Чуть дальше — велосипеды, электросамокаты, светодиодные фонари на солнечных батареях, автобусы-беспилотники…
«Большой стиль» и хай-тек одновременно, гибрид МГУ на Воробьевых горах и Зарядья. Что за место не знаю, раньше никогда не видел, но все предельно детализировано, вплоть до робота-уборщика — он вынырнул из ниши подхватить унесенный ветром фантик. Даже оранжевые пластиковые бочки на колесах, что поливают асфальт и газоны, не просто автоматы, а с голосовым управлением — с волейбольной площадки выскочил вспотевший парень, крикнул «На меня!» и брызгалка послушно остановилась, задрала форсунки и обдала его прохладным дождем.
Чудеса.
Молодые пары с колясками и без, в легких свободных одеждах. Стук мячей на спортивных площадках, веселый визг на детских.
Жизнь, красивая, спокойная жизнь.
Но мне надо домой. Я встал со скамейки и с удивлением посмотрел на резную палку в руке — это что, моя??? Выходит, что так, слишком медленно я шел к выходу из парка или кампуса, наслаждаясь разлитым вокруг солнцем и счастьем.
Мешал только чертовски твердый пистолет, колом вставший в подмышечной кобуре, мешал не острыми углами, а полной неуместностью в этот полдень XXI века.
Он-то меня и разбудил.
Уж не знаю как я ворочался, но пистолет, заботливо и привычно уложенный под подушку, сполз и впился мне в ребра.
Чуть не швырнул его в стенку — такой сон загубил! — но рядом дрых Марко, и я устроился поудобнее, прикрыл глаза и попытался снова отключиться. Но нет, пришлось вяло строить планы на день, время от времени пытаясь угадать, с чего вдруг подсознание или высшие силы показали даже не мое, а некое идеальное будущее.
Подбросило меня на воспоминании о разговоре с Ранковичем — неужели мозг ему в нужном направлении проел?
Утром, едва мы закончили мыльно-рыльные процедуры, притарахтел мотоциклист с приказом явиться для получения задания. Попытки обустройства семьи пришлось совместить с прощаниями. Сказал Ольге Борисовне, чтобы выбросила все бумаги, где Сабуровы записаны как Рауш-Таубенберг или просто упоминаются как фольксдойче. К счастью, маман еще с весны сорок первого сохранила старые югославские и совсем древние русские документы.
Ольга-младшая с малость повеселевшими от сытости глазами, ткнулась под мышку старшему брату, то есть мне, и, глядя котиком из Шрека, спросила, а можно ли ей возобновить занятия балетом?
— Так чем хочешь, тем и занимайся.
— Меня без оплаты обратно не возьмут, мы задолжали.
Вот же хитрая лиса, чует, что у меня некий комплекс вины перед «семьей» и, как настоящая женщина, пользуется этим, разводит на ништяки. Но… если я могу, то почему не помочь?
— Ладно, я договорюсь. Где эта студия?
— Рига од Фере, у Калемегдана.
— Погоди, — отодвинул ее за плечо, услышав знакомое название улицы. — Ты что, у Кирсановой занималась?
— Да, — распахнула Олька глазищи, — а откуда ты…
— А в 1942-м, когда после взрыва Белград-Главного облава была, тоже?
— Нет, меня позже приняли. Но там же толкучка рядом, ловили постоянно, — хихикнула сестрица, — раз в неделю уж точно. Но Нина Васильевна никого в студию не пускала, она очень строгая.
Напоследок написал Ольге Борисовне самодельную охранную грамоту — мол, здесь проживает семья делегата Верховного штаба майора Владо Мараша-Сабурова, просьба оказывать содействие и расписался. Может, кого отпугнет или поможет, пока так, а там, глядишь, и я в Белграде буду почаще появляться.
Если, конечно, жив буду.
— Погнали на Дорчол, — закинул я рюкзак в машину.
— Нам же к Ранковичу, — возразил дисциплинированный Марко.
— Крюк небольшой, заодно пару дел сделаем, да и во сколько явиться, не указано.
Марко только хмыкнул и тут же забрался на пассажирское сиденье — ну да, город он знает заведомо хуже, так что рулить мне.
Машина со скрипом встала у знакомой калитки и вокруг немедленно образовалась стайка мальчишек. Одеты они заметно приличнее, чем в Боснии и даже в итальянских городках под Бари, но опасный блеск в глазах тот же самый… Только отвернись и малолетние разбойники открутят хоть фару, хоть колесо целиком — джип машина простая, разбирается чуть ли не голыми руками.
— Старший, ко мне! — в ход пошла метода Шерлока нашего Холмса.
Ребятня замерла, сосредоточенно пошушукалась и выпихнула вперед краснощекого джентльмена лет десяти.
— Я майор Владо Мараш, поручаю вам, другови борци, охрану и оборону автомобиля Народно-освободительной армии.
Паренек замешкался, но его сзади пихнул юркий пацанчик и шепнул на ухо.
— Разумем, друже команданте! — вытянулся краснощекий, смешно выпучив глаза.
Но стоило подойти к двери в дом, как тот же шустрик остановил нас:
— Вы к господже Кирсанова?
— Да, к ней.
— А нет ее, — показал шустрик двадцать семь зубов, с дыркой от недостающего, — она в госпитале.
Я нахмурился и он быстро добавил:
— Должна к полудню вернутся.
Глянул на часы — к Ранковичу и обратно не успеем, торчать тут и ждать глупо, лучше прогуляться. На Маршала Пилсудского стояли немецкие полевые кухни, к ним и в пекарни вились очереди жителей. На Калемегдан, куда я хотел забраться по старой памяти, нас не пустили — холм заняла целая бригада, отгородившись постами и патрулями. Сунулись было — у нас очень строго проверили документы и завернули обратно.
Убили от силы двадцать минут, и что делать дальше? Возвращаться и засесть в кафане? Но судьба распорядилась иначе — стоило нам сделать несколько шагов в сторону кофе, ракии, еды и живой музыки, как из-за угла улицы Господар Йованова на нас вышел инженер Попара-Црни. Как ни странно, но он тоже узнал меня влет.
Мы на секунду зависли, а потом, к удивлению Марко, обнялись будто старые товарищи.
За два прошедших года инженер, как и многие белградцы, потускнел и осунулся. Вместо атласного халата на нем блуза строителя, вместо изящных туфель грубые башмаки…
— Дел много, — объяснил он, перехватив мой взгляд, — вчера вызвали в комендатуру, сегодня первые бригады начали работу, я домой за чертежами… А вы какими судьбами?
— Тоже мирными, сестру в балетную студию устраиваю. Только педагога нет, будет через час, ждем.
— Студия Нины Кирсановой?
— А вы ее знаете?
— Конечно, я тут всех соседей знаю, а с Ниной лет пятнадцать знаком… Мать у нее медик, кое-чему научила, вот Нина больничаркой и работает.
— Да, знаю, мне мальчишки сказали…
— Да что же мы встали! — спохватился Црни. — Пойдемте ко мне, обедом не угощу, но кофе в доме есть.
Дубовые двери если не осунулись, то потускнели, их давно не натирали мастикой, да и стекла не везде мытые. Еще хорошо, что здесь, в самом центре, обошлось почти без боев — лишь на паре домов видны пулевые отметины. Но медная табличка «Инж. Петар Попара-Црни» блестела как прежде, правда, в книжном шкафу вместо части золотых корешков зияли немалые провалы, да и столик красного дерева тоже испарился.
— Петр, а как вы меня узнали?
— В подполье без памяти на лица никак, — инженер колдовал со спиртовкой и кофейником. — Чтобы не попасться и выжить, приходилось запоминать десятки полицейских агентов и шпиков.
— А откуда вы знали, что это шпик?
— В Специальной полиции работали Янкович и Чрняк, передавали нам фотографии, — объяснил Петр и вдруг помрачнел. — Расстреляли их, весной. Когда большой провал в организации был, кто-то не выдержал пыток и выдал наших людей.
Он помолчал и добавил:
— Так всегда, гибнут лучшие, а всякое отребье вроде Пуниши Рачича прекрасно существует. Так что я очень рад, что вы живы.
Марко пихнул меня локтем в бок, и я спохватился:
— Погодите, какого Рачича? Того, что в Скупщине двоих убил?
— Его, его, — скорбно кивнул инженер. — Живет тут на соседней улице, Господара Евремова, владеет мельницей и в ус не дует.
Кофе мы выпили с огромным удовольствием, а при взгляде на часы, я подивился, как быстро пролетело время — пора идти к Кирсановой. Я стребовал номер дома Пуниши и мы долго жали Петру руку на прощанье, пообещав обязательно обязательно навестить инженера при случае.
