— А куда ж это перегородка подевалась, отче? — тут же полюбопытствовал Кирилл у едва успевшего войти лекаря. — Утром проснулся, а ее уж нет. Лука говорит, братия еще вчера разобрали, когда я уснул. И ведь не слышал ну просто ничегошеньки — вот дивно-то!

— Если не слышал, значит, просьбу мою исполнил и питье принесенное выпил — хвалю за послушание. А я, понимаешь, на сегодня всё несколько по-другому задумал, стало быть перегородка больше не понадобится. Скорее, даже мешать станет: мне теперь твое лицо желательно будет видеть постоянно, а сидеть там да выглядывать раз за разом — это, знаешь ли… Ну, не занимался я доселе с подобными тебе, так что откуда же было ведать заранее, как именно да сколь быстро у нас дела пойдут? Согласен?

— Ага! — охотно подтвердил Кирилл и, приметив в многословных лекаревых пояснениях порядочную долю смущения, обронил с большим сожалением:

— Но ведь какая славная перегородочка была: и крепенькая такая, и добротненькая! И задумана-то мудро, и исполнена-то на совесть! Ей бы стоять и стоять, а…

— State! — гаркнул внезапно, совершенно переменившись в голосе и лице, отец Паисий. Кирилл не понял окрика на незнакомом языке, однако мгновенно умолк и невольно вытянулся в струнку. Лекарь похлопал его по плечу, снисходительно и полупонятно завершив уже своим привычным голосом:

— Movemini, nobilis Cyrillus, movemini… Вот это совсем другое дело. Итак, движемся далее. Я сейчас возьму книгу, лист бумаги да расположусь вон там, у окошка. И стану поочередно рисовать разные вещи. Простые ли, сложные ли — не скажу. Ты же лучше не сиди, приляг. Да: и глаза закрой, яви милость. Я не подглядывания твоего опасаюсь, а приметил в прошлый раз, что помогает это тебе изрядно. И попробуй узреть, что именно я изобразил. Представляй же себе при этом не то, что будет на бумаге, а в разум мой всматривайся, как и вчера. В разум! Уяснил задачу?

Кирилл кивнул и завозился на своей постели, устраиваясь поудобнее. Загородившись под окном раскрытой на коленях книгой, отец Паисий зашуршал, заскрипел пером:

— Что я нарисовал? Глаз по-прежнему не открывай.

— Клобук настоятельский? — предположил Кирилл с убедительно простодушным видом.

Лекарь вздохнул:

— Клобук настоятельский, гляди, как бы и сам не надел о преклонных годах. Ох не зарекайся ни от чего, особенно смолоду! Всё, всё уж, довольно отвлекаться. Попробуем сызнова… Это что?

— Блюдо с пирогами. Причем, пироги-то — все как на подбор: с мясцом рубленым, лучком, чесночком да мóдьорской паприкой толченой. И как вы, отче, догадались, что я именно такие оченно даже уважаю?

— По пирогам с мясцом соскучился, значит. Ладно… А это?

— Ну… Вроде как конь гнедой. Чем-то на моего былого Медведка похож. Ой, нет! Ошибочка вышла, отче: ни капельки не похож. Что — неужели опять не угадал? Да не может быть того!

— Добро… — терпеливо отозвался на очередную каверзу отец Паисий. — Вижу, настроение у тебя нынче шаловливое — наверное, от успеха вчерашнего. Но посоветовал бы на этом и остановиться. Кстати, не напомнишь ли мне, что там отец настоятель о детских забавах-то говорил? Вот и хорошо. Тогда продолжаем. А это?

Похоже, Кирилл вдруг и в самом деле что-то увидел. Потому что он мгновенно перестал ухмыляться, открыл глаза и сбросил ноги на пол:

— Ух ты… Отче, что это было?

— Откуда же мне знать, что там произошло в твоей голове? О том ты сказать должен.

— Да я не успел разглядеть толком, оно как-то промелькнуло пред внутренним взором — и всё.

— Ну так не спеши, а разгляди. Толком-то. Закрой глаза, продышись глубоко, дух приведи в равновесие.

— Ага… Честное слово, опять вижу нечто, вижу! Оно такое… Круглое какое-то.

— Так ведь круг и есть. Вот теперь молодец! Только радоваться не спеши, радость прочь гони — она воображение разжигает. А сейчас уже тебе воображать не надобно, следует только зреть. Успокоился? Значит, движемся дальше… Это что?

— Кажется, трехугольник. Угадал?

— Да не угадал ты, а увидел — разница огромная. Впредь изволь выражаться точнее. Опять молодец… А это что такое?

— Э… На столец кривоногий смахивает. Верно?

— Верно. Только отчего ж кривоногий-то? По-моему, очень даже неплохой столец у меня получился… А это?

— Помело?

— Хм… Ну пожалуй, можно и так назвать. Как ни странно, очень похоже, да… Вообще-то я дерево изображал. Добро, попробуем что-нибудь попроще… Что на это скажешь?

— Домик. Дети малые его так рисуют.

— Это для того, чтобы тебе увидеть и понять легче было.

— Вестимо дело. Неужто я могу допустить даже помысел, что вы просто рисовать не умеете! Отче, а можно спросить: что это за вещи такие любопытные были вчера в том мешочке вашем?

— Забыл или не все разглядел? — с давешними простодушными интонациями Кирилла уточнил отец Паисий и охотно принялся перечислять:

— Фляжка из синего вавилонского стекла, амальфийский мизерикорд, серебряные щипчики для завивки волос, инкрустированная роговая пороховница, оптическая трубка, походная форма для литья мушкетных пуль, фигурка древлегреческой богини Артемиды, табакерка с эмалевыми сценками верховой охоты на вепря, медный оберег с конской сбруи… А что?

— Э… Да помню я, помню. И разумею, понятное дело, что любят люди хранить разные безделицы из своего прошлого. Но только эти ваши как-то не очень… приличествуют, что ли, лекарю монастырскому. Уж простите, отче.

— Во как! А что же, по-твоему, приличествует хранить монастырскому лекарю? Отроческие скляночки с мазями для синяков и ссадин да особо памятные сосудцы со средствами от поноса?

Кирилл смутился.

— Ладно, ладно. Расскажу как-нибудь потом. Теперь же не занимай свою голову ни этим, ни чем-либо другим — отдыхай, одним словом.

— Да покамест не от чего отдыхать, отче: я еще толком и утомиться-то не успел!

— А вот об этом, знаешь ли, только мне одному судить. Не возражаешь?

— Грамоту, конечно же, знаешь хорошо… — полуутвердительно осведомился отец Паисий, пошелестев страницами и поднимая глаза. — Не так ли?

— Ну это уж как на чей суд, отче! — с подчеркнутым равнодушием отозвался Кирилл.

— Да не топорщись ты, чадо, — в моем вопросе не было ни малейшего подвоха. Просто сегодня мы с тобою азбукою займемся. Для начала. Только нынче я буквы писать не стану, а какую-то из них пальцем в книге отмечу и мысленно представлю. А ты, как и прежде, узри ее образ очами разума да вслух назови. Добро?

— Нет, отче. То «Рцы».

— Прости, не понял.

— Я говорю: эта буква — не «Добро», вы свой указательный палец на «Рцы» держите. Туда же и глянули рассеянно.

— А… Ну да, и в самом деле… Ишь ты, прыткий какой! Сказать по правде, не ожидал столь быстро, не ожидал. Я ведь только собирался как следу… Так. Тогда вот что: азбуку, пожалуй, отложим да сразу же попробуем почитать что-либо связное. Скажем, отсюда… Готов ли?

— Да. Э… Блажен… муж… иже… не иде… на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля eго…

— Довольно, довольно! Хитер ты, княжиче: вначале и впрямь зрел честно, а далее слукавствовал да по памяти и пошел.

— Вот уж провины моей! Да кто ж из крещеных Псалтири наизусть-то не учивал? Зачитайте что-нибудь другое, чего заведомо не знаю.

— Боле не надобно, с этим и без того всё уже понятно.

Отец Паисий захлопнул книгу и окинул Кирилла оценивающим взглядом:

— Скажи-ка лучше, каким иноземным языкам обучен?

— Греческий знаю не худо. По-германски хорошо разумею, говорю и читаю, писать горазд малость похуже. Э… Ну разве что самую-самую малость.

— Латину?

— Нет.

— Синский?

— Нет. Такоже не обучен картарскому, свейскому, волошскому, магрибскому, харитскому. Пожалуй, худо-бедно смог бы по-тарконски, ибо он от славенского мало чем…

— Те-те-те! Опять ретивое взыграло — еще и распетушился-то как, ты только погляди! А побудь-ка, княжиче, некоторое время без меня — я в книжницу сбегаю. Вот ведь дурья голова стариковская: нет чтобы загодя-то…