— А каким боком там председатель Олимпийского комитета Югославии?

— Ты по приглашению старого товарища.

— Ну предположим, а зачем? — вот не люблю выполнять задачи, смысл которых не понимаю.

— Встретишься с моим личным агентом, заберешь пакет…

— А что, почтой послать никак? Или через другие руки передать?

— Вот любишь ты зудеть, Владо! Скажи спасибо, что не едешь в Париж под легендой клошара.

— Вот уж спасибо, так спасибо! Ладно, как с агентом встречаться?

— Он знает тебя в лицо.

— Отлично, просто отлично! Мне что, шарахаться в толпе и орать «Эй, кто тут меня знает?»

— Вла-до… — протянул Ранкович. — Не дергайся раньше времени, все тебе расскажут.

И мне рассказали. Знакомых там будет вагон и маленькая тележка, но только один человек скажет «Мы приезжаем сюда уже в третий раз и все время останавливаемся в Эксельсиоре, один и тот же номер с террасой на шестом этаже». Для гарантированного опознания мне выдали вычурные галстучную заколку и запонки.

А еще в дорогу, по прямому распоряжению товарища Джиласа, мне насунули толстую пачку газет, журналов и просто статей.

— Читай, Владо, а то прячешься у себя в Дубровнике, совсем затворником стал, что в стране происходит, не знаешь, — напутствовал меня Милован.

Он ухитрился вырваться, чтобы проводить меня в аэропорт — нет, не в Райловаце, который мы жгли двенадцать лет назад, а новый, в Бутмире. Так что на борт мы с Альбиной попали не через общий коридор, а из ВИП-зала. Все-таки хорошо иметь в друзьях первых секретарей…

За два часа полета я успел проклясть все на свете — новенький «Виккерс Висконт» болтало над боснийскими горами так, что никакой возможности читать, на что я самонадеянно рассчитывал, не представилось.

— Propaganda comunista? — сурово насупил брови таможенник, пролистывая прессу из моего чемодана.

Я в изумлении распахнул рот — кого в Северной Италии, где каждый второй муниципалитет за коммунистов, а каждый первый за социалистов, могут так волновать югославские издания? Но таможенник весело улыбнулся и подмигнул:

— Entra, compagno!

От причала аэропорта до острова Лидо на быстроходном катере меньше часа. Морской воздух, брызги, слева остров Мурано, справа вдали — колокольня Сан-Марко, впереди отпуск и кинофестиваль.

До начала два дня, можно хоть немного позагорать на сентябрьском солнышке и если не прочесть, то хотя бы просмотреть всю кипу «коммунистической пропаганды». Газеты и журналы оказались вполне предсказуемы — трудовые успехи да заговоры империалистов, на которые полагалось отвечать повышением качества продукции; увеличением производительности труда; усилением борьбы с бюрократизмом, волокитой, кумовством и подхалимством, не считая прочих деяний. Взвейся-развейся, одним словом. А вот статьи…

Напечатанные на машинке листки без подписей клеймили «новый класс» — иерархически дифференцированную касту, причем из контекста следовало, что цель находится не только в Югославии. Намекалось на возникновение новой силы, претендующей на мировую гегемонию — государственного капитализма. Для противостояния которому требовалось «творчески применять марксизм-ленинизм в условиях Балкан».

Лихо, лихо, нечего сказать. Не успел товарищ Сталин остыть, как озверевшие от постоянных боданий с Московй «младоюгославы» подвели под самостоятельность идейную базу. Я перечитал еще раз — сплошные намеки, без прямых обвинений, да и вообще без огонька, а по стилю очень похоже на Кидрича. Вторая статья без сомнения Милована, уж больно эмоциональна — почему так мало внимания уделяется прикладной науке? И к ней справочка, сухим слогом Павле Савича описано состояние Академии наук, институтов, университетов и лабораторий.

Вот на что надо будет надавить по возвращении — Советский Союз есть и другого союзника такой мощи долго еще не будет. Да, его политика не идеальна, но кто из нас без греха? Вместо конфронтации лучше бы действительно науку подтолкнули. АК и СКС это, конечно, хорошо, но и собственные технологии в доме иметь надо!

Дочитать мне не дала Алька — очень жалела, что не было возможности взять с собой детей, но хотя бы меня она выпихивала на пляж отеля.

Там-то я и встретил первого знакомца.

Обрюзгший и громкий американец долго в меня вглядывался, а потом, в лобби, подошел с вопросом:

— Простите, это вы?

Я только иронически ухмыльнулся — в самом деле, что можно ответить?

— Я снимал вас в Ливно и на похоронах маршала Тито!

— Точно! Я вспомнил!

Он тут же собрал вокруг группку американцев и пустился живописать, как вот этот геройский парень вытаскивал американскую киногруппу буквально из огня. Пришлось бахнуть с ними виски, иного способа отвязаться не представилось.

Следующим утром, спустившись на завтрак в ресторан отеля, я вздрагивал при виде Одри Хепберн и Грегори Пека, звезды советского кино Сергея Столярова, совсем молодых Федерико Феллини и Альберто Сорди. А уже у самого стола попал в объятья князя ди Поджо-Суазо, был представлен его жене и познакомил их, в свою очередь, с Альбиной.

Мы немедленно устроились завтракать все вместе, но я чуть не взлетел из кресла, когда сзади на плечо мне легла изящная ладонь и низкий, с хрипотцой голос проворковал:

— Вот ты где, противный мальчишка!

Умная женщина выглядит на столько лет, на сколько захочет, и Милица, несмотря на прошедшие годы, была великолепна. Та же фигура, тот же шальной блеск глаз…

— Мистер Сабуров, — немедленно присоединился к нам раздавшийся вширь майор Стюарт. — Весьма рад вас видеть!

Пока мы здоровались и представлялись друг другу, краем глаза заметил, как напряглась Альбина при появлении Милицы. Улучив момент, шепнул жене:

— Скажи, тебе хорошо шрам убрали?

Алька раскрыла свои голубые глаза:

— Да… А почему ты…

— Хирурга посоветовала Милица. Она же и помогла ему приехать в Югославию.

Завтрак прошел весело и непринужденно, князь Костантино с юмором рассказывал, как выживал во время гражданской войны, как в его имении останавливался генеральный штаб гарибальдийцев — Рафаэле Кадорна, Луиджи Лонго, Фурруччо Парри и сам Пальмиро Тольятти, нынешний премьер-министр. Как бодро и раскованно проходили выборы после «Болонского поворота» — решения компартии отказаться от вооруженного захвата власти. Отказаться-то они отказались, но стычек с правыми это никак не отменило. Причем в качестве образца для подражания Поджо-Суазо приводил Грецию, где все проходило чинно-благородно. Еще бы, при полном контроле партии над армией.

Когда мы закончили завтрак и поднялись, чтобы уходить, по залу прошла волна шепотков и воркований, все головы повернулись в сторону роскошной мраморной лестницы.

— Владо! — воскликнул с нее Ромео и потянул к нам Луиджину.

Нет, не Луиджину. Вот почему мне всегда казались знакомыми эти темно-карие глаза и чуть вздернутый носик…

Джина и Ромео, который ежеминутно поправлял галстук-бабочку, повторили процесс приветствий и представлений, чем очень сильно подняли меня в глазах присутствующих — никто больше не мог похвастаться приятельскими отношениями со звездой недавно прогремевшего фильма «Фанфан-тюльпан».

Голова кружилась и от знакомства с Альберто Моравиа, только что попавшим в «индекс запрещенных книг», и от шампанского, и от разговоров…

— Мы приезжаем сюда уже в третий раз и все время останавливаемся в Эксельсиоре, один и тот же номер с террасой на шестом этаже.

Я замер и повернулся.

Самое сложное в наших шпионских играх — не удивляться, тем более, что в глазах Милицы прыгали веселые бесенята.

Светская жизнь вокруг кинофестиваля изрядно утомляла и едва усевшись в шезлонг на песчаном пляже, я бесстыдно задремал.

Снился мне XXI век. Долго, в подробностях, день за днем, неделя за неделей. Дом, работа, бар в пятницу, стрелковые галереи, машина, мужики в гаражах… мелькнула мысль — может, и не просыпаться вообще? Все, что мог, я сделал, теперь только сон, на морском берегу, под плеск волн, под встающее над Адриатикой солнце…