— Входите, мистер Бродбент, — учтиво пригласил привратник. Сент-Иву старик даже понравился. В нем не было совсем ничего подозрительного, а вот служитель показался Сент-Иву смутно знакомым — будто бы где-то в далеком прошлом их пути уже пересекались.
— Мы не встречались прежде? — спросил сотрудника клиники Сент-Ив, пока тот запирал за ним ворота. — Ваше лицо мне знакомо.
— Нет, сэр, — ответил мужчина в белом халате, взглянув в лицо Сент-Иву. — Кажется, я слышал, как Лестер назвал вас Бродбентом?
— Именно так. А ваше имя?
— Уильям, сэр. Я никогда не встречал никого по имени Бродбент, хотя знал мистера Нерроуза[174], когда был мальчиком. Это был мой школьный наставник на протяжении многих месяцев — и моего брата тоже, — пока не удрал с кухаркой, то есть, я имею в виду, это мой наставник удрал. А брат помер.
Сотрудник клиники повел Сент-Ива гравийной дорожкой через сады, попутно рассказывая, что те были заложены самим Кэйпэбилити Брауном[175] в самом конце его жизни. Многие деревья были просто гигантскими, два огромных бука с желтыми листьями отбрасывали тень на крышу лечебницы. Рощицы невысоких кленов, полыхавших красным, стояли среди клумб лиловой вербены и бархатисто-коричневых гелениумов. Под внезапным порывом ветра буки сбросили с ветвей лавину листьев, а цветы затрепетали на стеблях.
При этом, отметил Сент-Ив, клумбы были по большей части чисты от палой листвы, словно их полчаса назад прочесали граблями.
Парковые угодья были так чудесны и живописны, что Сент-Ив задумался, был ли доктор Килнер честен в своей неприязни к Бенсону Пиви. А если это профессиональная ревность, обостренная успехом соперника? У Килнера мог быть на Пиви зуб, который остался и воспалился, если рассуждать про подобного рода зуб позволительно в терминах стоматологии. Пока они шагали вдоль боковой стены здания, Сент-Ив отметил, что низкие окна подвала упрятаны в глубоких амбразурах, а все здание построено из одного материала. Из трубы над дальней частью поднимался густой столб темного дыма. Внизу труба начиналась от уровня подвала, куда вела широкая железная дверь — без сомнения, угольный люк. На задах клиники располагался мощеный полукруг, достаточно просторный для разворота повозки с четверкой лошадей, высокие ворота в наружной стене выводили, очевидно, на объездной путь.
На полукруге стояли фургон и берлина; надпись на боку фургона возвещала: «Уолхэм: товары и доставка». Возница, тощий тип в красном котелке, сидел на каком-то ящике, покуривая трубку, а двое сотрудников клиники выгружали из кузова содержимое. Один из них тащил накрытую тканью полусферу высотой около восемнадцати дюймов — очевидно, клетку для птиц или для маленького животного. Его сотоварищ закрывал задний борт фургона, перекидываясь словами с возницей. Сент-Ив проследил, как тот, с накрытой клеткой, вошел в заднюю дверь здания. Возле двери было расположено подвальное окно с тяжелой решеткой, в помещении, которое просматривалось за видимой частью окна, горел свет. В общем-то ничего особенно подозрительного в подвале — его наличии вообще и в том, как выглядели его окна, — не было, и решетки на проемах в лечебнице тоже вещь обычная, но…
Эта цепочка мыслей оборвалась, поскольку ум Сент-Ива принялся вновь отыскивать обстоятельства его знакомства с сопровождающим работником клиники. Ответ дразняще маячил где-то на границе сознания. Профессор совершенно точно знал этого человека. Лицо, густо изъеденное оспинами, маленькие глаза, которые смотрят с зеленоватого лица так хитро, что наверняка вызывают у людей подозрение… Следом за умолкшим сотрудником доктора Пиви Сент-Ив поднялся по нескольким ступеням к передней входной двери, которая оказалась заперта. И тут же рядом с ними появился неизвестно откуда взявшийся человек с ключом. Он отпер замок, деликатно отошел в сторонку, пропуская Сент-Ива и сопровождающего его типа, и, снова закрыв дверь и опустив ключ в карман пальто, присел к столику, на котором лежал развернутый журнал.
Обстановка просторного вестибюля выглядела хаотичной: стулья и столы были расставлены как попало среди растений в горшках и небольших книжных шкафов. На стенах, в окружении картин менее значительных, висели по крайней мере два полотна Ричарда Уилсона, стоившие приличных денег; всю экспозицию освещали лучи осеннего солнца, без труда преодолевавшие изящную решетку и тонкие занавески. У дальней стены, вдоль окон, выходивших на запад, стоял длинный обеденный стол, уставленный свечами. Он был обильно сервирован тарелками, стаканами и столовыми приборами. За ним сидели, подремывая, читая или делая вид, что читают, несколько мужчин и женщин.
Один джентльмен внезапно визгливо захохотал, увидев что-то в газете, затем порвал ее пополам и, уронив на пол — это оказался номер «Таймс», — принялся рыдать. Сент-Ив обратил внимание на женщину лет восьмидесяти, игравшую в кубики на широком библиотечном столе. В опасной близости от ее весьма проворного локтя стояли чайник и чашка. Пожилая леди раз за разом выстраивала кубики как попало, рушила их и, жеманно прикрывая рот ладонью, наблюдала, как они падают и рассыпаются. Устроившийся напротив нее сухопарый старик, облаченный в ухоженную форму армейского офицера, переставлял колонну оловянных солдатиков и миниатюрную пушку по столешнице, свободной рукой удерживая на переносице пенсне.
— Здравствуйте, майор, — приветствовал старика Сент-Ив. — Надеюсь, вы сегодня в добром здравии.
— Майор Джон Инглиш Скарлет Лэнсерз, сэр, — отставной военный свирепо глянул на Сент-Ива. — Шестнадцатый полк, битва при Гуджарате. Были там?
— Я чуть моложе, чем надо, — ответил Сент-Ив. — Но я читал об этом. То был день великой славы.
— И нет им конца — ни славе, ни смерти, — утратив интерес к Сент-Иву, майор, вернувшийся к своей артиллерии, занес руку над пушкой в конной упряжке.
Прочие господа и дамы почти не обратили на Сент-Ива внимания. Так мог бы выглядеть полный чудаков вестибюль приморского отеля. Сент-Ив пересек комнату, следуя за провожатым, который сообщил, что мужчины проживают в южном крыле, а женщины в восточном, а встречаются только в вестибюле и исключительно под надзором. Далее они вступили в южное крыло — перед Сент-Ивом простирался коридор, куда выходило множество комнат. Двери некоторых были открыты, за ними на кроватях или на жестких деревянных стульях сидели люди. Обитатель одной из этих келий здравомыслия, носивший турецкую феску, курил трубку, безостановочно крутя большими пальцами. Откуда-то издалека донесся хриплый вопль, перешедший в громкое рыдание. Когда звук стих, крутивший пальцами человек посмотрел на Сент-Ива и медленно и многозначительно кивнул, хотя понять, что это могло значить, было невозможно.
— Тут позволяют курить в кроватях? — спросил Сент-Ив своего спутника. — Нет ли риска, что белье загорится?
— Они под бдительным надзором, сэр, курить разрешено при открытых дверях, а в более тяжелых случаях так и вовсе нет.
— Тут всегда была лечебница? — поинтересовался Сент-Ив, пока они шли по коридору.
— Нет, сэр. Дом перестроили под больницу после закона о сумасшедших сорок пятого года. Прежняя дурная практика прекратилась, те лечебницы снесли, возникла нужда в более благородных помещениях. Доктор Пиви содержит клинику уже восемь лет, он постоянно работает над улучшением содержания и лечения больных.
Дверь перед ними оказалась заперта. Больше смотреть было не на что.
— Мы дошли до конца, мистер Бродбент, — сказал сотрудник клиники, отвернувшись. — По крайней мере, в этом крыле. Хотите осмотреть кухню?
— А интересно, тут ли доктор Пиви? — спросил Сент-Ив. — Я бы предпочел просто поговорить с ним. Сама больница выглядит более чем подходящей.
— Доктор здесь, и поговорить можно, если только он хорошо себя чувствует, — ответ прозвучал странно. — Мы перейдем к кухне и столовой, с вашего позволения, а я попрошу одного из мойщиков посуды разузнать. Однако доктор Пиви человек занятой. Всегда лучше назначать встречу заранее, сэр.
