Ава не хочет быть со мной, и, хотя она боится меня со дня свадьбы, она продолжает предлагать нам развестись, клянясь при этом, что никогда никому не расскажет об убийстве.

Я становлюсь еще более жестоким, когда она упоминает об этом, но лишь потому, что это единственный способ, который я могу придумать, чтобы удержать ее рядом с собой. Если она боится меня, то никогда меня не бросит.

Так она поймет, что ее выживание зависит только от меня.

Да, я понимаю, что если послушаю доктора Блейн и помещу ее в больницу на пять-шесть месяцев, дав ей возможность лечить ее своими методами, то, возможно, получу более нормальную жену. Девушку, чья жизнь настолько переплетется с моей, что я уже не смогу представить себя без нее.

Но меня преследует образ того, как она душит себя простынями в той чертовой темной больничной палате.

Я никогда больше не поступлю так с ней.

Никогда.

Я провожу рукой по лицу и испускаю долгий вздох, а затем горько улыбаюсь.

Был день, когда я думал, что избавлюсь от этой навязчивой идеи и буду жить дальше, но я успел привязаться к жене настолько, что тошнота подкатывает к горлу при одной мысли о том, что я могу ее потерять.

Мои ноги подкашиваются, когда я обнаруживаю Аву на верхней лестничной площадке. На ней мягкое платье из белоснежного шелка, а длинные светлые волосы обрамляют ее лицо, словно нимб.

Она похожа на моего личного гребаного ангела.

Со сломанными крыльями.

Ее лицо равнодушное, никаких эмоций, пока она смотрит на меня, заложив обе руки за спину.

Обычно я прикасаюсь к ее горлу, чтобы прощупать пульс — это самый верный способ понять, находится ли она в состоянии фуги или нет. Если он слабый, значит, она не в себе. Если он сильный и мощный, значит, с ней все в порядке.

По крайней мере, на какое-то время.

Но поскольку мне не стоит с ней контактировать, я поворачиваюсь, чтобы уйти, а сам тянусь за телефоном, чтобы написать Сэм.

— Почему ты не можешь посмотреть на меня? — спрашивает она ломким голосом, ее слова отдаются эхом в тишине.

— Дело не в этом, — я останавливаюсь, но не смотрю ей в глаза. Неважно, насколько ценно слышать ее голос в последнее время. За последние несколько недель она почти не разговаривала, если вообще разговаривала.

— Тогда в чем дело? Почему ты даже сейчас не смотришь на меня? Ты считаешь меня некрасивой?

Я оборачиваюсь и ругаюсь себе под нос, когда слеза цепляется за ее ресницы и скатывается по щеке.

— Никогда.

— Тогда почему ты меня избегаешь? — она шмыгает носом. — Я не видела тебя месяц! А до этого мы не виделись неделями. Это происходит с тех пор, как ты забрал меня из больницы. Если тебя отталкивают мои приступы и попытки самоубийства, скажи мне об этом в лицо. Не надо просто исчезать и оставлять меня в тревоге и паранойе.

— Я не испытываю отвращения. Ты никогда не вызовешь у меня отвращения.

— Ты так и не сделал наш брак официальным, — ее слова заканчиваются всхлипыванием, прежде чем она шепчет: — Ты… никогда не относился ко мне как к своей жене.

— Ты сказала мне не прикасаться к тебе.

— В нашу первую брачную ночь! Потому что я была напугана и растеряна. Я не имела в виду в течение всего нашего брака, — она подходит ближе.

Я делаю шаг назад.

Я не могу прикоснуться к ней.

Если я это сделаю, то не смогу остановиться. Я буду трахать ее так жестко и грубо, что она не сможет ходить несколько дней.

Никто не может сказать, что я святой, но я считаю, что должен быть вознагражден за воздержание с той ночи, когда убил Оливера.

Но у меня есть свои причины. Во-первых, мое лицо провоцирует ее приступы.

Во-вторых, мысль о том, чтобы воспользоваться ее вялым психическим состоянием, когда она недостаточно вменяема, чтобы дать свое согласие или ощутить каждый дюйм меня, оставляет горький привкус в задней части моего горла.

Так что я буду гребаным монахом, пока ей не станет лучше.

— Ты даже не хочешь прикасаться ко мне, — слезы каскадом текут по ее щекам. — Почему? Почему ты не видишь меня, Илай?

Я смотрю в ее сверкающие глаза, похожие на вихревой шторм.

— Я вижу тебя. Лучше, чем что-либо или кого-либо.

— Лжец! — кричит она. — Вранье! Скажи мне правду! Скажи, что не хочешь прикасаться ко мне, потому что думаешь о том, чтобы заменить меня нормальной женщиной.

— Никогда.

— Прекрати мне врать! — она опускает руки по обе стороны от себя, и тогда я вижу огромный кухонный нож, который она держит.

Черт возьми!

— Что ты планируешь с этим делать, Ава? — спрашиваю я со спокойствием, которого не чувствую.

Она направляет нож в мою сторону.

— Отпусти меня, или я тебя порежу.

— Я же сказал тебе. Не будет дня, когда ты не будешь являться моей женой.

Ее губы дрожат.

— Думаешь, я не смогу причинить тебе боль, потому что была влюблена в тебя?

— Напротив, я думаю, что ты сделаешь это именно по этой причине.

— Верни мне свободу, и ты сможешь делать все, что захочешь, с женщинами, которые выстраиваются в очередь, чтобы быть с тобой.

— Нет.

— Я убью тебя.

— Сделай это, — я делаю шаг к ней. — Это единственный способ избавиться от меня.

— Не подходи ближе!

Я тянусь за ножом, но она хаотично размахивает им с полузакрытыми глазами. Тошнотворный колющий звук заполняет мои уши, когда боль взрывается внизу живота.

Тихий вздох эхом разносится в воздухе, и Ава выпускает нож, оставляя его в моем животе. Ее расширенные глаза следят за струйкой крови, которая пропитывает мою белую рубашку и капает на деревянный пол.

— О боже мой… — она подходит ближе, протягивает ко мне руку, затем снова отходит назад. Новые слезы текут сильнее, когда она качает головой. — Я н-не хотела… Я только думала пригрозить т-тебе… О боже…

— Все в п-порядке… — я напрягаюсь, прикасаясь к ране.

— О нет… Что я наделала…? — она смотрит на лужу крови на полу и отступает на дрожащих ногах.

К лестнице.

— Ава! — кричу я, когда она падает внизу, а в ушах раздается глухой стук.

На мгновение весь мой мир погружается во тьму.

И я знаю, просто знаю, что если ее больше нет, то и для меня это будет конец.

Глава 40

Илай

Я неделю не выходил из своей спальни.

Нашей спальни.

Экстравагантное пространство теперь пахнет ею и стало олицетворением ее розовой одержимости.

Дни сменяются ночами, а я барахтаюсь в небытие и принимаю ванны в одиночестве только для того, чтобы насытить свои ноздри запахом ее геля для душа.

В какой-то момент я теряю всякое логическое мышление и начинаю обдумывать способы отмотать время назад, чтобы она вернулась туда, где ей самое место. Рядом со мной. Но потом я вспоминаю последний день, когда она была у меня на руках — разбитая, красивая и без сознания.

Я промыл и перевязал ее раны, прежде чем позвонил ее родителям, чтобы они приехали и забрали ее.

Потому что я с надвигающимся ужасом осознал, что представляю опасность для ее жизни. Если она снова увидит меня, то выполнит свои угрозы, а я этого не переживу.

Даже если она блефовала, что крайне маловероятно, я не могу позволить себе пойти на такой риск.

Не сейчас, когда она чрезвычайно нестабильна.

Коул чуть не избил меня бейсбольной битой, а Ари плакала навзрыд, говоря мне:

— Тебе следовало послушать доктора. Посмотри, что ты наделал, — она обняла свою сестру, похожую на мумию.

Сильвер похлопала меня по руке, но ничего не сказала. Ей и не нужно было, ведь я прекрасно знал, какие решения мне предстоит принять.

Я понял это, когда моя жена потеряла сознание у меня на руках после того, как объявила, что смерть — лучший вариант, чем я.

Поэтому я пообещал Коулу прислать ему подписанные документы о разводе и передаче опекунства первым делом с утра.