мне в спину:

— В следующий раз перед тем, как решишь освободить фиара, подумай о том, что каждый поступок запускает реакцию. Сейчас отдуваться придется мне. Но однажды меня не будет рядом, как не стало твоей матери.

Я не оборачивалась. А когда профессор замолчал, я вылетела в коридор.

Меня по неизвестной причине распирало чувство дикой злости и обиды. Переполняющей злости и обиды на весь мир.

«В этом вы тоже похожи на вашу мать. Думаете только о себе и делаете лишь то, что вам хочется, не заботясь о других.»

Пустой коридор наполнился эхом моих быстрых шагов. Я бежала, желая как можно скорее покинуть это проклятое место.

Вечерняя прохлада окутала меня, когда я оказалась на улице. Мои щеки горели, в груди пекло. Ладони чесались, и хотелось расцарапать их в кровь, но я сдерживала порыв впиться в кожу ногтями. В горле застрял ком горечи, а на глаза напрашивались слезы, но я не позволяла им выплеснуться — силой воли и врожденным упрямством удерживала их внутри.

Остановка. Забитый народом флайбус. Городские огни, пролетающие перед глазами. Снова прохладная улица. Фальшивая улыбка для открывшего мне дверь швейцара. Ступени, ступени, ступени. Дверь. Пустая квартира. Комната.

Захлопнув дверь своей спальни, я рухнула на колени. И взорвалась.

Все пережитые эмоции и ощущения, что я стянула в тугой узел и затолкала куда-то в глубину себя, стали вырываться наружу: парализующий страх за свою жизнь, слепящая боль, удивление, адреналин, от которого кипит не только кровь, но, казалось, горит каждая клеточка тела. А потом зверский холод владений Темной Тель. Вечные снега, черное озеро и не менее чернильный туман.

По моим щекам текли слезы, щипали кожу. Я плакала навзрыд. Стонала. Била кулаками по ковру. Плакала и снова стонала до тех самых пор, пока у меня не сорвался голос, а в организме не осталось ни капли влаги. Я свернулась калачиком на полу и закрыла глаза.

Потом почувствовала, как Маргошка легла рядом со мной, и меня накрыло сном.